Анатолий Злобин - Бой за станцию Дно
Схлынул шум отодвигаемых стульев, мы молчали, вспоминая друзей, которые могли бы сидеть рядом с нами за этим столом, да вот не получилось. Мы были с ними наравне - а досталось не поровну. И мы несем по жизни свою ношу.
Выпили молча, сосредоточенно. Застолье потекло привольной рекой. Казалось, что так и будет хорошо до самого конца.
Вскочил младший лейтенант Рожков, сидевший правее Сычева.
- Предлагаю поднять тост за нашего полковника Семена Семеновича Шургина. Он нас собрал и объединил. Он нам как отец. Меня пропесочил на первом собрании. Докладываю, товарищ полковник. Сегодня утром с городской почты мною отправлена телеграмма на имя моего начальника Заботкина с категорическим отказом считать его соавтором моего изобретения. Вот квитанция - 78 слов, сказал телеграфно все, что думаю. Поэтому я пью за здоровье нашего полковника. Ура-а!
Мы подхватили. Не было такого тоста, который мы бы не подхватили.
Олег Поваренко, сидевший в торце стола, начал мягко вести на баяне мелодию. Мы слитно запели.
Пусть ярость благородная
Вскипает как волна.
Идет война народная,
Священная война.
Левый глаз Поваренко закрыт черным кругом повязки, как луна в новолуние. Левая щека прижата к баяну, исторгающему песню тоски и ярости.
Напротив Аркадия Мироновича сидел большой красивый мужчина. Разворот плеч, густая шевелюра тронутых сединой волос. Мужчина пел самозабвенно, полнозвучно.
- Вы откуда? - спросил Аркадий Миронович, когда песня кончилась.
- С Урала. Всю жизнь там прожил, - отозвался мужчина, ответно перегнувшись к Сычеву. - Виктор Ефимович Булавин из деревни Борки. Рядовой.
- У нас под Старой Руссой тоже Борки были, наступали на них, чуть ли не первый наш бой.
- Так я под этими самыми Борками и прилег. Дальше не продвинулся.
- Сколько же вы на фронте были? - спросил Аркадий Миронович, ничуть не догадываясь, каким будет ответ.
- Полтора часа. С марша в бой. В первой же атаке меня шарахнуло. Я в одну сторону, нога в другую. Но я памяти не потерял. Зову санитарку. И она приползла ко мне по первому стону. - Он говорил просто, как говорят о давнем, обыденном деле. На этот раз дело было ратное. - Быстро она меня вытащила, ловко, я уже вчера подходил к нашим девушкам, нет, отвечают, не мы.
- Виктор Ефимович, - заторопился Сычев, - я вас должен обязательно записать.
- А чего меня записывать? - напевно отозвался Булавин. - Подумаешь, какая доблесть: в первом бою ногу потерять. Я ведь тогда о подвиге мечтал таком, чтобы на всю страну прогреметь.
- Сколько вам тогда лет было?
- Сейчас шестьдесят, тогда, выходит, девятнадцать. Первый парень на деревне. Сорок лет хожу с деревяшкой.
- Да, да, я заметил. Где же протез? Парадный протез у вас имеется?
- Жизнь прожил разную. То недород, то засуха. Я бы завел протез, да тут подфартило. Приехал к нам в деревню такой же как я инвалид. У меня левая деревяшка, у него правая. Мы с ним и сговорились, что будем покупать одну пару обуви на двоих. А деревяшка есть не просит, ей сноса нет. Зачем мне на лишний сапог тратиться?
- Виктор Ефимович, - с чувством сказал Аркадий Миронович, поднимая бокал. - Я пью за ваше счастье. Чтоб вам в жизни все удавалось, чтобы были вы здоровы и мудры.
- Спасибо. Вам того же. Я за сорок лет ни одной таблетки не принял.
Они чокнулись, выпили. Полковник Шургин, слушавший их разговор, склонился к Сычеву.
- Аркадий Миронович, есть предложение. Иди ко мне заместителем. Я имею в виду Совет ветеранов. Будем вместе ездить, в город Дно поедем, в Тарту у меня со многими горкомами полный контакт налажен.
- Я же служу, - удивился Сычев. - В командировках все время. Сейчас вообще предполагается отъезд на три года.
- А жаль, - полковник Шургин заговорщицки подмигнул Сычеву. - Я подумал: твой возраст пенсионный, пора искать пристанище на старость. И вообще - зря ты на это телевидение пошел. Тебе надо было по военной линии, сейчас бы генералом был, не меньше. Как ты солдат голосом держал.
- Я человек мирный, - дипломатично возразил Сычев, пытаясь вычислить, с какого бока полковник мог узнать о его служебных неприятностях. Скорей всего это случайность. - В армии я рядовой, - скромно заключил Сычев.
- А то подумай над моим предложением, я тебя не тороплю.
"Как мне хорошо здесь, с этими людьми, - размягченно думал Сычев. Почему мне так хорошо? Потому что я живу здесь народной жизнью. Между мной и ими нет телевизионных камер, я вышел на прямую связь с народом".
К Сычеву подсел грузный мужчина с тоскующими глазами. Побрит, причесан, костюм с иголочки. Только вот глаза тоскуют на раскормленном лице.
- Аркадий Миронович, можно вас на пару минут побеспокоить. Я хотел спросить... Я вас всегда по вечерам слушаю, у вас дикция замечательная, а я в Пруссии контужен был, слух имею неважный, приходится ухом на звук поворачиваться. Вы меня простите, Аркадий Миронович, я правильно говорю?
- То есть в каком смысле? Вы хотели о чем-то спросить?
- Об этом и хотел спросить. Правильно ли я говорю? - и не сводил с Аркадия Мироновича тоскующих немигающих глаз.
- Простите, как вас зовут?
- Извините, Аркадий Миронович, забыл представиться: Виталий Леонидович Бадаев, 68 лет, работал в закрытом КБ, руководитель группы, в данный момент персональный пенсионер республиканского значения. Я правильно говорю?
- Совершенно правильно, Виталий Леонидович. Однако я не понимаю...
- Простите, я представился не до конца. Словом, я тот, которого не понимают. Я своим домашним все говорю правильно, а они понимают меня неправильно и в ответ заявляют, будто я говорю неправильно, а они правильно. В чем же состоит моя неправильность, они объяснить не могут. Понимаете, тут проблема контакта, как с внеземными цивилизациями. Я правильно говорю, Аркадий Миронович?
- Во всяком случае, я полностью понимаю вас, Виталий Леонидович.
- Вот видите! Удивительное явление. Я четвертый день здесь - и все меня понимают. Стоило мне уехать из дома, и меня перестали не понимать. Я сам из второго батальона, командир огневого взвода, лейтенант, тут трое наших, они меня тоже понимают. Это удивительно. Я пошел на прием к майору Харабадзе, он прекрасный врач. Выслушал меня, дал какие-то незнакомые мне таблетки. Буду их принимать. А моя внучка, моя Настенька, которую я люблю больше всех на свете, все время мне делает замечание: "Деда, ты о чем? Ты говоришь неправильно". Вы согласны с ней?
- Я с ней самым категорическим образом не согласен, - заявил Аркадий Миронович. - Что прикажете вам налить?
- Пожалуйста, мне сто грамм боржоми. Благодарю вас. Как говорит мой приятель: "В нашем возрасте надо принимать исключительно бальзам. И при том - каплями". Ваше здоровье, Аркадий Миронович.
Они не успели чокнуться. В левом углу зала случилось незапланированное движение. Раздался вскрик, и два человека покатились по полу через весь зал прямо под ноги официанту, выходящему из кухни с подносом. Официант с трудом увернулся.
Банкет грозил сломаться. Но тут же все пришло в норму. Драчунов растащили в стороны, усадили силой на стулья. Тут же были установлены личности: Павел Борисович Юмашев и Григорий Иванович Степанов.
- Он меня первый ударил, - кричал со своего стула Григорий Иванович.
- Тебе еще не так надо бы, - отвечал наш доблестный летописец Павел Юмашев. - Ты у меня поговоришь, я тебе отвечу.
- Что я тебе говорил, ты же псих форменный. Не слушайте его, товарищи ветераны.
Полковник Шургин вступил в дело, поднимаясь со стула.
- Позор! Сейчас же направим вас обоих на гарнизонную гауптвахту. Три часа ареста.
Павел Юмашев сказал "есть" и пошел молча в свой угол. Григорий Иванович, бормоча под нос нечто недовольное, вышел из зала.
Полковник Шургин подманил Сычева пальцем:
- Дай оценку.
Аркадий Миронович с готовностью взошел на председательское место, не забыв свою рюмку. Все глаза устремились на него. Мы ждали, какую оценку даст он случившемуся.
- Я поднимаю этот тост, - звонкоголосо начал он, впитывая в себя наши ищущие взгляды. - За наше фронтовое братство. Мы сорок лет не виделись, а встретились как родные. У нас одна биография. И география. Стоит сказать: Старая Русса, Борки, Фанерный завод, станция Дно, река Великая - и ты знаешь, что перед тобой стоит твой фронтовой друг. А что здесь произошло буквально на наших глазах? У меня нет слов.
Рядовой Павел Юмашев (выкрикивает из своего угла). Ты бы только послушал, Сыч, что он мне сказал.
Рядовой Аркадий Сычев (возвышенно). И не желаю слушать. Ветеран ветерану не может сказать ничего дурного, а тем более компрометирующего. Поэтому советую вам помолчать, товарищ Юмашев, ибо мы своими глазами видели, что произошло.
Старший сержант Степанов (входя в зал). Совершенно верно. Ничего я не говорил. Кто слышал?
Рядовой Аркадий Сычев. Итак, друзья. Я надеюсь, что это был первый и последний прискорбный эпизод. Рассадите их по разным столам. Наше фронтовое братство было, есть и будет незыблемым. За нашу встречу, дорогие друзья.
