Александр Солженицын - Знают истину танки !

ГНИЛОЙ ФАШИСТСКОЙ НЕЧИСТИ

ДАЛЬШЕ БЕЖИМ,

неся дула перед собой.

ЗАГОНИМ ПУЛЮ В ЛОБ

ВСЁ КОСО ДЁРНУЛОСЬ,

это мы споткнулись о труп заключенного.

Бежим дальше. Угол барака.

ОТРЕБЬЮ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

За углом — открытое крыльцо, ступеньки на все стороны.

Из дверей на крыльцо выбегает Володя Федотов. Он — с пустыми руками, в отчаяньи хочет броситься на нас. Одно наше дуло в его сторону поднялось…

СКОЛОТИМ КРЕПКИЙ ГРОБ!

Из тех же дверей выбегает Аура. У нее мальчишеская быстрота.

Она взмахивает руками и загораживает жениха своим телом.

Выстрел! выстрел!

Убита! Не меняя позы, прямая, медленно начинает падать на нас.

НО ОБЪЕКТИВ УХОДИТ, ОН ПРОДОЛЖАЕТ С ЭТОГО МЕСТА КРУГОВОЙ ОСМОТР.

Еще одна открытая площадка между бараками, черные туши двух танков проносятся мимо.

Беспорядочно лежат трупы. Раненые корчатся. Отползают.

Поднимают голову — и снова кладут.

А вон, притиснувшись к углу барака, с ножом стоит Хадрис.

Нам видно, кого он ждет — автоматчика, бегущего вдоль другой стены. Сравнялись! Удар ножа в шею. Подкосились ноги автоматчика.

Хадрис вырвал себе автомат.

Оглянулся, ища, кого бить.

Увидел! Приложился, Очередь!..

Пушечный выстрел близ нас.

Пламя сбоку в кадр! Черный фонтан на месте Хадриса! Клочья!

И нет уже ни его, ни угла барака.

ПОВОРАЧИВАЕТСЯ ДАЛЬШЕ.

Один убитый краснопогонник. А второй пытается встать.

ДАЛЬШЕ.

Тимохович без шапки, бритоголовый с характерным шрамом на лице идет в обнимку с некрасивой немолодой женщиной,

У них медленные обреченные движенья,

отчаянные глаза… Увидев

ВСТАЁТ СТРАНА ОГРОМНАЯ

танк, они делают несколько убыстренных шагов и, также обнявшись, падают под него.

Переехал и ушел из кадра.

ВСТАЁТ НА СМЕРТНЫЙ БОЙ

ПОВОРАЧИВАЕМСЯ ДАЛЬШЕ.

Никто уже не убегает, не ходит и не преследует…

С ФАШИСТСКОЙ СИЛОЙ ТЕМНОЮ

Трупы на снегу… Трупы на снегу…

Изодранная стена барака с отвисающей дранкой, с голой чернотой окон.

Та же женщина, убитая в решетке, со свесившимися наружу руками.

С ПРОКЛЯТОЮ ОРДОЙ.

И на тех же ступеньках Володя Федотов — лежит, обнимая, целуя убитую Ауру.

Вот теперь-то по завоеванному полю бегут между трупов

надзиратели! С палками! С железными ломиками!

Во главе их — Бекеч с заломленной лихо шапкой. Свирепые обрадованные лица! Истеричный «матросик». Угольный надзиратель.

ПУСТЬ ЯРОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ

Какой-то драный хромой зэк лежал среди мертвых, теперь вскочил — и бежать в барак!

ВСКИПАЕТ КАК ВОЛНА!

Его настигли и избивают палкой! палкой! ломом!

Свалился.

ИДЁТ ВОЙНА НАРОДНАЯ

А другие двое надзирателей на ступеньках барака выкручивают женщине руки, она кричит.

СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА!

Ударив по голове, сталкивают ее ногой в спину со ступенек на землю.

Еще бегут надзиратели и палками добивают раненых.

ОЧЕНЬ МЕДЛЕННОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.

И тогда — полная тишина.

ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ.

Подбородок, офицерский погон на шинели и фанерная дощечка в руках, а на ней — уже много законченных квадратиков, какими точкуют бревна. Карандаш проводит черточку на последнем из них.

Почти шепотом:

— …Четыреста пятьдесят восемь…

ОТХОДИМ.

Это лейтенант, начальник Культурно-Воспитательной части, предлагавший кино. Он стоит у края большой ямы и считает убитых, сбрасываемых в нее.

Каждого убитого подносят четверо заключенных на куске брезента, прибитом к двум палкам. Они не поднимают голов смотрят только на край ямы, чтоб не оступиться.

Ссунув мертвого в яму головой вперед, уходят с пустыми носилками.

А другого стряхивают вперед ногами…

Шорох и стуки падения.

Там в яме, окоченевшие, они торчат как бревна — руками, ногами, локтями. Мужчины и женщины.

Три бравых краснопогонника стоят по углам большой квадратной ямы. Валки свежей глины окружают яму.

КРУПНО.

Опять те же руки, дощечка и карандаш. Проводит диагональку:

— …Четыреста пятьдесят девять…

Запечатывает десятку:

…Четыреста шестьдесят…

ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

Тот кабинет в санчасти. Но за врачебным столом сидит теперь пожилая толстая начальница. Она — с погонами майора медицинской службы. Волосы ее окрашены в медный цвет. Гимнастерка едва объемлет корпус. Рядом у того же столика сидит оперуполномоченный.

Перед ними не на вытяжку, но прямой, стоит Галактион Адрианович. В глубине, у двери, видим еще надзирателя. Оперуполномоченный:

— Но именно их двоих нам надо взять на следствие и на суд!

Галактион Адрианович:

— Но именно этих двух выписывать из больницы сейчас нельзя. Один проглотил столовую ложку — и позавчера мы ему сделали вторую операцию. А у того — швы загноились.

Женщина бьет кулаком о стол:

— Так я их выпишу, если вы труситесь!

КРУПНО.

Гадкая, слюной брызжет:

…Я тоже врач! Я всю жизнь в лагерях работаю! И вы мне очки не втирайте! А потом они будут ножи глотать, — а следствие будет их ждать?

Оперуполномоченный. Смотрит пристально, чуть вверх (на стоящего):

— Он не трусится. Он просто до конца верен мятежникам.

Галактион Адрианович старается, чтобы лицо его не дрогнуло. Будто это не о нем.

…И если он все операции кончил, я бы его сейчас уже арестовал.

Голос начальницы:

— Да забирайте его, пожалуйста! Дерьма такого найдем.

Чуть поднялась одна бровь. Медленно снял белую шапочку с седой головы. Расстегнул халат. Снял.

Будто в рассеянности обронил снятое белое на пол — и пошел к выходу. На спине его курточки — номер. У двери надзиратель:

— Р-руки назад! Порядка не знаешь?..

Так и остались халат и шапочка на полу близ ножек стола и туфель начальницы.

ЗАТЕМНЕНИЕ.

И подземный рокот ударных.

НА ШИРОКОМ ЭКРАНЕ

не сразу вырисовываются низко нависшие своды подземного коридора, идущего вдоль экрана. Глыбы сводов занимают его верхнюю половину. Багровые отсветы едва освещают каменные поверхности.

Ясный голос с высоты:

— Именем Советского Союза. Военный Трибунал Равнинного лагеря МВД…

Струнные заглушают голос.

…К высшей мере наказания!..

Сбоку появляется в подземельи видный нам лишь по грудь — Петр Климов. Опустив голову, с руками, завязанными за спиной (это чувствуется по плечам), обросший, в лохмотьях, он идет, как тень. Он плохо виден и не слышен вовсе — он скользит под этими глыбами вдоль толщи стены…

Тот же голос:

…Заключенного Климова!

Не рука — черная тень руки с пистолетом, будто пересекшая луч кинопроектора, — вдвигается на экран, недолго следует за затылком жертвы и выстрел! гул под сводами!

красная вспышка у дула, — стреляет в затылок. Тело Климова вздрагивает и ничком падает, не видно куда. Тень руки исчезла.

Те же струнные!

И оттуда ж, такою же тенью, вступает Иван Барнягин.

Голос:

…Заключенного Барнягина!

И та же тень руки с пистолетом вступает в экран. Ведет дуло за затылком. Вспышка в затылок!

Выстрел. Гул.

Убитый Барнягин начинает поворачиваться к нам и рухает боком. Вниз. Исчезла и стрелявшая рука.

Струнные!

И беззвучной же медленной тенью тот же путь повторяет Володя Федотов.

Голос:

…Заключенного Федотова!

И — рука с пистолетом в затылок. Вспышка! Выстрел!

Плечи Федотова взбросило, голову запрокинуло назад, и мальчишеский стон вырвался в вал!.. Выстрел! Выстрел!..

Еще двумя поспешными вспышками его достреливают, он оседает, исчезает с экрана вниз.

В НАЧИНАЮЩЕМСЯ ЗАТЕМНЕНИИ

голос:

…Заключенного…

Не слышно. Замирание всех звуков.

И вдруг — тот счастливый эстрадный мотивчик, с которого начались воспоминания Мантрова.

Яркий солнечный день в лагерной столовой со столбами. Заглядывающие лучи солнца — в парУ баланды. Все забито — проходы и за столами. На деревянных подносах разносят миски. А на помосте — играет оркестр.

Первая скрипка — С-213. Он беззаботно водит смычком, чуть покачивается. Его довольное жирное лицо улыбается.

незатейливый веселенький мотивчик!

У остекленной двери на кухню, рядом с раздаточным окошком, стоит Абдушидзе в поварском колпаке, халате, с большим черпаком в обнаженных волосатых руках. Он молодцеват, маленькие незаконные усики под носом. Перекладывая черпак из руки в руку, широко размахивает правой:

— Привет, бригадир! Ну как? Отоспался с дороги?

И хлопает в рукопожатие с Виктором Мантровым. Мантров чисто побрит, улыбается, сдержанно, пожалуй, печально. Подходит еще третий заключенный:

— Кокки! Виктор! А куда вас возили?

Абдушидзе с достоинством:

— На суд, куда! На суд! Свидетелями.