Антон Чехов - Том 23. Письма 1892-1894
Ну-с, после Вашего отъезда дождя у нас не было и вершковый овес выбросил уже колосья. Мы погибли: овса не будет. Зато хвощ растет на славу. Вчера побрызгал дождик, но так скупо, что даже пыли не прибил. Кормовая свекла еще не взошла.
Гусак, извините за выраженье*, ухватил бабу Федосью за платок и повис на ней. Кухарка Дарья, находясь в сильно чверезом состоянии, повыбрасывала из-под гусынь яйца, так что вылупилось только три врага. Поросенок кусается и ест в саду кукурузу. Милые лошадки ночью поели цветную капусту. Купили за 6 р. телушку, которая от утра до ночи поет густым баритоном. Дарья свирепствует. Постники* продолжают во время обеда и ужина блистать своим благочестием. В пруде завелись саламандры и зеленые чёртики. Одним словом, царю Мидийскому остается только издать дикий воинственный крик и бежать куда-нибудь в пустыню.
Покосы сдали с половины. Ездим каждый день во второй участок, где косят 10 человек. Там я чувствую себя прекрасно. Если бы моя воля, то я переселился бы туда, а Мидию продал бы за три гроша Вареникову. Кстати сказать, сей последний возле своей конюшни, то есть почти в нашем саду, воздвиг замок для сомневающихся людей вроде графа Ланского. Господин главный управляющий* вскипел и пошел объясняться. Результат: замок перенесен к нашему четырехугольнику. C’est savon*.
Плотники пошли чай пить.
Приезжала Канталупа* и уехала. Опять приехала гр. Мамуна; в настоящий момент она играет на рояли, а возле нее те, кому это нужно, делают карьеру*. Прекрасная дочь Израиля* то громко хохочет, то плачет.
Маша и Мамуна собираются к Вам, я же не могу приехать на Луку раньше августа. Во-первых, занят по горло и, во-вторых, нет денег.
Завтра будет у нас Свободин*.
Был я на днях в Серпухове и ел там биток с луком. Больше ничего не могу сказать об этом городе.
Пахать нельзя. Земля высохла. Навозу хватило только на 5 десятин. Миша хочет купить еще 45 лошадей*.
Вы в опале у царя Мидийского: зачем Вы заплатили за тарань? Разве ее нельзя было выслать наложенным платежом? Ах, как это нехорошо!
Всем Вашим низко кланяюсь и желаю всего хорошего. От всей души желаю Вам не иметь лошадей и гусаков. Будьте здоровы и хранимы небом.
Ваш А. Чехов.
Плещеев в Петербурге. Свадьба в июле*. Жених — барон и красавец. Красив, потому что был в гусарах и продолжает служить на военной. Папаша-поэт покупает виллу где-то около Виндзора, но зельтерской воды уже не пьет: дорого!
Линтвареву Г. М., 20 июня 1892*
1193. Г. М. ЛИНТВАРЕВУ
20 июня 1892 г. Мелихово.
20 июнь.
Уважаемый Георгий Михайлович! Наталия Михайловна не так меня поняла. Я вовсе не говорил ей, что не еду на Луку только потому-де, что Вы меня не приглашаете. Церемонность моя никогда еще не простиралась до такой высоты. Я говорил Вашей сестре, что не еду к Вам, потому что уверен, что ее братья не поедут ко мне. Вот и всё.
Я приеду в августе и дней за пять напишу Вам, чтобы Вы имели время списаться с профессором*. Приехать же раньше не могу, так как занят всякой ерундой и не имею того, что всякому путешественнику необходимо. Да и неловко уезжать теперь, так как в июле сестры не будет дома. Не на кого дом оставить.
Где теперь г. Иваненко? Что он делает и отчего к нам не едет? А как поживает г. Щербаненко?
Будьте здоровы и богаты.
Ваш А. Чехов.
Шавровой Е. М., 20 июня 1892*
1194. Е. М. ШАВРОВОЙ
20 июня 1892 г. Мелихово.
20 июнь. Ст. Лопасня.
Здравствуйте, талант! Отчего Вы такая сердитая? Отчего Ваше письмо так холодно-сурово?
Суворин теперь во Franzensbad’e (poste restante). Об его театральных намерениях мне ничего неизвестно. Знаю только, или, вернее, предполагаю, что в сезон 1892/93 года он театра держать не будет. Если хотите иметь более подробные сведения, то спишитесь с ним.
А Вы хотите в актрисы*? Что ж? Это мыло, как говорят хохлы. Я первый буду аплодировать Вам и даже в бенефис поднесу венок и серебряный портсигар (?).
Почему Вы охладели к литературе? Давно уже я не читал Ваших рассказов.
Желаю Вам веселья и хорошего настроения. Будьте здоровы и хранимы добрыми духами.
Ваш А. Чехов.
Мизиновой Л. С., 23 июня 1892*
1195. Л. С. МИЗИНОВОЙ
23 июня 1892 г. Мелихово.
23 июнь.
Милая канталупочка, напишите, чтоб впредь до прекращения холеры на Кавказе не хлопотали насчет билетов*. Не хочется сидеть в карантинах.
У нас брат Александр с чадами и Свободин. Я пользуюсь отъездом Свободина и пишу Вам две строчки. Милая Ликуся, вместо того чтоб ныть и тоном гувернантки отчитывать себя и меня за дурное (?) поведение, Вы бы лучше написали мне, как Вы живете, что делаете и вообще как Ваши дела. Ухаживают ли за Вами ржевские драгуны? Я разрешаю Вам эти ухаживания, но с условием, что Вы, дуся, приедете не позже конца июля. Слышите ли? Не позже конца июля, иначе будете биты палкой.
Пишите мне побольше, а я буду Вам отвечать. Пишу коротко, ибо спешит Свободин*. Ах, как у нас шумно!
Помните, как мы рано утром гуляли по полю?
До свиданья, Ликуся, милая канталупочка.
Весь Ваш Царь Мидийский.
Черткову В. Г., 23 июня 1892*
1196. В. Г. ЧЕРТКОВУ
23 июня 1892 г. Мелихово.
23 июнь Ст. Лопасня.
Милостивый государь Владимир Григорьевич!
Посылаю Вам рассказ свой «Именины»*. Если, по Вашему мнению, он не сгодится, чтобы заменить «Жену», то будьте добры возвратить мне его.
Желаю Вам всего хорошего.
Уважающий А. Чехов.
На обороте:
г. Россоша Воронежск. г<уб>. Владимиру Григорьевичу Черткову.
Суворину А. С., 25 июня 1892*
1197. А. С. СУВОРИНУ
25 июня 1892 г. Мелихово.
25 июнь.
Выехали ли Вы, наконец, из Петербурга, или же отложили свой отъезд еще до воскресенья? От Вас ни писем, ни слухов, ни повести, которую Вы обещали прислать*. Где повесть? Где Вы? Пишу наудачу в Franzensbad. Вы тут? Если тут, то здравствуйте наконец. Я уже писал Вам за границу и делал запрос: будете ли Вы осенью жить в Феодосии? Если да, то можно ли и мне с Вами? Я буду рад прожить с Вами хоть до января.
Холера уже в Саратове. Отсюда она проползет в Нижний и в Москву а по Оке в Серпухов и в Мелихово. Гнусная гостья. После голодовки она должна бы в сущности жестоко потрепать приволжский край, но этого не будет. На будущее взираю я без печали и без боязни*. Холера asiatica делает широкие скачки, но она вяла и нерешительна, как Подколесин*. Что-нибудь из двух: или она вырождается, или же поддается культуре. В таких клоаках, как Баку, со стотысячным населением, голодным и жалким, как китайские кули, больные считаются не сотнями, а лишь десятками и единицами. В Тифлисе тоже, несмотря на Майдан. Во Владивостоке в 1890 г. была та же история: разговоров больше, чем больных. Но все-таки врачам придется круто. Когда холера будет в Серпуховском уезде, то и аз многогрешный буду кричать, прописывать, ездить и дурно спать. Я уже прочел кое-что и чувствую себя во всеоружии.
Русский человек не понимает деликатных чувств. Сегодня приезжал ко мне сосед, богатый фабрикант*, с сынишком лечить горло и, прощаясь, протянул ко мне три рубля. Я сказал: зачем? полноте! Он поблагодарил и положил деньги себе в карман.
Пишите мне, пожалуйста, о загранице. Как Вы проводите время и куда думаете ехать дальше, и не скучно ли Вам?
Получил я от Черткова письмо*. Просит больших вещей «для интеллигентных читателей» и просит откровенно высказаться насчет условий, предупреждая, что может платить только из чистой выручки. Ну, что прикажете ему ответить?
Астрономка еще не приезжала. Куда-то сгинула. Боюсь, что она заболела и лежит где-нибудь, из гордости не давая о себе знать. Это шалая голова. Если бы я знал, где она, то написал бы ей, чтоб приехала.
Я не верю в невинность тех жен, которые спят на одной постели с мужьями. И потому, если некая особа отказала доктору, то тут были иные соображения. Да и откуда Плещееву известно, что она отказала? А Плещеев постоянно разочаровывается. Надо быть большой овцой, чтобы серьезно относиться к его симпатиям и верить в его дружбу. Мережковский любил его искренно и воображал, что ему платят тем же. В последний раз он ехал за границу не для себя и не для жены, а ради страждущего Плещеева, который писал ему слезные письма и вызывал его. А теперь вот разочарование*…Но в чем и почему? Старческое сибаритское брюзжанье и больше ничего.
