Сергей Семенов - Односельцы
– - Эх, жись немила, в доме непорядки! Одну выпил хорошо, другую -- еще лучше, а если третью поднесешь, совсем на небеса меня вознесешь!
– - А ты память-то не потеряешь?
– - Зачем терять, я не девка.
– - То-то! Знай пословицу: чай пила, баранки ела, поминай свое дело!..
– - Ты только скажи, что помнить?
– - Помнить нечего, а только сегодня пей, а завтра иди к Андрею Егорову, он тебя похмелит, -- многозначительно глядя в глаза Костину, сказал Восьмаков.
– - Только и всего?
– - Только и всего.
– - Тогда и говорить нечего наливай, и вся недолга.
Восьмаков налил ему еще чашку, а другие, получившие свои порции, разместились, кто за соседними столами, и с завистью глядели на Костина. Все они были в кураже, раскинулись в непринужденных позах, и кто курил, кто жевал что-нибудь, на загорелых лицах блестела испарина, глаза стояли нетвердо, и языки ворочались с трудом. Говор шел громкий и нескладный; говорилось с большим жаром по самому пустому поводу.
– - Нет, это в старину было, кто кого сгребет, тот того и скребет, а теперь у всех когти выросли. Ты меня за гриву, а я тебя в бороду.
– - А што в твоей гриве-то?
– - Што ни на есть, а она моя.
– - Што у тебя грива, што у теленка хвост.
– - И у теленка хвост, што правильно, то правильно…
– - А брусишь, брусило, про казанское мыло. А у нас и без мыла бело.
– - А коли бело, так ступай на дело.
– - Мы и пойдем.
– - Потише, что зря язык ломать, -- уговаривал их Восьмаков, -- еще на дело загодится.
– - На дело мы сами пойдем…
А под окнами чайной налаживали песню. Песню заводили не складно, и слова ее были непонятны. Но мужики, облокотившись на стол и склонив головы набок, выкрикивали эти чуждые им слова. Между ними откуда-то появились две бабы, одна старая бобылка Фросинья, торговавшая прежде водкой, толстая, дряблая, с волосами над верхней губой, другая молодая, горбоносая, сбоку походившая на лошадь, отделенная сноха Васина, и, напрягаясь из всех сил, подтягивала им. И дикие, напряженные звуки разлетались по деревне, долетали до бывших у сараев мужиков и баб, и те сердито говорили:
– - Ишь, черти, орут!.. Веселятся! Нашли время веселиться!..
XXIVНа другое утро вдруг староста стал сбивать на сходку. Мужики не знали, в чем дело, и быстро шли к старостину двору, чтобы узнать, на что понадобилось так экстренно собрать мир, когда и без того мужики бывают все в сборе на покосе. Всех раньше пришедшим на сходе оказался Восьмаков. Он сидел на лежавших в проулке в костре бревнах, около него стали размещаться и подходившие мужики.
Пряников сегодня имел особенно важный вид. В двухбортном пиджаке, в степенном картузе с лаковым козырьком, с серебристой бородой лопатой, он был очень благообразен; глядя на него, трудно было допустить, чтобы он был способен к мелкому плутовству, подхалимству, грязным похождениям с волостными бабами, про которые всем было известно. Он был серьезен, как в церкви, и полон внутреннего сосредоточения. Мельников оглянулся кругом и заметил, как Машистый остановил на Пряникове пристальный взгляд, и вдруг на его губах прозмеилась лукавая улыбка. Он отвел взгляд и стал снова покойным, повернулся и сел на бревнах, поодаль от старшины. Староста, стоявший около Пряникова, окинул глазами толпу и вдруг выговорил:
– - Что ж, братцы, больше ждать некого, должно быть. Давайте начинать. Народ-то созвал я, это верно. А зачем я вас созвал -- скажет вам Степан Иваныч. Степан Иваныч, объявляй.
Старшину как будто бы охватило волнение; он сделал усилие, чтобы одолеть его, и полез за пазуху и вынул оттуда сложенную в четвертушку бумагу. Но он не развернул ее, а деланно равнодушно заговорил:
– - Мы, православные, тогда составили приговор, чтобы земство купило нам аржаных семян. Земство теперь этим не заведует, а передало наш приговор в съезд. Уездный съезд рассмотрел наш приговор и теперь касательно этого отвечает, что он всецело готов купить для нас семенного хлеба, ну, только чтоб мы, с своей стороны, собрали им небольшой задаток…
– - Какой небольшой? По скольку? -- послышались голоса.
– - Примерно, по четвертаку на пуд. А всю уплату не затягивать, а к новому году чтобы очистить…
Старшина кончил. Почему-то это объяснение было для него трудно, и у него пересохло в горле. Вынув из кармана красный платок, он стал вытирать им лоб, а в толпе вдруг поднялся худой, рыжеватый мужичонка, Михей Балдин, и, моргая подслеповатыми глазами, тоненьким голосом прокричал:
– - По четвертаку с пуда? А где их взять? Такое теперь время деньги собирать? Придется с сеном на базар ехать, а самому тогда чем будешь кормить?
– - Подожди ты, -- одернул Михея Быков, -- дай дальше дослушать.
– - Деньги собирать не будем, -- заявил староста. -- Знамо, кто полномочен, тот отдаст. А кто не в силах, за того другие заложат.
– - Кто же это другие-то, где они такие благодетели? -- крикнул Протасов.
– - Есть такие.
Многие мужики, очевидно знавшие, в чем дело, были спокойны. Горячились только некоторые, бывшие не в курсе. Мельников с любопытством ожидал, что будет дальше.
– - Деньги эти небольшие, -- вдруг опять заговорил Пряников,-- а требуют их потому, что если кто откажется от своей доли, чтобы им не было убытков; а потом, если сейчас отдадим, тогда платить не будем, нам же легче будет, православные.
– - Согласны на это, ребята? -- спросил староста.
– - Согласны, согласны! -- закричало большинство.
– - Теперь я вам скажу, кто у нас благодетелем открывается. Этот благодетель Андрей Егоров. Он, у кого не хватает, за того заплатит.
– - Спасибо! Спасибо! -- опять послышались голоса.
Поднялся Андрей Егоров. У него был какой-то неуверенный вид, и он нетвердым голосом проговорил:
– - Я, братцы, готов пособить вашему горю. Я внесу, у кого сколько не хватает, только вы напишите мне приговор и проставьте срок, когда вы заплатите.
– - Напишем приговор! Эй, грамотей, выходи!
Появилась скамейка, лист бумаги и счеты. Несколько мужиков помоложе окружили скамейку и стали считать, кто сколько занимает и записывает. Машистый отвел в сторону Мельникова и сообщил ему:
– - Вот и гляди, как тут обирают нашего брата, дураки.
– - Какой же тут обор?
– - А вот какой. Эти деньги пойдут в съезд. Съезд купит рожь у кого-нибудь из своей братии по хорошей цене; добавят, что не хватит, из казны, мужики сами заберут ее, и все дело в шляпе. А к рождеству, когда за рожь придется платить, начнет действовать Степан Иванов. Платить-то многим и тогда нечем будет, вот они и пойдут набиваться ему, кто коровой, кто жеребенком, кто леском из осеннего подела. Он и будет забирать это по самой дешевой цене, да еще кобениться.
– - А дядя мой чего раскошелился?
– - А вот погоди, сам узнаешь, дай приговор подписать.
Приговор был написан, прочитан и подписан. Его передали старшине. Андрей Егоров опять заговорил, и тон его голоса стал просительный:
– - Теперь я вам, братцы, еще вот что скажу, так как я вам сделал увагу, уважьте и вы мне. Пособите, кто может, скосить мне отцовскую пустошь, которую мне судом присудили…
Наступило молчание, которое долго никем не нарушались. Нарушил его Мельников. С клокотавшим внутри негодеванием, еле пересиливая себя, он вдруг подступил ближе к стоявшему со смиренным видом дяде и, обращаясь к сходу, крикнул:
– - Вот что, господа! Дядя, может быть, сделал вам добро, но за это добро он подбивает вас на худое. Если вы послушаете его, вам же самим не поздоровится. Он хотя обманом и утвердился на нашу землю, да вводного листа на нее не получил. А без вводного листа он шагу шагнуть на нее не смеет.
С Андрея Егорова сразу соскочило его смирение; он вдруг ощетинился, затряс головой и, тараща глаза и брызгая слюной, закричал:
– - Мне не нужно никакого вводного листа! Раз за мной суд утвердил, я и хозяин! А это одна придирка. Ты шустер да востер, так и хочешь против закону иттить…
Осип, Костин и еще кое-кто из мужиков поддержали Андрея Егорова; они подступили к нему и вместе с ним стали кричать:
– - Известно! Как же можно против закону? Суд присудил, и на это бумага есть! Чего еще хотеть!
Они кричали громко и горячо, глаза у них стали круглые, и в раскрытые рты видно было, как болтались их красные языки.
– - Я без всякого листа пойду траву косить!
– - Ступай и коси, а то глядеть на него!..
– - Чего глядеть-то, ишь чистяк какой! Против всех правил идет. Правила позволяют, а он не хочет давать!
– - И не дам!
– - А я скошу!
– - Попробуй!
– - Старшина… -- обратился было Мельников к Пряникову.
– - Я здесь не старшина, -- грубо оборвал его Пряников. Я здесь такой же крестьянин, как и ты; я здесь член общества, а хозяин схода староста.
– - Так вы разъясните старосте.
– - Старосту учить может земский начальник, обращайся к нему да жалуйся… А мое дело сторона.
И Пряников, заправив руки в карманы, пошел со сходки. Стали расходиться и другие мужики; только мужиков пять-шесть окружили Андрея Егорова и стали о чем-то переговариваться с ним…
