Людмила Бубнова - Стрела Голявкина
Первые рассказы Голявкина оставляли впечатление яркой мозаики, подвластной неуловимой стихийной силе. Такая правда о человеке не укладывалась в привычные нормативные рамки. Здесь правила бал назидательность не умозрительная и натужная, а естественная, экзистенциальная. Голявкин был духовно свободен, раскрепощен, он никого ничему намеренно не учил, никуда не призывал, и, может быть, как раз поэтому он позже стал замечательным детским писателем. С детьми он нашел общий язык, минуя педагогические ухищрения.
Виктор Голявкин - писатель милостью Божьей. Его "взрослые" рассказы еще не прочитаны по-настоящему".
Кузьмичев - не только писатель, но и опытный редактор: о своем авторе слова зря не скажет, мелочи отметает, смотрит в корень, выдает самую суть...
9
Не стану больше продолжать поиски Голявкина. Хватит! Понятно, он снова обманул меня, бедную. Стоило вернуться домой, как началось все сначала, снова загулял. Ах, жизнь моя горемычная, замужество неудачное! Хоть плачь!
Да он не любит меня - вот в чем дело!
Но чтобы я заплакала? Не дождется!
Он ушел от меня, я снова уйду от него. А порядок, который тут навела, пусть останется ему на память о моей любви.
Сын, конечно, теперь станет упираться и кочевряжиться - ему неохота из дома уходить, можно понять. Недаром он настороженно затих в своей комнате: что-то будет?
Но я его за руку уведу. Не хватает, чтобы мальчишка командовал мной при катастрофических семейных обстоятельствах!
Мне нечего собирать, в любой момент уйду куда угодно налегке, ничто меня не остановит, решено!
10
Вдруг - требовательный, прерывистый звонок в дверь. Через порог в квартиру еле влезает Голявкин. Он с трудом удерживает обеими руками на плече обернутый в шершавую сероватую бумагу и перевязанный несколькими оборотами бумажного шпагата большой квадратный тюк с бельем. Сбрасывает его на пол.
- Хватит с меня! - говорит. - Еле допер...
- Что тебя так долго не было? Где ты болтался?
- Я не болтался! - обижается он.
- Собственными руками, что ли, стирал белье?
- Ну что ты! Теперь я этого не умею. Я искал прачечную, где его срочно постирают. Думаешь, найти просто было?
- Ты что, ждал там, когда будет готово?
- Конечно.
- Завтра мог бы сходить за чистым.
- Возиться с этим еще завтра? Еще чего! Мне некогда.
- Ты как сама природа, к самоочищению способен? Значит, у тебя может быть творческое будущее...
Я достаю ему новые домашние тапочки: старые, пропыленные, выбросила. И чтобы заношенных тапочек больше никогда в доме не было!
Он прошелся по квартире, подозрительно поглядывая по углам.
- Чисто везде! - удивился.
- Литература любит чистоту, - посмеиваюсь я. - Между делом я тут роман написала...
- Какой роман? Что за роман? - насторожился Голявкин.
- Пока ты отмывал свое белье, я успела написать роман.
- Шутишь? Глупость какую-нибудь написала? Даже плохой роман написать очень трудно.
- Ну и глупость! Ну и что! Разве домохозяйка должна быть умной? Какая есть, так и написала.
- О чем же? - обеспокоенно настаивает он.
- Долго рассказывать: ведь целый роман. Не шутка. Не короткий рассказик в половину странички, как у тебя...
- Ну, а все же? Опять выкинешь какую-нибудь штуку?
- Не опять, а снова.
- Какая разница?
- Снова - более литературно...
- Не валяй дурака!
- Если снова напишешь "опять" не в диалоге, я у тебя вычеркну! Я все теперь стану у тебя вычеркивать, что мне не понравится.
- С ума сошла?
- Не без этого. Когда в литературу поглубже войдешь, тут же и спятишь. Сразу многое хочется вычеркнуть у других. Такое дело. Тонкое.
- Я не позволю тебе вычеркивать.
- Сам вычеркнешь. Я тебя научу.
- Не бери на себя много.
- Я уже взяла. И теперь из рук не выпущу. Имей в виду: хорошо работай! - посмеиваюсь я. - Не беспокойся: я не против всего остального пожалуйста...
Он не принимает всерьез мои слова.
Я разлила по тарелкам суп. На белой газовой плите готовилось второе блюдо.
- Так о чем твой роман? - спрашивает он между прочим и жадно поглощает суп. - И что ты там написала? - Требовательные ноты в голосе усиливаются по мере насыщения.
- Ну... не знаю...
- О чем твой роман, спрашиваю?!
Он, признанный юморист, видно, опасается, что я вывела его в каком-нибудь неподобающе смешном виде. Каждый писатель у нас, видите ли, заботится, чтобы про него написали непременно хорошо.
- Ладно. Не бойся, - говорю я.
- Мне нечего бояться. Ты бойся! - говорит он тоном хозяина жизни. А сам опасается. - Почему ты не хочешь четко и ясно сказать мне содержание твоего так называемого романа?!
- Может, боюсь...
- Чего боишься?
- А вдруг я не владею столь уверенно фразой, как любой из вас, мужиков-писателей?
- Наверняка не владеешь. Зачем же тогда писать?
- И потом, тебе не понравится: в моем романе мало иронии и абсурда. Пора вернуться к здравому смыслу. У нас ведь всякий добросовестный человек представляется наивным и примитивным, потому что не иронизирует, - до чего дошло! Но для смысла придется находить новые словосочетания...
- Не понял...
- Я вообще-то писать романы не умею: нет у меня романного мышления, не получается правильно вести сюжет, одно с другим не стыкуется... Я не профессионально написала роман - профессионально я в это время делала в доме уборку...
- Научись сначала!
- И не подумаю!
- Зачем же пишешь?
- А вдруг это тоже может быть вполне интересным для литературы?..
- Не знаю. Не думаю.
- Не думаешь, так не спрашивай!
- Так что там? Что?
- Ну как тебе сказать... Роман получился не трагичным - никто не погиб, не страшным, не детективным, не эротическим. Он специально мыслился с благополучным концом. Домохозяйка - человек созидательный и надеется внушить положительные идеи другим. Не всегда же крах устраивать!
- Что у тебя за роман в конце-то концов?!
По-моему, он слишком зациклился на моем романе. Настырность к хорошему не приведет. Чтобы переключить его внимание, я говорю:
- Кто-то думает, что ты уже умер...
- Кто?
- Некто.
- Некто - кто?
- Я тебе не скажу.
- Почему?
- Ты не оставишь его в покое, а я вражды не хочу. Разве стоит тратить силы на ерунду, когда можно написать один маленький рассказ?..
Сытый ребенок крутится возле стола, от волнения кидает себе в рот то кусочек, то ягоду, встревоженно взглядывает на одного, на другого, ждет, чем кончится словесная перепалка.
Голявкин перестал есть суп и неожиданно рассмеялся.
- Что? - спрашиваю. - Не первый раз слышишь, что ты уже умер? Не будешь лезть в эфир и на экран, подумают, что тебя на свете и вовсе не было...
Смех неожиданно прерывается треском междугородного телефонного звонка.
- Да... Хорошо, - говорит Голявкин. А нам поясняет: - Московское издательство высылает договор на будущую новую повесть.
Смеяться ему больше неохота: суровое предчувствие неотвратимой неясной работы плотно сжимает рот, губы превращаются в узкую короткую черточку.
- Не волнуйся. Будем работать... - говорю я.
Сын успокоенно, подпрыгивая на одной ноге, уходит к себе. Ему всегда больше нравится, когда работают, а не отдыхают.
Оказалось, не так уж все плохо и никуда не надо бежать. Я остаюсь... Наша жизнь всегда на кончике телефонного провода.
Хотите анекдот напоследок? Последний анекдот ушедшего двадцатого века.
Один известный поэт написал новую книгу и получил за нее хорошую литературную премию. Книга называется "Куда пошел? И где окно?" Давно есть рассказ у Голявкина - "Куда пошел и где окно?"
Другой поэт-лауреат написал новое стихотворение под названием "Привет вам, птицы!" И такой рассказ есть у Голявкина.
СВОИХ слов у них не нашлось.
Может быть, они тоже считают себя недооцененными, несмотря на гранты и премии, но явно не до такой степени, как Голявкин.
Так, может, Голявкину цены нет? И о нем следует писать и писать. Может, начать книгу с начала?
Нет, пусть другие пишут. С меня хватит!
Пусть учтут недостатки моих писаний, а свои недостатки превратят в высокие достоинства.
Сколько-нибудь стоящая книга забирает столько энергии, крови и духа, что автору, закончившему творение, не хочется его даже перечитывать.
Нет, нет, нет! Пусть это сделает кто-нибудь другой. Но не я.
Уверяю: труд будет стоить того. Голявкин, несмотря на перипетии и разломы жизни, создал в искусстве СВОЮ планету (когда другие не зацепились и за клочок земли) - рассматривать ее со стороны в любом случае интересно.
