Лидия Чарская - Ради семьи
В своем волнении Надя едва сознает действительность.
Уж скорее бы приходили! Скорее кончалась бы эта лютая мука ожидания!
Сама она категорически отказалась участвовать в похищении темы. Она не могла бы ни за что на свете обмануть своего любимого старенького отца. Но открыть дверь «тем», «отчаянным», Надя все же обещала после долгих колебаний и сделок с собственной совестью. Обещала также и указать им дорогу в отцовский кабинет.
Но чего же они ждут, однако? Почему медлят? Или отменили свое безумное решение? Или изобрели новый исход?
Из бледного лицо Нади, постепенно краснея, становится алым, как кумач, и с каждой минутой все сильнее и сильнее бьется неугомонное сердце.
Вдруг легкое движенье ручки у входной двери в передней оповестило девочку о приходе «заговорщиков».
— Зюнгейка? Августова? Вы? — Прежде, нежели открыть дверь, дрожащим голосом спрашивает Надя.
— Мы! Мы! Отворяй скорее, не бойся!
Дальше все происходит как во сне. Надя, открывши сначала входную дверь, потом другую, дверь отцовского кабинета, и пропустив вперед обеих посетительниц, протягивает дрожащую руку к выключателю. Маленькая комната с большими книжными шкафами освещается сразу.
Глаза трех девочек сразу приковываются к письменному столу! Увы! Он заперт на ключ… Все ящики до единого..
— Вот незадача-то! — сорвалось с губ оторопевшей Зюнгейки.
Вся дрожа и волнуясь, Надя повторяет только одно:
— Вы видите сами теперь, что нельзя достать темы. Видите, — заперто на ключ. Уходите же, уходите же, ради Бога, скорее! Вдруг заседание сегодня кончится раньше, отец вернется и застанет вас.
Но Шура Августова только усмехнулась в ответ на эти слова.
— Уйти всегда успеется. Георгий Семенович так скоро не вернется. Нам же необходимо употребить все усилия, прежде нежели уйти.
Тут она опустила руку в карман и вытащила из него связку с ключами. С этой связкой в руке Шура подошла к столу.
— В котором ящике прячет обыкновенно Георгий Семенович темы? — принимаясь хозяйничать у замка, спросила она.
Надя молча указала рукой на правый ящик. Ей было безгранично тяжело в эту минуту. Не хотелось обманывать отца и в то же время жаль было подруг, обреченных завтра на получение дурных отметок.
— Только скорее! Ради Бога, скорее! Папа каждую минуту может вернуться с заседания, и тогда…
Легкий крик Шуры заставил ее вздрогнуть всем телом. В тот же миг бледное до прозрачности лицо с выступившими на лбу капельками пота глянуло на нее снизу.
— Я… я… — зашептала испуганная насмерть Августова, — я сломала ключ… В замке осталась одна бородка!.. Что делать? Ах, господи, что-то будет теперь!
— Аллах мой, все пропало! — чуть ли не в голос завопила Зюнгейка.
Надя не нашла даже силы что-либо сказать. Бледная, без кровинки в лице стояла она над злополучным ящиком. Зубы ее нервно стучали. Губы беспомощно двигались. Она вся тряслась.
Опомнилась первая Шура.
— Дело дрянь, но реветь все же не следует. Слезами горю все равно не помочь, — начала она при виде двух крупных слезинок, выкатившихся из глаз Копорьевой, — но и не пропадать же мне одной по милости всего класса! Понятно, надо говорить теперь, что все двадцать человек были здесь и каждая потрудилась вдоволь, открывая ящик. И кто из нас сломал ключ, неизвестно. Все открывали, — все сломали, вот и все. А теперь бежим скорее, Зюнгейка! А то инспектор вернется, пожалуй, и тогда пропали наши головушки ни за грош.
Она первая кинулась к двери. За нею поспешила ее спутница.
Надя снова осталась одна. Теперь никто не мешал ей плакать. И упав головой на стол, она, не будучи в состоянии сдерживать слез, горько разрыдалась.
Ей было бесконечно жаль старика отца. Она знала, что поступок пансионерок больно отзовется на этом достойном и благородном человеке.
Надя прекрасно знала и чрезвычайную чуткость Георгия Семеновича в вопросах чести, а этот поступок, с неудавшимся похищением темы, казался ей самой таким недостойным и некрасивым, хотя она и оправдывала подруг, обвиняя во всем Арнольда.
Но как взглянет на это дело отец? Она так любила своего одинокого старичка, пожертвовавшего ей, Наде, всей своей жизнью. Копорьев рано овдовел и, болезненно любя дочь, не пожелал жениться вторично, чтобы не дать своей Надюшке, как он всегда называл дочь, мачехи. Он сам воспитал, вырастил Надю безо всяких нянек, бонн и гувернанток, трогательно заботясь о ней и живя и работая исключительно для нее одной.
И вот такого-то отца она хотела обмануть вместе с другими чужими ему девочками.
При одной этой мысли слезы Нади полились сильнее и перешли в рыдания.
Среди этих рыданий она не слышала, как позвонили в прихожей, как пробежала мимо отворять дверь разбуженная звонком прислуга, как зазвучали в соседней с кабинетом гостиной шаги, и опомнилась лишь тогда, когда чьи-то руки обвили ее плечи, а ласковый голос спросил с тревогою:
— О чем, Надюшка, родная моя, о чем?
Вслед за тем произошло то, чего меньше всего ожидала сама девушка. Надя кинулась к отцу, прижалась к его груди и рассказала ему все, решительно все, без утайки.
Взволнованный горем дочери, Георгий Семенович совершенно растерялся в первую минуту, узнав обо всем случившемся. Потом глубокое возмущение сменило охватившее его в первую минуту беспокойство.
Возмущение против поступка воспитанниц.
Но он не хотел причинять нового страдания Наде и старался лаской, как умел, утешить ее.
На следующий же день после письменного урока французского языка, лишь только monsieur Арнольд отобрал у класса бог весть как сделанные воспитанницами переводы и с видом торжествующего победителя вышел из отделения, туда вошел маленький с седыми бачками старичок.
Это был Георгий Семенович Копорьев. Он подошел к первой парте, оперся на нее руками и взволнованно заговорил:
— Мне известно, что вы были у меня вчера на квартире, чтобы вынуть у меня из письменного стола ключ к французкому переводу. Кто был из вас, для меня безразлично. Меня поразил самый факт. Благодаря одной только счастливой случайности дурной поступок вам не удался и правда вышла наружу. Сама судьба оказалась справедливым судьею. Судить же мне самому о степени порядочности вашего проступка не приходится. Предоставляю вам это сделать самим. Что же касается меня, то мне совестно огорчать Лидию Павловну такою неприятною новостью. Она так верит в вашу корректность, что я предпочитаю предать забвению весь этот печальный инцидент, жалея разочаровывать ее в ее детях.
Старик инспектор замолчал и обвел притихших воспитанниц грустным, полным укора взглядом.
Глухое молчание было ответом на его слова.
И вдруг, не сговариваясь, неожиданно прозвучало в разных концах комнаты, сначала тихое, потом все более настойчивое и громкое:
— Простите… Георгий Семенович, простите нас!
А через несколько секунд весь класс, как один человек, произнес придушенными волнением в общем хоре голосами:
— Мы умоляем вас простить нас, Георгий Семенович. Ради Бога, простите! Мы умоляем вас об этом!
И ни одна юная головка не задумалась над тем, что этот самый маленький с добрым лицом и седыми бачками человек прибегнет к какой-либо каре, к какому-либо возмездию, вполне заслуженному на этот раз самими девочками. И не из страха перед наказанием так искренне просили они у него прощенье. Было просто жаль этого доброго, мягкого человека, которого искренне любил весь пансион.
Смягченный и растроганный старик невольно просиял.
— Смотрите, дети, не огорчайте же меня подобными поступками, — произнес он твердым голосом и, улыбнувшись расстроенным девочкам ободряющей улыбкой, вышел из класса.
— Ангел! — завопила ему вслед Зюнгейка, срываясь с места.
— Неужели и ты, Катя? Неужели и ты? И ты могла пойти туда, вместе с ними? Ты — наша Катя, мамина дочка, моя сестренка… моя гордость!.. Такая светлая, такая благородная душа!
Ия говорила это, стоя в углу коридора перед младшей сестренкой, и своими проницательными глазами строго смотрела в черные глаза Кати.
— Нет, Ия, нет, ради бога!.. Не смей думать обо мне так дурно! — взволнованно вырвалось из груди девочки. — Ни я, ни Маня Струева, никто из нас не пошел бы на это. А Надя Копорьева даже плакала из-за всей этой истории. Да и все мы не хотели этого делать, а только… — Тут Катя смутилась и прикусила язык. Выдавать Августову и Зюнгейку Карач она не имела в мыслях.
Ия сразу заметила ее смятение.
— Но кто же, в таком случае, кто пошел доставать ключ к переводу? — допытывалась она у сестры. Потупленные черные глазки Кати поднялись на старшую сестру.
— Не скажу. Не спрашивай лучше, не узнаешь… — И смуглое лицо приняло сердитое выражение, а черные глаза угрюмо блеснули знакомым Ие упрямым огоньком.
