Влас Дорошевич - Безвременье
Жене стало нехорошо.
— Помилуйте, — говорю, — сударыня! Какой покойник? Мы все, слава Богу, здоровы!
— Мало ли, — говорит, — что! А Кокочка пойдёт, нагнётся в колодец посмотреть, перевесится, да и утонет. У меня так братец Феденька-покойник в этом же самом колодце, вот из которого мы воду пьём, утонул. Не хуже вашего Кокочки!
Чёрт знает что! Жена ревёт. Коку в классную на замок заперли.
13-го мая.
Господи, что это было!
Приказал портрет этого самого бродячего дедушки в сарай вынести. Просто спать нет возможности. Жена поминутно с постели вскакивает;
— Ходит? — кричит.
— Да ничего, — говорю, — матушка! Успокойся ты!
— Нет, — говорит, — ты всё-таки зажги лучше спичку, да посмотри, генерал-то аншеф на своём месте?
А тут вдова в стену кулаком стучит:
— Нет уж, — кричит, — попрошу вас спичек по ночам не жечь. Пожаров не делать! Что это такое! Да я в набат велю ударить! Деревню созову! Сжечь нас хотят!
Тьфу ты! Приказал дедушку в сарай тащить!
Вдова скандал закатила.
— Что? Над предками хозяйничать задумали? Дедушку в сарай? Ни за что не позволю! Я вам, милостивые государи, не имею чести хорошенько знать вашего звания, усадьбу сдала, а души своей за 500 рублей не продавала! Вы себе на дедушкиной-бабушкиной мебели карячетесь, я вам ничего не говорю! Я терплю, только слёзы, вдова, глотаю! А генерал-аншефа в сарай носить, — нет-с, уж извините! Много на себя берёте! Назад дедушку несите, на прежнее место! Да что же вы, — на прислугу на свою кричит, — продали меня, Иуды, что ли? Вашу природную барыню оскорбляют, а вы ничего?
Тут и прислуга принялась:
— Негоже так, барин, с барыней поступать. Барыня природная! Дворянка!
Дедушку принесли в спальню и приколотили.
15-го мая.
Вдова к нам не ходит. Целые дни сидит в кухне, в людской, плачет. Рассказывает, как ей раньше хорошо жилось, на нас жалуется. В людской целый день рёв. Из деревни бабы, старые, которые посвободнее, поплакать тоже приходят.
Рёв стоит.
— Какого, — кричу, — чёрта вы тут шляетесь?
— А ты, — говорят, — не чертыхайся. Ишь приехал неведомо отколя, неведомо кто, да ещё нам со своей природной барыней поплакать не позволяет! Тоже выискался!
А тут и вдова на крыльце:
— Иди, — кричит, — Афимьюшка! Иди, не обращай на бесчувственных людей внимания! Они думают — деньги заплатили, так и надругаться над нами могут! Иди, милая, поплачь с твоей барыней.
Чёрт знает, что такое!
Кухарка сегодня зелёные щи подаёт:
— Покушайте, — говорит, — щец с барыниными слёзками!
Приказал убрать к чёрту эти щи.
Они там в кастрюли плачут, чёрт бы их взял!
Прислуга вся против. Слова сказать нельзя. Ночью сегодня. Вдруг вой какой-то. Жена вскакивает:
— Воет кто-то на дворе, — слышишь? Страшно мне!
Действительно, воет. Взял револьвер, выхожу:
— Кто здесь? — кричу.
— А ты, — говорит, — не ори по ночам-то. Кто? Ночной сторож. Вот кто.
— Что ты, скотина этакая, воешь!
— А ты, — говорит, — других не скотинь, сам скотиней будешь! Не вою, а пою, — ты разбери сначала вслухайся!
— Сейчас, — говорю, — перестать!
— Ишь, — говорить, — какой Мамай-воитель выискаился! Петь не смей! А ежели мне скучно? Мне барыня природная петь не запрещает, а ты нашёлся! Шестьдесят годов под барыней живу и такого запрету не слыхивал!..
И ведь всё врёт, подлец. И самому-то отроду пятидесяти лет нету!
Так и провыл целую ночь. А на утро петух.
20-го мая.
Престранные у здешнего петуха привычки. Как утро, вскакивает непременно на подоконник нашей спальни и начинает во всё горло кричать «ку-ка-ре-ку»! Или что-то там такое.
Вчера, с вечера, принял меры. Положил около себя книжку «Наблюдателя». Это для петуха хорошо.
— Запущу! — думаю.
Как он утром заорал, я в него «Наблюдателем» И как ловко! Петух кубарем.
В 9 часов скандал.
Вдова явилась, в наколке даже, — полный парад.
— Вы, — говорит, — какое имеете полное право, милостивый государь, в моего петуха мерзкими книгами швырять?
— Во-первых, — говорю, — сударыня, это не мерзкая книга, а «Наблюдатель». И издаёт его почтенный человек!
— Мне, — говорит, — начхать на вашего почтенного человека! Ваш почтенный человек петуха мне не заменит. А петуху вы почтенным человеком ногу могли перешибить. Что ж это такое будет? Сегодня вы петуху ногу перешибёте, завтра коровам, послезавтра лошадям. На чём же пахать-то будут?
И пошла и пошла.
— Да ведь вы, надеюсь, — говорю, — на петухе не пашете?
— Вы, — кричит, — моих слов не перевёртывайте! Смеяться надо мной нечего! Я не кто-нибудь, я природная дворянка! Оскорблять я себя не позволю! За это вы ещё ответите! Вы себе и рукам волю, милсдарь, даёте! Вы меня оскорбляете! Зачем вы мою свинью третьего дня палкой ударили? Какое вы имели право?
— Да ведь я, — говорю, — свинью!
— Ничего, — кричит, — не значит! Свинья моя. Могли бы, кажется, относиться с уважением. Я всё сношу, я всё терплю! Вы свинью ни за что ни про что ударили, я смолчала, хоть мне и больно. Но уж петуха я вам не прощу! Нет-с! Извините-с! Не прошу!
— Да хоть к прокурору! — кричу.
— И дальше! — кричит. — Кричать на меня нечего.
Содом, крики, скандал. Вся дворня сбежалась.
— Колом их по башке бы! — советует сторож.
— Вилы бы им под бок железные, — знали бы! — рекомендует кучер.
— Ошпарить их мало, иродов! — рыдает кухарка.
— Мы, — кричат, — пятьдесят годов барыне служим, а такого не видали!
А самим по 30, по 40 лет. Не подлецы? Впрочем, вся прислуга теперь оказалась «природною».
— И пащенка-те их! — визжит скотница — Поганца-те махонького! Отродье-те.
Это про Кокочку.
— Шкуру-те с него содрать, с подлеца-те! — кричит. — Этакий-те паршивец. Дою ономеднись-те корову-те, туда же приходит-те, смотрит-те!
Жена бьётся в истерике.
— Уедем! — кричит. — Сейчас уедем! Ты не знаешь! Кучер Мирон обещался из Кокочки все ноги повыдергать! Так и сказал! С минуты на минуту жду.
— Мужайся, — говорю, — жена! Не падай духом! Не создавай ложных призраков! Во-первых, у Кокочки нашего всего две ноги, так что сказать «все ноги повыдергаю» — глупо. А, во-вторых, и по анатомии это невозможно, чтобы из человека ногу выдернуть!
Насилу успокоил логическими рассуждениями.
25-го мая.
Продовольствоваться у вдовы бросили. Едим молоко, творог, яйца, — берём на деревне.
Для привлечения симпатий населения, жена распаковала аптечку и принялась лечить мужиков и баб. Это тоже входит для дам в число летних развлечений: лечить мужиков и баб. Преглупое, по-моему, обыкновение. Мужику и так тяжело живётся, а они ему ещё горчичник ставят. Летом вся Русь «животом мается». Это, по-моему, оттого, что летом дамы в деревню едут и мужиков для собственного удовольствия касторкой поят.
Итак, жена лечить принялась.
Опять скандал.
— Прошу этого не делать! — кричит вдова. — Скажите, пожалуйста! Вы тут на одно лето приехали, а хотите мужиков, моих природных мужиков, к себе приучить! Чтоб они своих господ забыли! Они сколько веков своих господ знают…
— То-то, — говорю, — они твоего прапрадеда и придушили, подлая ты баба!
Нехорошо было говорить. Но не выдержал!
Господи, что тут поднялось! Петух поёт, вдова в истерике, Мирон с вилами идёт.
Чёрт знает, что такое! Разъярился духом:
— Лечи, — кричу жене, — мужиков! Лечи их в мою голову! Всем лечи! Всем! Что есть, — то и давай! Съедят все лекарства, новых пуд, два, десять выпишу! Лей в них, корми их!
Война, — так война!
30-го мая.
Что происходит! Господи, что происходит!
Жена озверела. Мужиков ромашкой поит. Никогда не слыхал, чтоб мужиков ромашкой поили! Мужики шафран едят.
А вдова тоже.
— Ко мне, — говорит, — идите, к законной своей барыне!
Господи! Что только делается! Что делается! За человека страшно! Жена мужику ложку касторки, вдова ему две. Вдова — две, жена — четыре. Вчера какой-то мужик на крик кричал, перед крыльцом по земле катался. В усадьбе крики, вопли, стоны.
И вдова, подлая, всё-таки победила!
Оказывается, дрянь, начала мужикам всё на водке давать, — к ней и попёрли.
А нас грозят взять в колья.
Симпатии населения утеряны безвозвратно.
1-го июня.
Вчера был престольный праздник, — и мы сидели по этому случаю под кроватью. Вокруг дома стояли мужики и говорили:
— Выходите! Мы вас убьём!
Мы не вышли.
Мужики были пьяны и хотели поджечь дом. Но вдова протестовала:
— Моё-то добро? Законной-то барыни?
— А нам плевать на то, что ты законная барыня! Ставь ещё ведро водки, — и никаких.
Сегодня был становой.
— Потрудитесь объяснить, на каком основании вы, сударыня, занимаетесь недозволенным врачеванием? А вы, милостивый государь, потрудитесь дать ответ в том, что, возмутив окрестных крестьян, вчера подговаривали их поджечь настоящее строение, а равно и нанести оскорбление сей владелице? На что от оной поступила на вас жалоба.
