Сергей Семенов - Односельцы
– - Ага! -- хрипел с пеной у рта Костин. -- Попался, голубчик!
И он, как-то вывернувшись, подмял под себя Машистого и полез рукой ему под бороду. Машистый отмахнул его руку и стал выбираться из-под врага: крепкие жилистые ноги напруживались, каждое движение его было полно силы и давило его противника. Противник чувствовал это и, чтобы подбодриться, хрипел:
– - Нет, врешь! Теперь не уйдешь. Давно я до тебя добирался. Ребята, пособите!..
А ребята вцепились в старика Мельникова, не пуская его на помощь Машистому; работница продолжала блажить свое. Остановившиеся лошади пугливо озирались, раздувая ноздри. Из деревни бежали бабы, мужики, ребятишки, но они не подходили близко к схватившимся врагам и испуганно глядели на происходившее…
– - Чего ж вы стоите? -- закричал вдруг на мужиков прибежавший Быков. -- Зовите старосту, нешто можно допускать такие безобразия…
Машистый, выбравшийся было наверх, неловким движением сорвался с Костина, и тот опять подмял его под себя. На этот раз Костин придавил грудь Машистому коленкой и так сжал ему правой рукой шею, что Машистому стало ни шевельнуться, ни крикнуть. Вдруг в руке Костина сверкнул нож и исчез куда-то…
Машистый почувствовал жгучую острую боль в боку и рванулся изо всех сил, но Костин держал его плотно и замахнулся еще раз ножом…
– - Режут! -- хрипло выкрикнул Машистый.
Константин Иванович повернулся к нему. В это время Никитка пригнул голову, как баран, и вдруг боднул Мельникова в спину. Мельников не устоял и полетел вперед. Он ударился виском о тележную чеку, влажная теплая влага залила ему левый глаз, все кругом него завертелось, и он потерял сознание…
Когда он очнулся и поднял голову, то увидал, как старик грабилищем сбивал Костина с Машистого. Машистый, с посиневшим лицом и широко вытаращенными глазами, лежал на земле и как-то странно выл, дрыгая ногами. Костина сейчас же схватили несколько мужиков и оттащили в сторону, но он, яростно ругаясь дикими, скверными словами, опять бросился к Машистому. Его еле могли удержать.
Народа собиралось все больше и больше. Толпа тесно окружила корчившегося на траве Машистого. Слышались оханья и аханья. Васин говорил:
– - Натянули вожжи донельзя, вот и гляди теперь, куда повернуть…
Прибежал староста; он был бледный и глядел растерянно.
– - Что они наделали, окаянные! Теперь и мне-то из-за них попадет.
– - Чего стоите? -- вдруг крикнул, не узнавая себя, Константин Иванович. -- Набивай телегу сеном да клади в нее его!.. Нужно скорей в больницу везть…
XXVIIУ Мельникова над виском была только разорвана кожа. Машистый же был изрезан в трех местах. У него в одну рану выползали кишки. Всю дорогу он был в сознании, придерживал рукой изрезанный бок; на лице его не было ни боли, ни страха, а какое-то недоумение. Он иногда вскидывал глаза на Константина Ивановича или на жену, ехавшую также с ним, и во взгляде его стоял вопрос:
– - Что же это такое?
Это же думал и Константин Иванович. Он никак не мог помириться, что это произошло в действительности. Ему все казалось тяжелым сном, как давеча, но это был не сон. Жгучая боль от обиды, жалость к пострадавшему ни за что ни про что приятелю, горе жены его терзали сердце Мельникова. Всю дорогу до больницы в голове его кружились разные черные мысли, в то же время ясно стало сознание, что ехать нужно скорее и в то же время ехать нужно спокойнее, чтобы ни толчком, ни встряской не повредить израненному, и он внимательно глядел вперед на дорогу.
А баба сидела подавленная, отвернув от мужа лицо. Она с трудом сдерживала рыдания; от этого у ней, как горох, сыпались слезы, вспухли веки и нос. Она то и дело стискивала зубы, чтобы не выкрикнуть, но все-таки в это время раздавался глухой отрывистый звук, похожий на взвизгивание скучающей собаки, и тогда Мельникову самому хотелось зареветь по-бабьи.
В больнице прием уже кончился, рыжий весноватый, гладко выстриженный доктор и мужиковатая помощница, с усталым, скучающим видом встретили нового пациента, равнодушно велели положить его на кушетку, и когда Харитону Петрову заворотили рубашку и его раны обнажились, скучающее равнодушие сразу покинуло доктора. У него загорелись глаза, и все движения стали быстры и стремительны. Он копнулся в одном порезе, в другом, попробовал выпавшие кишки и сказал:
– - Приготовь стол, воды и все, что нужно. Живо!..
– - Где это ты так напоролся? -- улыбаясь, как ребенку, спросил Машистого доктор, вытирая пальцы, которыми он только что прикасался к порезам.
Мельников стал объяснять. Доктор поглядел на него.
– - И вас хватили?
– - Мне не больно.
– - А все-таки размыть и перевязать не мешает. Марья Дмитриевна, займитесь-ка с ним…
Машистого унесли в другую комнату, а Мельникову стали промывать ушибленное место и накладывать повязку. Когда повязку сделали, Константин Иванович спросил:
– - А мне можно туда пройти?
– - Пройдите…
Машистый лежал на белом столе, и доктор зашивал ему последнюю рану. Едко пахло йодоформом и карболкой. Стоял газ с водой. Доктор работал быстро, на лице его было напряжение. Он мельком взглянул на Мельникова и проговорил:
– - Вы удачно отделались, а ему вот несколько заплаток пришлось наложить.
– - А большое поврежденье-то?
– - Кишки целы, вправились хорошо, посмотрим, что дальше будет…
Когда была кончена последняя повязка, доктор велел унести Машистого в палату.
– - Что же, он здесь останется?
– - Обязательно, нужно хорошенько залечить: место-то плохое, где раны… постоянное движение… повязки трудно держать. Ну, да авось…
Доктор стал мыть руки.
– - Пошли у нас ножи прививаться. За это лето шесть случаев такой расправы… А бывало, в два года раз. Точно Кавказ. Заботятся о просвещении народа, а он дичает, совсем Азия делается.
– - Злей все становятся, -- сказал Мельников.
– - Злиться-то злись, да ножами не дерись, а то черт знает что выйдет. Ты, тетка, с мужем останешься?
– - Если можно…
– - Останься денек, другой, а там наладится, и уйдешь. Долечим без тебя…
Когда Мельников приехал из больницы, дома, в деревне, стоял дым коромыслом. Приехал урядник, задержал Костина и готовился отправить его в стан. Костина, связанного, держали около избы староста, понятые, а урядник дописывал протокол. Костин не признавался, что пустил в дело нож; твердил, что ничего не помнит, другие показывали бестолково, протокол выходил нескладный.
Когда пришел к уряднику Мельников и стал давать свои показания, картина получилась совсем другая и определенная. Урядник стал переписывать протокол; он переписывал протокол, отобрал подписи и, складывая бумагу, проговорил:
– - Ну, я свое дело сделал, теперь пусть господин пристав поломает мозги.
Костина он отправил в стан. Ему снарядили подводу и дали двух провожатых, и когда Костина стали подсаживать в телегу, он вдруг заругался:
– - Вы это куда меня суете? Думаете с своей шеи стряхнуть? Смотрите, не ошибитесь, как бы не стряхнул кого другого…
И, уже сидя в телеге, он опять погрозился:
– - Вы не глядите, что вас много. Из стада овец много, а волк по одной их перерезывает… Это не забывайте!..
Мужики, слушая его угрозы, сжались, уныло глядели друг на друга, а Восьмаков вдруг заругался на Мельникова:
– - Заварили кашу, черти не сытые, как ее хлебать будете!
И вдруг, совершенно неожиданно для Мельникова, на Восьмакова набросился Васин и еще один мужик:
– - Кто это заварил-то? Не вы ли ее заварили, ненавистники поганые! Вам не живется в покое да ладу-то, сами корявые и других зашершавить хотите…
Как не был зубаст Восьмаков, но он не стал огрызаться, а потихоньку отошел в сторону и незаметно скрылся домой.
XXVIIIПокос доканчивали совсем по-другому, чем начали. Не было среди покосников Машистого, Костина и Андрея Егорова. Последний не вышел неизвестно почему. За Костина косили жена и мать. Бабы ничуть не жалели об отсутствии хозяина. Машистому же и Андрею Егорову пришлось выделить их долю. При выделе снова было обсуждение происшедшего. Вчера слышались отдельные осуждения дела Андрея Егорова, сегодня эти осуждения раздавались слышней и выставлялись в таком духе не отдельными голосами, а множеством.
– - Отбивку земли надумал. Он бы у жены в углу что отбивал. А то полез, куда не положил. Правда ли, что это его земля-то?
– - Мало ему своей-то, полез за чужой, -- кричали мужики, которые недавно еще на сходке стояли горой за Андрея Егорова.
Мельников слушал это и не верил своим ушам.
Только пришли с покоса, приехал становой, пухлый, с крашеными усами и желтыми глазами. Опять созвали всю деревню ко двору старосты, вынесли на улицу стол. Началось составление нового протокола. В новом протоколе дело было взято глубже. Обращено внимание на захват Андреем Егоровым пустоши и на то, как он подбивал Костина, и что тот раньше грозил добраться до Машистого.
