Зима - Наталья Игоревна Гандзюк
– Слушай, Нин, спасибо тебе! – Паша полезла обниматься. – А я-то думала, только я такая сволочь. Да-а-а, Нин, ты меня потрясла… Ошеломила! Как говорится, в тихом омуте! А? Слушай, а у тебя выпить не найдётся? Знаешь, люди, они такие…удивительные. Они переписывают все правила игры, данные им. Но кто управляет этими людьми, переписывающими правила? И что такое порядок? Многие думают, что в их жизни наведён порядок, но они лицемерят. Иногда в простом школьном учителе живёт проповедник, а иногда – умирает. Через формулы, погружение в метод, через физическое явление должна идти связь всего со всем… Что-то меня не туда занесло.
– Паш, а может, тебе пойти преподавать, какую-нибудь там математику?
– Не знаю, Ниночка, может, и пойду. Сейчас мы с тобой деньжат заработаем, поставим тебя на ножки, а я подумаю о том, что ты сказала. Серьёзно. Ты знаешь, меня Никита беспокоит. Он стал грубый. Ненавидит меня. Ревнует к Мише. Не знаю, что делать. Сложно всё.
– Куда смотрят твои глаза, туда уходят силы. Ребёнок это чувствует.
– Да… Жить интересно.
– Что?
– Говорю, что жить интересно, Нинэль, давай ещё по рюмочке и за работу.
– Я люблю зиму! Не удивляйтесь. Зимой я почти не пишу, но когда безветренно и белоснежно, я сам пропитываюсь свечением, душа моя умиротворяется. Я не бегаю в поисках красок и натуры, не суечусь, во мне появляется что-то младенческое. Бесконечная красота зимы и отсутствие многоцветья смиряет меня. Радуюсь я, и радуется Дианочка рядом со мной. По вечерам мы читаем друг другу вслух. Если бы вы знали… Бог мой! Чем я заслужил такое счастье?
Опросив друзей и приятелей и отчаявшись найти знакомых среди знакомых в опекунском совете, ноги привели Гульнару к двери её бывшего мужа. Николай был безмерно рад, к нему давно никто не приходил в гости. Услышав суть дела, Николай обещал помочь чем может, и за чашкой чая Гуля рассказала, что заставила Игоря идти доучиваться, и он поступил на режиссёрский на заочное отделение. А сама она хочет, наконец, стать матерью, может, нелогичным и странным способом, но что-то находят подозрительное в их с Игорем документах и не дают окончательное «да».
– Ты счастлива? – спросил вдруг Николай.
– Да. О тебе не спрашиваю. Прости.
– Ничего.
– Ты не нашёл никого?.. пока… В том смысле… ты же не можешь жить один.
– Не знаю.
– Не знаешь? Значит, есть кто-то на примете?
– Не знаю, Гуль, пока не скажу ничего.
– Хорошо. Позвонишь тогда, когда узнаешь?
– Позвоню. Напишу. Скажу.
Через некоторое время Николай обратился к Андрею Орлову, и выяснилось, что у него как раз всё есть. И знакомые. И духовные дети. И те, кого он привёл к вере среди тех, кто нужен. Удивительно, казалось, что Андрей, слепленный из чего-то небесного, никак не может крепко стоять на ногах, но как раз Орлов очень быстро нашёл, разрулил, свёл, наставил, попросил и заставил.
И однажды пришло утро, напоминавшее утро перед боем. Часов с четырёх, когда было ещё темно, Игорь вслух и со слезами стал петь псалмы. Гуля подскочила и попросила убавить громкость. Комната, в которой стоял на коленях Игорь, была убрана, как невеста. Всё промыто, выбелено, выскоблено, выкрашено, выстирано. В центре комнаты, соединённые друг с другом, стояли детские кроватки. В двух тумбочках уже были разложены ползунки, распашонки и пелёнки. Памперсы были водружены как стены нерушимой крепости. В этих приготовлениях было столько завораживающего спокойствия, столько правды без заискивания и без вопросов… Это было. Было и всё. Двигалось поступательно, как двигается день к ночи, как человек растёт и созревает в своё совершеннолетие. Гульнара встала в шесть, сварила кофе себе и мужу, и они стали собираться. Они уже были в роддоме. Они видели. Они не забыли. Эти лица уже упали в их общее с Игорем сердце. Они снились им в ночи. Они были двумя звёздами, явившимися на небосклоне их душ. Они почти перестали разговаривать друг с другом, углубившись в созерцание своих видений. Они сосредоточились и посерьёзнели. Всё поменялось.Мгновенно из детей они превратились во взрослых. Они двигались, как двигаются люди в нешуточном ритуале, слушая зов своей любви. Кто-то называлто, что с ними сейчас происходит,подвигом. Кто-то – безумием. Но то, что является «безумием перед людьми», – так говорилось на одном из их спектаклей – не является безумием перед Богом. Они выпили кофе и заказали такси.
Потом был роддом. Отделение, в котором первое время жили оставленные дети. Брали, в основном, красивых и здоровых. Больные оставались, и по истечении срока их распределяли в детские дома. Кто-то из детей спал, кто-то гулил. Кого-то медсестра пеленала на специальном столе. Утреннее солнце врывалось в палату и говорило:
– Ребята! Надо жить! Не повезло, что скажешь, но надо выживать и искать счастья, бесконечно, пока поиски не увенчаются успехом! И потом причину счастья превратить в неостановимый взрыв! Видите? Так делаю я!
Но это потом, потом. Пока… Маленькие голые человечки, беззащитные и ненужные, лежали в своих кроватках. На поручнях было написано имя и возраст, а если был диагноз, – диагноз. Мужчина и женщина впервые за долгую дорогу разделились и пошли по рядам искать своих. И они увидели их почти одновременно. Мальчик лежал возле окна. Ему было два месяца. Большой спокойный светлоглазый лысик с чуть оттопыренными ушами. Девочка была его противоположностью. Ей исполнилось три месяца. Она была темноглазая смугленькая и печальная.
– Можете выйти в приёмное отделение. Детей мы сейчас подготовим и принесём.
Новоиспечённые родители, оставив одежду и одеяльца для малышей, вышли в зал ожидания. Это время показалось им самым странным на свете, ибо именно в эти минуты, как перед смертью, перед их глазами проплыла вся их жизнь. Жизнь еврейского мальчика, залюбленного матерью, и тот сблагоговением искал Бога, чтобы отдать, излить то, что было подарено ему в избытке. И жизнь татарской девочки Гульнары, шумной, дерзкой, весёлой и бесшабашной, бесконечно открытоймиру. Послышались шаги. Заплакал один ребёнок, потом – другой, и сердца их воспламенились и бились быстро, так, что биения перестали различаться.Им стало жарко, пересохли губы от волнения, но когда дети оказались у их груди, неземная нежность опустилась откуда-то сверху, чтобы всегда пребывать в их жизни и за порогом смерти. Дети перестали плакать. Вдруг Игорь издал какой-то нечленораздельный звук и сказал:
– А девчонка-то похожа на тебя!
И словно очнувшись, Гуля, сияя и прижимая к себе дитя, стала пятиться к выходу. В машине она задала Игорю один единственный вопрос:
– Как думаешь, Игорь, то, что мы делаем
