На расстоянии дыхания, или Не ходите, девки, замуж! - Ульяна Подавалова-Петухова
— Скажи ей, что любишь!
— А любовь ли это? Я не верю в любовь. Кто я? Я сам иногда не знаю, кто я такой! Мне каждую ночь — слышишь! — каждую ночь снится, как я играю на рояле. Мне снится либо рояль, либо какая-нибудь хрень, вроде той, что я опоздал к тебе в тот день, и уже ничего не могу исправить!
— Брат…
— И вот с этим всем в качестве приданного? Я знаю, что неравнодушен ей, но… но любовь ли это?
Вадим усадил жену в столовой, включив все светильники. Она всё так же не поднимала глаз. Он вздохнул. Подошел, поднял ее со стула и, не выпуская из рук, усадил на стол.
— Вадим, — робко позвала она.
— Это, чтоб мне не наклоняться, — просто ответил он и раскрыл рядом свой чемоданчик. Тонкие длинные пальцы так и мелькали.
— Я могу сама, — тихо сказал Инна, глядя на его руки.
— Конечно, можешь, кто ж спорит? Только я сделаю это быстрей и лучше. Я не просто так ношу звание лучшего стилиста страны.
Инна промолчала. Сначала Вадим заглаживал лиловые синяки ложками, меняя их несколько раз. Он вздыхал и старался не встречаться глазами с женой. Вернее, это она. Она тут же отводила взгляд, едва их взоры пересекались.
А потом началось колдовство. Баночки, коробочки, какие-то крема, что-то разводилось у основания большого пальца, а потом это втиралось. Инна старалась не шевелиться.
— Впервые в жизни я так целовал, — неожиданно признался Романов, а голос словно высох, и девушка отшатнулась от мужа. Вадим тут же подхватил ее под локоть и придержал.
В этот момент смоляные озерца споткнулись о голубые кристаллы льда и те замерли.
— Вадим…
— Чтоб вот так — до синяков! Чтоб дыханье перехватывало, и в глазах темнело от недостатка воздуха. Ты же поняла уже. Поняла, что нравишься мне. Поняла, что не хочу отдавать тебя Славке. Ни Славке, ни кому бы то ни было вообще! Вот только… — и смолк. Опустил голову и вновь принялся втирать крем.
Инна перехватила его за запястье. Он поднял на нее черные угли глаз.
— Вот только? — повторила она за ним едва слышно.
— Нет у меня крыльев. У тебя они есть, а у меня нет. У меня нет мечты уже почти двенадцать лет. Была цель — поднять сестру. Но мечты не было. И нет.
— Я слышу музыку, — вдруг сказала девушка и улыбнулась. Улыбнулась, а в глазах заблестели слезы. — Я и сейчас ее слышу. Я… я так восхищалась тобой! Я так мечтала! А ты, наверно, и не помнишь маленькую девочку, упавшую позади тебя.
Вадим смотрел в пол. Чуть улыбнулся.
— Помню. Это было в Вене. Ты говорила по-русски, поэтому я оглянулся, но поднять не успел.
— Но я не узнала тебя. Я даже не сразу вспомнила твое имя… Вадим, а если бы не вчерашний случай… Если бы не Божена Войцеховская, ты бы рассказал…
— Нет! — холодно и жестко перебил Вадим.
— Но почему?
— Потому что Дмитрий Ким умер двенадцать лет назад! Я не он!
Теперь, после таких откровений, он отводил взгляд, а она напротив не спускала с него глаз. Стилист орудовал спонжем и делал вид, что не замечает ее пристального внимания.
Он давно не терзался вопросами «а если бы…». Эти терзания ни к чему не приводили. От них не становилось легче. Легче вообще не становилось. Хотя, если подумать, с появлением Инны в его жизни произошли колоссальные изменения. Словно какой-то художник взял и опрокинул ушат красок в жизнь: зеленых, оранжевых, синих, красных. Добавил света и блеска на полотно. И жизнь стала другой: красивой, яркой. Интересной. Вот только…
— Всё, готово, — сказал он и стал убирать принадлежности в чемоданчик. Повернулся к сидящей на столе Инне, и в этот момент девушка подцепила его футболку пальцами и потянула вверх. Вадим дернулся.
— Я… я тебе вчера спину…, — начала она и замолчала, покраснев.
Его в ту же секунду накрыло жаром, когда он вспомнил, как жена вчера царапала его исполосованную спину. Он даже смутился.
— Ерунда, — пробормотал он, но Инна не выпустила край футболки.
— Я посмотрю. Снимай, — настаивала жена.
Вадим, глядя на ее опущенную голову, усмехнулся:
— Так и скажи, что хочешь, чтоб я разделся.
Инна вскинула на него искрящиеся глаза-льдинки, а он стянул через голову майку и повернулся к ней спиной.
Тонкие холодные пальцы легли на горячую кожу. Вадим тут же покрылся гусиной кожей, его даже передернуло. Ладони скользили по шрамам, а потом вдруг скользнули вперед на грудь, притянули к себе большое тело, и Инна прижалась щекой к спине мужа. Он чувствовал ее прерывистое дыхание между лопаток. Видел ладонь, лежащую на солнечном сплетении. Ощущал тонкие, чуть дрожащие, пальцы на послеоперационном шраме — видел, чувствовал, ощущал и не мог пошевелиться. Он дернулся, было, лишь когда место, куда прижималась Инна, стало мокрым. Но жена еще сильней прижалась и не отпустила его.
У Вадима вмиг перехватило горло.
— Не смей… не смей меня жалеть, — кое-как проговорил он.
Инна всхлипнула за его спиной.
— Это мои чувства, — произнесла она солено-горьким голосом, будто у нее ком поперёк горла застрял, — они даже мне не подчиняются… Хочу и жалею.
И что-то изменилось. Что-то неуловимое, не имеющее название появилось в отношениях молодых супругов. Инна не говорила о музыке, об искалеченной жизни, о разбитых мечтах. Не задавала вопросов. Иногда она останавливалась у зачехленного рояля и гладила его по закрытой крышке. Она узнала все тайны своего принца, но колдовство не разрушилось: музыка еще была изгнана из этого дома. И девушке порой казалось, что всё дело как раз в этом! Если музыка вернется в дом, с Вадима спадет заклятие. Пусть это и звучит по-детски наивно. Пусть это она всё придумала! Но так… так хотя бы была надежда. А без надежды уж совсем грустно…
Лекция была скучная. Антон Константинович, лысоватый, плюгавый
