Александр Герцен - Былое и думы (Часть 6)
В самых дверях масса народа, вытесняемая полицейскими из залы, и нечеловеческий напор сзади произвели остановку; вперед нельзя было идти, толпа сзади прибавлялась, полицейским надоело работать по мелочи, - они схватились за руки и разом, дружно пошли на приступ - передний ряд меня так прижал, что дыхание сперлось, еще и еще храбрый напор осаждающих - и мы вдруг очутились вытесненными, выжатыми, выброшенными на десять шагов далее двери на улицу.
Если б не знакомый адвокат, мы бы совсем не попали, зала была набита, он нас провел особыми две(77)рями, и мы, наконец, уселись, отирая пот и справляясь, целы ли часы, деньги и проч.
Замечательная вещь, что нигде толпа не бывает многочисленнее, плотнее, страшнее, как в Лондоне, а делать "кё"103 ни в коем случае не умеет, англичане всегда берут своим национальным упорством, давят два часа, что-нибудь да продавят. Меня это много раз дивило при входе в театры, если б люди шли друг за другом, они, наверное, вошли бы в полчаса, но так как они прут всей массой, то множество передних прибиваются по правой и левой стороне дверей, тут ими овладевает какое-то сосредоточенное ожесточение, и они начинают давить с боков медленно двигающуюся среднюю струю, без всякой пользы для себя, но как бы вымещая на их боках их счастье.
Стучат в двери. Какой-то господин, тоже в маскарадном платье, кричит: "Кто там?" - "Суд", - отвечают с той стороны, отворяются двери, и является Кембель в шубе и в каком-то женском шлафроке; он поклонился на все четыре стороны и объявил, что суд открыт.
Мнение о деле Бартелеми, составленное судом, то есть Кембелем, было ясно с начала до конца, и он его выдержал, несмотря на все усилия французов сбить его с дороги и ухудшить. Была дуэль. Один убит. Оба - французы, рефюжье, имеющие иные понятая о чести, чем мы; кто из них прав, кто виноват, разобрать трудно. Один сошел с баррикад, другой бретёр. Нам нельзя оставить это безнаказанным, но не следует всею силой английских законов побивать иностранцев, тем больше, что все они люди чистые, и хотя глупо, но благородно вели себя. Поэтому - кто убийца, мы не будем добиваться, - всё вероятие, что убийца тот из них, который бежал в Бельгию; подсудимых мы обвиним в участии и спросим присяжных, виноваты ли они в manslaughter104 или нет? Обвиненные присяжными - они в наших руках; мы приговорим их к одному из наименьших наказаний и покончим дело. Оправдают их присяжные - бог с ними совсем, пусть идут на все четыре стороны. (78)
Все это французам обеих партий - было нож острый!
Сторонники Курне хотели воспользоваться случаем, чтоб потерять в мнении суда Бартелеми и, не называя его прямо, указать на него как на убийцу Курне.
Несколько человек друзей Бартелеми и сам он домогались покрыть презрением и" стыдом Бароне и компанию странной подробностью, которая открылась в полицейском следствии. Пистолеты были взяты у ружейника, после дуэли ему их прислали. Один пистолет был заряжен. Когда началось дело, ружейник явился с пистолетом и с показанием, что под пулей и порохом лежала небольшая тряпочка, так что выстрел был невозможен.
Дуэль шла так: Курне выстрелил в Бартелеми и не попал. У Бартелеми капсюль исправно щелкнул, но выстрела не было; ему дали другой капсюль - та же история. Тогда Бартелеми бросил пистолет и предложил Курне драться на рапирах. Курне не согласился, решились еще раз стрелять, но Бартелеми потребовал другой пистолет, на что Курне тотчас согласился. Пистолет был подан, раздался выстрел, и Курне упал мертвый.
Стало быть, пистолет, возвратившийся к ружейнику заряженным, был тот самый, который был в руках Бартелеми. Откуда попала тряпка? Пистолеты достал приятель Курне Пардигон, некогда участвовавший в "Voix du Peuple" и страшно изуродованный в Июньские дни105. (79)
Если б можно было доказать, что тряпка была положена с целью, то есть что противники вели Бартелеми на убой, то враги Бартелеми были бы покрыты позором и погублены на веки веков.
За такой приятный результат Бартелеми охотно пошел бы на десять лет в каторжную работу или в депортацию106.
По следствию, оказалось, что лоскуток, вынутый из пистолета, действительно принадлежал Пардигону, он был вырван из тряпки, которой он обтирал лаковые сапоги. Пардигон говорил, что он чистил дуло, надев тряпочку на карандаш, и что, может, вертевши ею, отрезал лоскуток, но друзья Бартелеми спрашивали, отчего же у лоскутка правильная овальная форма, отчего нету городков от складок...
С своей стороны противники Бартелеми приготовили фалангу свидетелей a decharge107 в пользу Бароне и его товарищей.
Политика их состояла в том, что атторней со стороны Бароне будет их спрашивать об антецедентах Курне и прочих. Они превознесут их и будут молчать о Бартелеми и его секундантах. Такое единодушное умалчивание со стороны соотечественников и "корели-жионеров"108 должно было, по их мнению, сильно поднять в глазах Кембеля и публики одних и сильно уронить других. Призыв свидетелей стоит денег, да и сверх того у Бартелеми не было целой ширинги друзей, которым он мог бы отдать приказание говорить то или другое.
Друзья Курне и прежде того, при следствии, умели красноречиво молчать.
Одного из арестованных свидетелей, Бароне, следопроизводитель спросил, знает ли он, кто убил Курне, (80) или кого он подозревает. Бароне отвечал, что никакие угрозы, никакие наказания не заставят его назвать человека, лишившего жизни Курне, несмотря на то, что покойник был лучший друг его. "Если бы я должен был десяток лет влачить цепи в душной тюрьме, то я и тогда не сказал бы".
Солиситор перебил его хладнокровным замечанием: "Да это ваше право, впрочем, вы вашими словами показываете, что вы виновника знаете".
И после всего этого они хотели перехитрить - кого же? - лорда Кембеля? Я желал бы приложить его портрет, для того чтоб показать всю меру нелепости этой попытки. Старика лорда Кембеля, поседевшего ,и сморщившегося на своем судейском кресле, читая равнодушным голосом, с шотландским акцентом, страшнейшие evidences109 и распутывая самые сложные дела с осязательной ясностью, - его хотела перехитрить кучка парижских клубистов... Лорда Кембеля, который никогда не поднимает голоса, никогда не сердится, никогда не улыбается и только позволяет себе в самых смешных или сильных минутах высморкаться... Лорда Кембеля, с лицом ворчуньи-старухи, в котором, вглядываясь, вы ясно видите известную метаморфозу, так неприятно удивившую левочку-красную шапочку, что это вовсе не бабушка, а волк в парике, женском роброне и кацавейке, обшитой мехом.
Зато его лордшипство не осталось в долгу.
После долгих дискуций о тряпочке и после показаний Пардигона защитники Бароне начали вызывать свидетелей.
Во-первых, явился старик рефюжье, товарищ Бар-беса и Бланки. Он сначала с некоторым отвращением принял библию, потом сделал движение рукой - "была, мол, не была" - присягнул и вытянул шею.
- Давно ли вы, - спросил один из атторнеев, - знакомы с Курне?
- Граждане, - сказал рефюжье по-французски, - с молодых лет моих преданный одному делу, я посвятил жизнь свою священному делу свободы и равенства... - и пошел было в этом роде. (81)
Но атторней остановил его и, обращаясь к переводчику, заметил: "Свидетель, кажется, не понял вопроса, переведите его на французский".
За ним следовал другой. Пять-шесть французов, с бородами, идущими в рюмочку, и плешивых, с огромными усами и волосами, выстриженными по-николаевски, наконец с волосами, падающими на плечи, и в красных шейных платках, явились один за другим, чтоб сказать вариации на следующую тему: "Курне был человек, которого достоинства превышали добродетели, а добродетели равнялись достоинствам, он был украшение эмиграции, честь партии, жена его неутешна, а друзья утешаются только тем, что остались в живых такие люди, как Бароне и его товарищи".
- А знаете ли вы Бартелеми?
- Да, он французский рефюжье... Видал, но не знаю ничего об нем, - при этом свидетель чмокал по-французски ртом.
- Свидетеля такого-то... - сказал атторней.
- Позвольте, - заметила бабушка Кембель голосом мягкого участия" - не беспокойте их .больше, это множество свидетелей в пользу покойного Курне и подсудимого Бароне нам кажется излишним и вредным, мы не считаем ни того, ни другого такими дурными людьми, чтобы их честность и порядочное поведений следовало доказывать с таким упорством. Сверх того, Курне умер, и нам вовсе не нужно ничего знать о нем, мы призваны судить одно дело о его убиении; все идущее к этому преступлению для нас важно, а события прошлой жизни подсудимых, которых мы равно считаем весьма порядочными джентльменами, нам не нужно знать. Я с своей стороны не имею никаких подозрений насчет г. Бароне.
- А на что у тебя, бабушка, такие хитрые да смеющиеся глаза?
- На то, что ртом я по моему сану не могу смеяться над вами, милые внучаты, а потому посмеюсь глазами.