Игорь Плотник - Книга счастья, Новый русский водевиль
Вечером того же дня все мужское население деревни, способное стоять на ногах без подпорок, собралось на поляне у Несторовских ворот. Вызвали хозяина на улицу, прочитали ему политинформацию и потребовали, наконец, объяснений.
-- Захарыч, -- сказали мужики, -- ты че? Ты это, уебитвоюмать! Ты давай. Бля. И ваще. Мы это. Тут. Хватит на хуй. Уже. Ну?
После того как высказались наиболее эмоциональные мастера художественного слова, вперед выступил председатель сельсовета и, важно шевеля усами, сказал:
-- Ты нас очень подвел, Нестор. Это никуда не годится. Что ты хотел нам доказать? Взгляни на нас, взгляни на эти ужасные разрушения. Мужики верно говорят. Зачем ты так? Или мы? Или я? Вот они. В общем, ты. Ты знаешь, что делать.
-- Не знаю, -- честно признался Нестор.
-- Ебаныйврот! Мне уже звонили из райкома партии. У нас отнимут переходящее красное знамя. Это позор по всем показателям. Твое поведение, Нестор, лично я расцениваю как персонифицированное зло. Еще не знаю, что об этой провокации скажут товарищи наверху, но, думаю, проходить будет как контрреволюция. Но это мы не будем афишировать. Завтра наш любимый сельсовет подарит тебе нового петуха. Так что оправдай доверие! Ура, товарищи!
-- Хорошо, -- согласился Нестор, -- и похороны за счет колхоза.
-- Какие похороны? -- не въехал председатель. -- У тебя кто-то умер?
-- Жизнь, -- сухо и коротко ответил Нестор.
Жизнь похоронили на склоне живописного холма между колхозным амбаром и старой водокачкой.
Председатель обещал организовать лафет, почетный караул и пригласить расширенный состав оркестра из городской филармонии, но не было ни того, ни другого, ни третьего. Вместо оркестра на холме тоскливо стонала одинокая гармошка, терзаемая неумелыми руками вечно упитого вусмерть механизатора второго звена Чередниченко.
Стоя над гробом, Нестор обвел скорбным взглядом притихших односельчан и произнес негромкие, но глубокомысленные слова.
-- Удивительно устроение мира! -- сказал он. -- Здесь, в этой пустой холодной яме мы и похороним Жизнь. Ибо сказано: против природы не попрешь. Но жизнь никуда не делась от нас. Она есть. Вот она среди вас. С одной стороны -- это нонсенс, а с другой -- может, даже парадокс. Чудны дела твои, Господи!
До сих пор никто не может с уверенностью сказать: умер петух естественной биологической смертью или пал от руки Нестора.
После такой наглядной демонстрации своего могущества Нестор приобрел статус самого авторитетного и уважаемого человека в деревне. Если раньше бедные крестьяне только подозревали его в связях с нечистой силой, то теперь они наверняка были уверены в том, что душа Нестора находится в ломбарде у самого черта.
Поскольку деревенскую церковь взорвали динамитом еще в двадцать четвертом году, а родная партия защиты от грядущих напастей совсем не гарантировала, практичные крестьяне постепенно усвоили мысль, что покровительство Нестора и стихий, которыми он, без сомнения, повелевает, -самая надежная страховка от неприятностей.
Нестор по-прежнему одиноко жил в своей неприступной крепости на краю деревни, но теперь колхозники не обходили его дом стороной, как это бывало прежде. Вместо сгоревшего дотла клуба дом Нестора постепенно сделался очагом культурно-общественной жизни деревни и центром притяжения для духовно неприкаянных односельчан.
Мужики ходили к нему вправлять вывихнутые в драках суставы, дети вытаскивать занозы, а старухи вставлять зубные протезы. Ни одна баба не хотела рожать ребенка, пока рядом не было Нестора. То же и с коровами, и со всеми остальными тварями.
Без его благословения мужики не начинали сенокос, не закладывали новый дом, не назначали свадьбу любимых чад, а уж о покупке мотоцикла речи не могло идти без потребления огненной воды и ритуального мордобития на веранде у Нестора.
Сведения об этом скоро докатились до партийного руководства района. Сама мысль о том, что какой-то полуграмотный беспартийный выскочка сам себя назначил атаманом и, находясь всего в трех верстах от Советской! Власти! взял на себя наглость обслуживать духовные потребности Советских! хлеборобов, партийному руководству была неприятна.
Руководство поступило как порядочное. Честно и не один раз оно предупредило Нестора о возможных и неотвратимых последствиях его идеологической работы. Но корм, как говорят в народе, в коня не пошел. Народу большевистские премудрости были не по душе. Народ боялся Нестора, его гнева и чего-то еще такого мистического больше, чем партийного руководства.
Тогда партийное руководство рассудило так. Если сам человек не в состоянии понять, что работа с народонаселением -- дело тонкое, кропотливое и находится в исключительной компетенции государства, значит, его надо как следует поправить.
Надо так надо. Специалисты по внутренним делам в спешном порядке Нестора поправили и снова командировали в исправительно-оздоровительную экспедицию на лесоповал.
Нестор все понимал и на государство не сердился, а к злоключениям своим относился философски, даже немного с иронией. За это государство поощрило его амнистией и ровно через год и два месяца отпустило на свободу.
На свободе Нестор нашел свое хозяйство разрушенным, а дом разграбленным.
Он стоял на развалинах дома, беззвучно шевелил обветренными губами и силился не думать о том, какими, в сущности, скотами являются люди и что теперь, на старости лет, все придется начинать сначала. Жизнь снова умыла его, только на этот раз что-то в нем надломилось.
Нестор пешком через лес прошагал семь километров до железной дороги, запрыгнул на ходу в товарный состав и со справкой об освобождении вместо гражданского паспорта укатил до следующего лета в кругосветный вояж.
Кругосветное путешествие Нестора, состоявшееся по большей части на Черноморском побережье Кавказа и в Минеральных Водах, закончилось в родной Константиновке.
Колхоз сделался совхозом и получил от государства кредиты на строительство беспрецедентного свинарника. Председатель сельсовета стал директором совхоза, а Нестор -- вахтером у западных ворот испытательного полигона.
"Ты пойми, -- внушал новоиспеченный директор Нестору, -- вахтер по штатному расписанию не полагается вовсе. Помнят еще в райцентре твои художества, к деревне на пушечный выстрел велели не подпускать как неблагонадежного. А я просил за тебя. Мужики всей ордой просили. Побудешь месяцев шесть вахтером, а потом на пенсию тебя проводим чин-чинарем, и живи себе спокойно. Ты просто сиди у ворот и книжки читай. Авось утрамбуется как-нибудь само. А?"
"Хуй на! Утрамбуется, -- сомневался Нестор, -- как же. У вас и человек утрамбуется за пять минут".
Выдали ему валенки сорок девятого размера, плащ-палатку и трофейный американский противогаз в качестве спецодежды, а вместо оружия -- списанную ракетницу и пластмассовую свистульку. И сидел он на скамейке у западных ворот, и вдумчиво читал "Преступление и наказание" да "Братьев Карамазовых", взятых в библиотеке под расписку, потому что жить в родной деревне ему хотелось, а без должности было нельзя.
А мимо несла свои бесшумные потоки река времени. На правом ее берегу со свистком на шее сидел скучный и начитанный Нестор, на левом -- суетилось все остальное человечество.
Случилось так, что отбросил копыта один Генеральный Секретарь ЦК КПСС, за ним еще один, и еще. Поводья управления народным хозяйством родины упали в руки человека доброго, совестливого, но легонько пришибленного диалектическим материализмом и со слабым пониманием экономических законов.
И тогда случился большой барабум.
Случился сухой закон.
Случились тоска и томление народа.
И даже прожектор перестройки случился.
А потом вообще пришел Ельцин и все это дело разогнал к такой-то матери.
Но это было потом.
А пока.
А пока рафинированные горожане давили друг дружку в очередях за сахаром и пили в подворотнях ацетон, жизнь в совхозе шла своим чередом. Нестор уволился из ВОХРы, заново отстроил дом, купил себе нового петуха и принялся за старое -- гнать самогон, лечить односельчан да шмалять на рассвете по петуху из охотничьей двустволки.
Опухшие малоподвижные крестьяне занимались исключительно собственным здоровьем. С раннего утра до поздней ночи они, не просыхая ни на минуту, пили самогон и совсем перестали обращать внимание на свиней, кроме тех редких случаев, когда иссякала закуска.
Чем-то вечно недовольные племенные свиньи, сбиваясь в стаи, бродили кругами по лугам и редколесью в поисках пропитания, то и дело оглашая воздух раскатистым жалобным рыком.
В результате такого изнурительного "естественного" отбора смертью храбрых пало два десятка в сущности бессмертных свиней.
Партийное руководство района сдержанно, без лишней помпы, благодарило бывшего председателя сельсовета за вклад в развитие агропромышленного комплекса, за дружбу между народами и за всякую прочую дребедень, вручало ему роскошную грамоту, путевку в номенклатурный санаторий и... от всей души отпускало на все четыре стороны. Но потрясенный председатель никуда не поехал, а заперся дома в чулане, поставил перед собой грамоту, долго и внимательно ее изучал, а потом основательно запил. Через три месяца он умер от ипохондрии и цирроза.
