В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел

— Потому что я твоя бабушка. Для этого и существуют бабушки.

— Чтобы любить, несмотря ни на какую одежду?

— Чтобы любить, несмотря ни на что.

Клод задумался над этим отличием.

— Ты поэтому все еще любишь Ориона?

Орион в этот момент бродил по кухне, приспособив вместо набедренной повязки растрепанную кухонную прихватку.

Кармело крепко зажмурилась.

— Несмотря ни на что.

А еще именно она повезла Клода покупать купальник в качестве подарка на окончание младшей группы детского сада. И позволила ему выбрать самостоятельно. Так получилось, что Рози однажды пришла домой с работы и обнаружила, что ее младший сын носится под садовым дождевателем в розовом бикини с белыми и желтыми ромашками.

— Откуда это у тебя? — Она согнулась в поясе, чтобы поцеловать его, не прижимая к себе, поскольку не хотела намокнуть.

— Правда, замечательный? — Клод прямо светился. Поначалу ей показалось, что он обгорел на солнце, но на самом деле он просто сиял. — Карми подарила на выпускной.

— Выпускной?

— Потому что в следующем году я буду ходить в старшую группу.

— Понимаю…

— Я сам выбрал.

— Я догадалась.

— Правда, он прекрасен?

По крайней мере, он сам был в нем прекрасен — его тело, худое и плоское, как пианино, которое не настраивали с тех пор, как Ру перешел на флейту, и пестрящее маленькими ссадинами и синяками, которые более чем доходчиво доказывали, что ему действительно пять лет.

— Ну, извини, — пожала плечами Кармело, после того как Клод снова отбежал. — Когда я сказала, что он достаточно взрослый, чтобы выбирать себе купальный костюм, обратного пути не было.

— Приучение детей к самостоятельности, — вздохнула Рози. — Вечная ошибка.

— Тебя это беспокоит?

Почему Кармело задала этот вопрос? Потому что ее дочь казалась встревоженной? Или потому что думала, что тревожиться следует?

— Нет?

Вместо ответа получился вопрос. Был душный почти-вечер, ни облаков, ни ветерка. Рози прищурилась против послеполуденного солнца, искрившего в каплях воды, разбрызгиваемой дождевателем. Пора ли начать беспокоиться? Платье — это одно, а бикини — это почему-то другое? Мошки отплясывали народные танцы прямо перед ее глазами, но она вдруг почувствовала себя слишком усталой, чтобы отгонять их.

— Может, и беспокоит — чуть-чуть, — призналась она матери.

— Чепухистика. — Кармело глубоко затянулась сигаретным дымом. Рози понадеялась, что это побудит мошек танцевать где-нибудь в другом месте.

— Чепу… хистика?

— Вздребездень.

— Наверное, слово, которое ты подбираешь, — это «ерунда»?

— Тогда уж чушь собачья. — Кармело была не из тех, кого можно смутить семантикой. — Он в полном порядке. Глянь! Он в экстазе. В эйфории.

— Это пока.

Кармело глянула на дочь.

— «Пока» — это все, что у нас есть, дорогая.

— Ты говоришь как бабушка, балующая внуков, — фыркнула Рози. Но в глубине души знала, что это не так. Она говорила как мать, чей ребенок так и не смог вырасти.

— Он счастлив, — сказала Кармело так, словно это был вопрос решенный, словно все было так просто. — Счастлив, здоров и великолепен. Чего ты еще хочешь?

— Другие дети будут над ним смеяться.

— Какие? — спросила Кармело.

— Не знаю. Просто дети.

— Детям теперь на такие вещи плевать.

— Правда?

— Правда. А тебе почему не плевать?

— Ты же понимаешь, — Рози повернулась к матери, — что это мне полагается успокаивать тебя в подобных случаях, а не наоборот? Это мне полагается отговаривать тебя от нервного срыва. Это тебе полагается паниковать и тащить его в синагогу или еще куда-нибудь.

— В наши дни евреев в синагоге раз и обчелся, — заявила Кармело.

— Ты слишком стара, чтобы быть свободомыслящей и толерантной, — настаивала Рози.

— Я слишком стара, чтобы такой не быть. — Она невозмутимо продолжала дымить сигаретой, потом махнула ею в сторону Рози, словно ставя точку. И не в первый раз та позавидовала курильщикам, у которых есть такой удобный риторический прием.

— Я жизнь прожила. Знаю, что важно. Все это я уже проходила. Думаешь, он первый мальчик, которого я видела в бикини? Нет, не первый. Думаешь, это твое поколение изобрело детей, которые не такие, как все?

— «Не такие» бывают разной степени. — Рози прикусила ноготь на больном пальце.

— Чепухистика, — заявила мать.

Как бы там ни было, не Клод больше всего беспокоил их в то лето — которое было для него в некотором смысле последним, — а Бен, который всегда был тихим, но теперь стал еще тише, который всегда был книгочеем, но это лето, когда ему было одиннадцать, провел за чтением Шекспира, пока его братья плавали в озере. Рози с Пенном решили, что ему не нужен шестой класс и следует перейти сразу в седьмой, где он будет на год отставать от одноклассников по возрасту, зато всего на год-два опережать их в развитии, в то время как, оставшись в шестом, обгонит сверстников настолько далеко, что смысла учиться там не будет вообще никакого. Пенн полагал, что чем меньше лет проведено в аду, коим является средняя школа, тем лучше. Рози полагала, что учеба в одном классе с Ру компенсирует любой возможный дефицит общения. Они мягко донесли эту идею до мальчиков, опасаясь, что Ру сочтет это вторжением и захватом его мира; опасаясь, что Бен, возможно, умнее всех окружающих в четыре-пять раз, а не в два-три, как они наивно полагали. Ру только обрадовался и тут же начал составлять секретный замысел, как они будут меняться местами, чтобы Бен мог решать за него контрольные, словно перевод Бена в седьмой класс заодно сделал бы их двойняшками. Зато Бен закрылся, встревоженный чем-то, о чем не знали ни Рози, ни Пенн, встревоженный той тревогой, которую не могли поколебать ни солнце, ни лето, ни даже Шекспир.