Валентин Свенцицкий - Избранное
– Почему же о. Иоанн учит в церкви, что это от Бога, что так и должно быть, чтобы одни были богатые, а другие бедные? Одним для спасенья души нужна нищета, другим, напротив, богатство, чтобы они могли творить дела милосердия.
– Разве ты не знаешь, что, когда ближний просит рубашку, нужно отдать ему и верхнюю одежду?
– Знаю.
– Разве ты не знаешь, что нужно любить ближнего, как самого себя?
– Знаю, Учитель!
– Но, если ты будешь любить ближнего, как самого себя, можешь ли ты быть богат, когда есть нищие? И много ли останется от богатства твоего, если ты всякому будешь отдавать не только рубашку, но и верхнюю одежду?…
Коля не знал, что ответить, но и отказаться от всех своих грез, от всего, о чем он мечтал с таким жаром, о чем долгие вечера разговаривали они с другом Мишей, не хватало духа.
И, опустив голову, он пошел прочь от Иисуса.
X
Молва о необычайном проповеднике в белых одеждах разнеслась далеко за пределы столицы.
Народ вереницей сопровождал Иисуса, и там, где останавливался Он и начинал учить, быстро собиралась громадная толпа народа. Покуда наряд полиции успевал явиться к месту сборища, Иисус уже учил в другом месте, и другая толпа с напряженным вниманием слушала такие новые для нее слова.
Но далеко не все одинаково сочувствовали тому, что говорил Христос.
Случалось, что кто-нибудь из толпы резко прерывал Его, задавал вопросы с явным намерением обличить Христа или в сектантстве, или в политической неблагонадежности. Но Христос, к радостному изумлению большинства, всегда несколькими словами, простыми и ясными, без труда разбивал козни врагов. Это приводило их буквально в ярость; и тогда они начинали грозить Ему тюрьмой и виселицей.
На другой день после заседания у митрополита Христос рано утром вышел на площадь. Его уже ждал народ, потому что Он часто приходил туда.
Христос чувствовал, что недолго Ему остается учить, и потому с какой-то особенной тихой лаской смотрел на окружавшую Его толпу. Это были по преимуществу простые люди: приказчики, дворники, прислуга. В отдалении стояло несколько священников, несколько дам, какой-то офицер в николаевской шинели.
Христос говорил:
– «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был наг, и вы одели Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне.[38]
Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое. Не любящий Меня не соблюдает слов Моих.[39]
Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом».[40]
Вы должны или последовать за мной, или не называться моими учениками, но открыто признать себя язычниками.
«Никакой слуга не может служить двум господам. Нельзя служить Богу и мамоне»[41]. Что высоким считается у людей – богатство, чины, роскошь, слава, – то мерзость пред Богом!
«Ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится![42]
Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас!»[43]
В это время из толпы ко Христу подошел высокий седой старик, сборщик на построение храма, в каком-то полумонашеском одеянии.
– Сладко поешь, – насмешливо сказал он, – где-то сядешь? Откуда такой взялся?
– Я – Иисус из Назарета, – проговорил Христос.
– Ну, этого я там не знаю, а только что на улицах народ мутить нельзя… вот что. Про каких это ты тут двух господ толкуешь… Тоже, небось, понимаем вашего брата; небось, оба кармана прокламациями набиты. Недаром балахон-то надел.
– А ты не мешай ему! Дай послушать… – вмешался какой-то молодой парень.
– Много ты понимаешь, – презрительно бросил ему старик, – тут против Царя и церкви православной средь бела дня митинг устроили, а ты: «Дай послушать».
– Да что ты сам-то смыслишь! Ничего тут против Царя сказано не было. Говорят тебе: Богу, так Богу, а хочешь мамоне, валяй мамоне.
– А вот я сейчас тебе покажу!
И обратясь ко Христу, старик сказал:
– Ну-ка, любезный: позволительно ли Царю подати платить?
Он подмигнул толпе и остановился в ожидании.
Всех заинтересовал этот вопрос. С ожиданием следила толпа за бледным лицом Христа.
Христос поднял Свои задумчивые глаза и спросил:
– Есть у тебя какая-нибудь монета?
Старик недоумевающе уставился на Христа:
– Да ты что?! Экспроприатор, что ли?
– Давай, давай, уж он знает! – нетерпеливо понукали его со всех сторон.
Старик достал рубль:
– Вот, на! Рубль даю.
Христос не взял монету в руки, а только спросил:
– Кто изображен здесь?
– Ну что ты разыгрываешь-то, – с неудовольствием проворчал старик, – знаешь, кто: Государь Император.
– Так вот и отдавай Царю то, что ему принадлежит. Ну а Божье Царю отдавать нельзя.
Купец молча спрятал рубль и отошел.
А по толпе пронесся гул восторга. Но это был не легкомысленный восторг от внешней красоты ответа Христа. Видно было, что простые сердца поняли, что хотел сказать Он, и поняли, сколько скорби, сколько жестокостей влечет за собой проведение этого ответа в жизнь.
Христос поднялся, чтобы идти в другое место, ибо опасно было оставаться на одной площади слишком долго.
– Ты теперь куда пойдешь, Учитель? – спросил Его один человек из толпы. – Мне бы хотелось после догнать Тебя.
– А ты для чего хочешь уйти? – спросил его, в свою очередь, Христос.
– Сегодня похороны моего отца.
– «Иди за Мною, – повелительно сказал Христос, – и предоставь мертвым погребать своих мертвецов»[44].
И человек из толпы, ни слова не говоря, пошел за Иисусом.
– Ах ты, безбожник, – укоризненно говорила им вслед какая-то старуха, – ни жалости, ни стыда, а еще на слово Божие ссылается…
Когда Христос прошел несколько улиц, к Нему приблизился очень юный молодой человек, видимо взволнованный и опечаленный.
Христос узнал в нем одного из Своих учеников.
– Что с тобой? – спросил Христос.
– Учитель, – чуть не плача, проговорил юноша, – ты велел нам посещать заключенных в темницах. Я пошел, но меня они не пустили, требовали пропуск, спрашивали, к кому и по какому делу. А когда я сказал, что хочу в темницу не к родственнику и не к знакомому, а потому, что Иисус велел посещать заключенных, они стали смеяться надо мной, а потом чуть не избили меня.
– Утешься, – сказал ему Христос, – так поступали и с пророками, бывшими прежде вас…
XI
Ровно в двенадцать часов карета митрополита остановилась у дома генерал-губернатора.
Анания, в праздничной шелковой рясе, в белом клобуке, по парадной мраморной лестнице взошел в приемную.
Низко кланялись ему лакеи, низко кланялись какие-то генералы и штатские в приемной. Анания привычным жестом благословлял их, но лицо его было озабоченно и строго.
Генерал-губернатор сейчас же принял владыку.
– Я к вам, ваше превосходительство, – начал митрополит, усаживаясь в глубокое бархатное кресло, – по весьма важному делу.
– Чем могу служить вашему высокопреосвященству?
– Извините меня, ваше превосходительство; конечно, я не осмелился бы вторгаться в вашу, так сказать, гражданскую область, но есть нечто, что слишком соприкасается единовременно и с церковью, и, так сказать, с администрацией. Так вот, не изволили ли вы слышать, ваше превосходительство, о некоем человеке в странном одеянии, который расхаживает без паспорта по улицам столицы и учит народ не повиноваться Государю и Православной Церкви?
– Да, до меня доходило что-то такое, ваше высокопреосвященство, но нечто весьма туманное, так что я даже не мог понять, в чем дело, и полагал, что это или душевнобольной, или сектант.
– Вы отдали какое-нибудь распоряжение, ваше превосходительство?
– Да, я приказал наблюдать… и в случае чего донести мне.
– Ваше поручение, осмелюсь заметить, ваше превосходительство, – нервно передергиваясь, проговорил владыка, – исполняется в высшей степени халатно.
– Вы меня тревожите, ваше высокопреосвященство.
– Это не сектант и не сумасшедший, это нечто похуже анархиста!
– Не может быть… Что же, и бомбы… и вообще…
– Он открыто призывает войска к возмущению, он врывается в зал заседания суда, он разгуливает как ни в чем не бывало по всем улицам, устраивает за городом массовки. И кроме того, творит срам и гнусность в православных храмах.
– То есть… что же, собственно, экспроприации… или… вообще…
– Лжечудеса, ваше превосходительство!
Генерал-губернатор несколько секунд с изумлением смотрел на владыку.
– Чу-де-са!.. – раздельно проговорил он.
– Лжечудеса, ваше превосходительство.
Генерал-губернатор поежился на своем кресле:
– Но, ваше высокопреосвященство… это уж касается, так сказать, духовной администрации.
– Я полагаю, ваше превосходительство, что здесь затронуты оба ведомства.
