Семен Бронин - История моей матери
- А Филин кто?
- Филина не знать?! - изумился Жак.- Да его пол-Парижа знает - не то что в Стене. На соседней улице он живет - его имя назови только, к тебе десять ребят подбегут, свяжут тебя с ним. А если я снова понадоблюсь, к Жозефине зайди: она в курсе, где я да что. Тоже вот - странная девушка, не перестаю удивляться. Пока все в порядке было, знать меня не хотела, как влип, так нате пожалуйста. Ты, говорит, пропадешь без меня совсем. Вы что: поэтому только с нами и связываетесь, что боитесь, пропадем мы без вас?..- и не дослушав ее ответа, направился к кому-то, кто ждал его в скромном уединении: видно, нужно было закончить кой-какие дела, прежде чем идти к фликам с повинною...
Клоповником называли стоявший на улице Короля-Солнце деревянный флигель, маскирующийся штукатуркой под солидные каменные дома, высившиеся рядом. Внутри его была череда одинаковых комнат, глядевших узкими окнами на улицу и столь же узкими дверьми - на общий, шириной не больше метра, внутренний коридор с балюстрадкою. Раньше здесь была гостиница, пришедшая в упадок и в негодность и ставшая прибежищем разного рода неустроенных людей, никогда не платящих вовремя. Ожидание квартплаты, с одной стороны, и уклонение от нее, с другой, наполняли напряженную умственную и нравственную жизнь этого заведения. Из бывших номеров шел затхлый и тяжелый запах слежавшихся вещей и готовки на дешевом жиру - возможно, рыбьем. Рене спросила, где найти Леона. Женщина, указавшая ей дорогу, посмотрела на нее так, будто она шла на любовное свидание. Рене не стала обижаться: во-первых, она ни в чем не была повинна, а в таких случаях обида сносится легче, что бы моралисты ни говорили по этому поводу, во-вторых, было даже лучше, чтоб женщина осталась при своем мнении: Рене только этого и надо было. Позже, в расцвете лет и сил, когда она стала заниматься нелегальной деятельностью вполне профессионально, она поняла, что любовное прикрытие - самое верное и надежное из всех возможных. Трудно отличить одного конспиратора от другого: идя на тайные свидания, мы прячемся от людских глаз и ведем себя как подпольщики.
Леон сидел один среди глухо зашторенной комнаты. И без того было темно, а он еще провалился в глубокое кресло, утонул в нем по самую голову. Когда она вошла и окликнула его, он не сразу дал о себе знать, а сначала выждал, потом привстал над спинкой кресла, отвел от окна край шторы. В комнату влился узкой полосой скупой дневной свет и прорисовал очертания широкой, просевшей мебели и жильца, худого и долговязого.
- Садись - там стул при входе. Скинь, если на нем что есть, на пол: мать вечно все на него бросает. Будто другого места нет. И дверь шире открой. Хозяин уже приходил сегодня, прочитал мораль свою. По второму разу не пойдет: потому как без толку. Ты кто такая? Вроде знакомая, но присмотреться надо. Против света не видно...- и раскрыл шторы пошире, дав дорогу потоку света.
Это был черноволосый юноша лет семнадцати, тонкий в кости, с одухотворенным, остановившимся лицом циника и мечтателя разом, с особой грацией в движениях, то растянутых, замедленных, то напротив - резких и прерывистых. Рене назвала себя. Он перебил, не дослушав:
- Рене? Я тебя знаю. Ты в лицей попала.
- Это важно?
- А ты думала? Не каждый день случается. Можно сказать, предмет общей гордости. Матери теперь своим дочкам твердят: не все, мол, потеряно, учись глядишь, в люди выбьешься. Про парней уже не говорю: давно всем уши про тебя прожужжали...
Не ясно было, говорит ли он всерьез или шутит - видно, то и другое вместе. Рене вернулась к цели своего визита:
- Мне Жак посоветовал к тебе обратиться. У него неприятности сейчас. Поэтому сам не пришел.
Леон глянул недоверчиво.
- Жак с вашей улицы? Что у тебя с ним общего? Если не считать того, что он за всеми девушами ухлестывает. За тобой тоже?
- Да нет.- Рене посмеялась такому предположению.- Я не по этому делу... Мне плакат один перерисовать нужно...- и поскольку Леон ничего из этого не понял, рассказала ему план операции.
- И зачем тебе это? - он уразумел наконец, что ей нужно.- За кого ты вообще заступаешься?
- За рабочих. Они за свою зарплату борются, а их шпионами и бандитами изображают. Это провокация. Надо проучить тех, кто это расклеил.
- Вот ты как вопрос ставишь?..- Он мельком поглядел на нее.- Хозяева свиньи, конечно. Но ты думаешь, наш брат лучше? Такие же сволочи - может, даже хуже, потому как голодные. Я сначала, как ты, думал - по молодости, а теперь - шалишь, обхожусь без политики. Мне и одному хорошо, сам с собой разговариваю. Знаешь, чем я до тебя занимался?
- Мечтал, наверно?
- И рядом не попала. Не в том уже возрасте. Два года как не мечтаю... Время слушал. Сидишь впотьмах, от всего отключаешься и время начинаешь слушать: как оно капает. Один на один, и никого больше. Ты не оборачивайся,-сказал он, видя, что Рене оглядывается в поисках настенных часов.- Часы тут ни при чем - это не от них тиканье. Может, сердце стучит в уши отдает, а мне кажется, что время... Не слушаешь его?
- Нет. Я поступки люблю. Когда делаешь что-нибудь, время быстрее идет. Оно тебе подчиняется, а не ты ему.
- Жди! Подчиняется оно тебе! Оно тебя в обман вводит, а потом свое возьмет. Вперед убежит - или уйдет в сторону, так что ты его и не поймаешь... А вообще - тоска, конечно. А ты философ. Расскажи толком, что тебе надо. А еще лучше - плакат покажи.
- Нет его. Был один - отчим порвал в клочья. В Стене их нет - в Париже зато много. На конечной остановке автобуса. Там все ими обклеено.
- Еще и в Париж ехать?.. Может, нарисуешь, как он выглядит?
Рене набросала общие черты плаката.
- Какой колер хоть? Цвет какой?
- Не знаю. Бурый, наверно. Я его и минуты не видела. В темноте к тому же.
- Это ж самое главное: какие краски с собой брать. По бурому белила хорошо идут. Подписать две буквы вверху?
- Да. И "ре" с "акцент эгю" написать.
- А это зачем?
- Так положено. Надо все грамотно сделать. Чтоб видели, что и мы не лыком шиты.
- Не лыком шиты,- повторил он и глянул мельком.- А веселее что-нибудь нельзя? Простому человеку наплевать на этот "акцент эгю". Сам в первый раз слышу. Дулю не хочешь посередине плаката нарисовать? Чтоб всем ясно было?
- Дулю? - Рене не была готова к новшеству, но сердце ее было открыто всему толковому и разумному.- Но это трудно, наверно?
- Трудно?! Да я тебе ее в два счета, одним росчерком пера изображу,- и Леон показал, как будет выглядеть растиражированная на плакатах фига.-Народу буквы ни к чему - им картинку подавай. Заплатишь хоть?
- Нет, наверно,- повинилась Рене.- Может, удастся что-нибудь выбить, но не обещаю.
- Хоть честно говоришь... Не знаю... Еще кто-нибудь будет? А то я только свою работу делать буду, а ведра с красками носить да на стреме стоять - это пусть другие.
- Найду,- пообещала Рене.- Двоих хватит?
Он глянул снисходительно и насмешливо.
- Хватит. Поставят краску возле меня и за угол пойдут. А ты стоять смотреть будешь. За правописанием...- Рене встала, готовая идти дальше, за другими подельниками.- Не боишься? Как ты меня нашла хоть? В зверинце этом?
- Женщина показала. Посмотрела на меня, будто...- и Рене недоговорила, застеснявшись.
- Будто ты шлюха уличная? - бесстрашно выпалил он.- А у них другого в голове нет. Воображение напрочь отсутствует. Такая уж публика - голь перекатная. А ты за их счастье бороться хочешь. Ладно. Приходи, когда всю команду соберешь. А я пока время послушаю - что оно мне еще нашепчет...- и снова опустился в кресло, уткнулся в него по самые уши...
Еще двух помощников она нашла у Филина. Она, как и посоветовал ей Жак, пошла на соседнюю улицу и обратилась там к первому встречному мальчишке. Тому было лет одиннадцать-двенадцать, у него были живые наблюдательные глаза; звали его, как выяснилось потом, Батистом; он держал за руку совсем уже крохотного малыша и просьбе ее нисколько не удивился.
- От кого сказать?
- От Жака. С улицы маршала Фоша.- Рене научилась уже ссылаться на отсутствующие авторитеты и пользоваться их заочной поддержкой.
Батист кивнул и приказал своему подопечному:
- Стой, не уходи никуда. Вчера ушел,- нажаловался он Рене.- На ярмарке были - я его три часа потом искал. Залез под карусель и заснул там. Хорошо под колеса не попал. Последи за ним. Его Люком звать...
Он вернулся с Филином и еще одним парнем, стал в отдалении и снова взял за руку Люка, который, по его мнению, каждую минуту мог исчезнуть. Филин был одет по той же моде, что и Жак: бант на шее, лиловая рубашка навыпуск, узкие брючки, лакированные ботинки - все не к месту и не ко времени, как генеральский мундир, носимый везде и во всякое время суток и только в бою сменяемый на гимнастерку. Но если к Жаку эта одежда только прилипала и еще не пристала вплотную, то с этим франтом она срослась окончательно. Второй парень, крупный, неповоротливый, в светлой коричневой паре, гляделся важно и спесиво, но и у него это выражение лица сменялось просительным и даже заискивающим, когда он поворачивался к спутнику.
