Станислав Шуляк - Лука
- Руководитель должен быть подобен высокому пику на плоскогорье, думал еще Лука, - с вершины которого истекает осязаемыми потоками на его подвластных и подчиненных его значительная руководительская высокая духовная энергия. Впредь я должен быть по-настоящему счастлив, когда мне удастся хоть сколько-нибудь приблизиться к избранному мной же самим образцу. И, если бы я не решил посвятить себя наукам, тогда, пожалуй, можно было бы даже заняться подробным изучением и моих собственных руководительских эманаций.
Иногда случалось, что Лука отдавал распоряжения, которые хотя и в точности исполнялись и нисколько не вызывали прекословия у подчиненных, и приводили, в общем, к благоприятным последствиям для дела, но все же и по зрелому размышлению оставались не совсем понятными, странными, необъяснимыми.
В Академии завелся страшный, неуловимый вурдалак, которого хотя толком никто не видел и не знали даже, как он выглядит, но страху он за какие-то две недели такого успел нагнать на всю Академию, какого никто не испытывал, может быть, и за всю свою жизнь. В малоосвещенном глухом коридоре Академии он обычно выслеживал свою жертву - престарелого уважаемого профессора или маленькую одинокую студенточку, или молодого студента-богатыря, ударом волосатого кулака он сбивал на землю несчастную жертву, наступал коленом на грудь, тотчас же рвал зубами горло и жадно выпивал вытекавшую кровь всю до капли.
Говорили, что иногда это чудовище, набрасываясь на свою жертву, страшно хохотало, колотя себя в грудь, и вопило жутким, басовитым голосом, в котором было весьма мало человеческого: "Я член профкома! Член профкома! Член профкома!"
Лука, когда уже были испробованы все средства борьбы с этим страшным чудовищем, вдруг заявил, что для того, чтобы им извести вурдалака, следует резко повысить качество обучения студентов в Академии, и тогда не только одно это чудовище сгинет, но и все возможные последующие изведутся сами собой. Испробовали это средство (хотя и не особенно верили успеху), и странное дело - вскоре совершенно убедились в правоте Луки.
В одно утро, вставши ото сна, Лука делал перед раскрытым окном гимнастику, и когда после наклонов в сторону он стал энергично подпрыгивать и высоко подбрасывать ноги кверху, майка задралась у него на животе, и Лука тогда обнаружил скатанную в тугой шарик небольшую бумажку, торчавшую у него из пупка.
Растерянный Лука развернул бумажку, в которой было одно слово, длинное, несусветное и бессмысленное, и, хотя внизу не было ни подписи, ни пояснения к тексту (а на обороте - даже постскриптума), молодой человек все же тотчас угадал знакомую ему уже руку Декана.
- БУДУДАУРАУКА, - было твердо выведено на бумажке. Лука предполагал, что это, наверное, какая-то хитрая аббревиатура или какое-то иное сокращение, и тщетно старался разгадать содержание написанного.
- Может быть, это что-то японское, - думал Лука. - Как жаль, что здесь нет никаких пояснений к тексту И как жаль, что мне моего слабого разума не хватает на раскрытие всех обстоятельств туманных, с которыми иной раз приходится мне сталкиваться на моем пути, всех событий неясных, всех происшествий укромных, потаенных, с отдаленными подводными течениями, которые все есть украшение нашей многохитростной жизни. А без того как же мне воспользоваться этим посланием (наверное, важным, значительным и полезным) в моей практической деятельности?!
Стали разбирать архив Академии (хотя и без участия Декановой секретарши) - смотрят: а там одни жабы. Что ж такое, говорят, почему здесь жабы? В архиве должны быть распоряжения, папки и документы, это было бы естественно, и не должно быть, разумеется, никаких жаб.
А жабы, как будто чувствуя, что говорят о них, поигрывали дряблыми, подвижными зобами, равнодушно квакали и нетерпеливо поглядывали на непрошенных пришельцев своими выпуклыми, блестящими глазами, казавшимися оловянными.
Доложили Луке. Он надолго задумался, а потом говорит: это, наверное, оттого, что архив не разбирали долгое время, и в этом есть тоже частица и его, Луки, персональной вины, потому что нельзя сказать, что бы ему давно уже не было известно о необходимости разбирать архив.
- Архив - это история, - говорил еще Лука. - Это наша воплощенная история. Хотя кое-кому было, пожалуй, выгодно, чтобы это было всего лишь скопление бумажек. Вовсе никаких не квитанций прошедших времен. Строгих квитанций. А поэтому следует, несмотря ни на каких жаб, продолжать разбирать архив, и за это будут впредь награждать героями, я обещаю, а если кому-нибудь будет суждено сложить голову на этом поприще и даже, наверное, кому-то точно суждено, так его положат на гранит, и, посудите сами, что может быть красивее такой смерти?!
Лука и сам порой бывал неожиданно поражен, насколько все же у него в последнее время укрепился дух.
Однажды утром, когда в Академии еще никого не было по причине раннего времени, ни неугомонных, неоднообразных в проявлениях студентов, ни степенных профессоров, а одни только немолодые, смирные дворники, чрезвычайно чисто подметавшие двор Академии между корпусами и поднимавшие неимоверные клубы пыли и с удовольствием чихавшие от нее, как будто бы от матросского табака, Лука тогда пришел в Деканов кабинет и, сидя за столом, о чем-то размышлял довольно долго.
Интересно, что, когда бы Лука не приходил в Деканов кабинет к началу всякого рабочего дня, то обнаруживал всегда, что там уже переставили всю обстановку в кабинете, так что она казалась совершенно непохожей на предыдущую. Лука говорил, что - не надо, не переставляйте. - Да нет же, говорил еще Лука, - я не шутя прошу вас ничего здесь не трогать. Мне это и вправду неприятно, хотя я и допускаю, что вы это делаете из каких-то, наверное, хороших побуждений, может быть, из уважения ко мне, или из искреннего желания благоустройства, но я все равно прошу вас не делать этого.
Луке обещали больше ничего не трогать, но всегда и на другой день он обнаруживал всю обстановку снова переставленной. В конце концов молодой человек махнул рукой на все ежедневные перемены, и они продолжались сами собой.
Как-то так было устроено освещение в Декановом кабинете (должно быть, из какой-нибудь особенной экономии), что посередине там было совсем светло, а по углам стояли такие черные, осязаемые тени, что ничего там, и если захочешь, не разглядишь.
Один из углов кабинета давно уже привлекал внимание Луки. Он встал тогда из-за стола, после непродолжительного размышления окончательно укрепившись в своем намерении, и отправился в этот темный угол, и по опыту уже не слишком удивлялся, когда не обнаружил там никакой стены впереди, и, не видя ничего перед собой, долго шел, придерживаясь рукой за пыльную стену из оштукатуренного неровного кирпича сбоку, то теряя ее, то вновь отыскивая.
Когда из сумерек выходишь на свет, то возможно разве в первое время уверенно полагаться на свои ощущения?! А Лука, когда закончилась темнота, и впереди забрезжил незначительный, подслеповатый, призрачный свет скупыми, наклонными струями, увидел перед собой стоящие борт к борту длинные сухогрузные суда, ожидавшие ремонта, и возле них уже копошились рабочие в одинаковых замасленных одеждах, что-то умело клепая и сваривая.
- Наверное, это какие-то доки, - думал Лука. - И неудивительно, что Деканов кабинет проходом соединяется с ними. Интересно только - наливные или плавучие? Декан все должен знать и о доках, я как-то раньше не подумал об этом. И я теперь все осмотрю здесь и буду знать тоже. А вот еще знание вытесняет собой всякое невежество ума, и жалко только, что оно составляет индивидуальную собственность всякого владеющего им.
Выяснилось однако, что Лука обознался в своем благодушии. Оказалось, Лука, неосторожно доверившись зрению, принял за доки внутреннее помещение Пассажа, о котором прежде писал покойный Декан и где прежде бывал и сам молодой человек. - Ну, ладно, - думал теперь Лука, - я несомненно ошибся с доками, смешно было бы не признать этого, но ведь тогда тем более непонятно нахождение этих сухогрузных судов в Пассаже. Хотя это и не нарушает справедливости моих предыдущих рассуждений.
Но оказалось также, что и суда были вовсе не суда, а что-то совсем другое, не совсем понятное и даже отдаленное с морем не связанное. И эта ошибка была для Луки не менее неприятной, чем первая.
Здесь было десятка два каких-то людей (или больше), которые бесцельно ходили на небольшом пространстве, нисколько не вступая друг с другом в беседы, но связанные все между собой одним труднообъяснимым общим ожиданием. Здесь Лука среди прочих незнакомых людей мельком увидел и академика Валентина, и человека сурового вида, и своего друга Марка (вернее - молодого человека, весьма похожего на Марка, тоже отменного красавчика), и даже, кажется, Деканову секретаршу, хотя она здесь была почему-то мужчиной, и потом, когда хотел взглянуть на них еще раз, то долго не мог отыскать их глазами в толпе.
