Русские дети. 48 рассказов о детях - Роман Валерьевич Сенчин
Женщина согнулась под красивым углом и бесшумно вошла в воду. Они оба наблюдали, как она плывёт, расталкивая колеблющиеся блики, тёмная тень на дне чуть впереди…
– Ходят, держатся за руки, как маленькие. Смешно.
– Может, им так нравится.
– Понятное дело, нравится. Просто – смешно. А ты знаешь, как дети делаются?
– Кто ж не знает.
Они помолчали.
Женщина доплыла до противоположной стенки бассейна, сложилась, перевернулась, оттолкнулась ногами и поплыла обратно. Он никогда не видел, чтобы так красиво плавали, только разве по телевизору.
– А мы на раскопки поедем, – сказал он наконец, – там древние люди жили. И можно найти всякие древние штуки. Монеты, например. Древние монеты.
– Да ну, – сказал чужой мальчик, – кому это нужно.
– У меня уже есть одна. Только стёрлась сильно.
– Заяц!
Маме надоело лежать в шезлонге, она встала и шла к ним по краю бассейна, на ходу натягивая через голову сарафан, она была совсем не похожа на ту женщину, он видел белые расходящиеся полосы на животе и бёдрах, складку кожи, нависающую над купальными трусиками, уходящий в глубину пупок. У него и у чужого мальчика пупок выдаётся, а у взрослых как бы в ямке. Почему так? Непонятно.
– Это ты, что ли, заяц?
– Она так меня зовёт. Ей нравится.
– По-моему, довольно глупо, – сказал чужой мальчик.
Ему хотелось угодить чужому мальчику и согласиться, что да, мол, глупо, тем более ему и самому не нравилось, когда его прилюдно называли зайцем, но что-то мешало, и он молчал.
– Пойдём. Скоро обед, папа будет сердиться… Ему надо вовремя кушать, ты же знаешь.
Он встал. Ему показалось, что чужой мальчик еле заметно, но насмешливо улыбается. Его родителям, наверное, вообще пофигу, когда кто обедает. Может, они вообще тут не обедают, а ездят в город или ходят в один из маленьких беленьких ресторанчиков на берегу, там, наверное, всё гораздо вкуснее…
Он хотел бы сесть за столик на террасе, но мама сказала, нет, на террасе жарко, а здесь кондиционер, и он неохотно сел за столик в зале, где на стене было нарисовано ненастоящее, слишком яркое и плоское море и ненастоящие, слишком белые паруса и чайки… Кондиционер шумел сильнее, чем обычно, к тому же после солнца было слишком холодно, и кожа сразу покрылась пупырышками, а футболку он оставил в номере.
Новая женщина и её мужчина сели за столик на террасе, он видел в окно, как они смеются и пьют что-то из высоких запотевших бокалов. В зале нельзя сидеть голяком, а на террасе – пожалуйста, и мужчина был в одних плавках. Даже отсюда было видно, какой он высокий и загорелый, грудь вся в переливающихся квадратных мышцах. Женщина что-то сказала, загорелый мужчина засмеялся, протянул ей блюдечко с нарезанным лаймом. Он уже знал, что это лайм. А сна чала думал, такой недозрелый лимон.
Женщина распустила волосы – вокруг головы стоял как бы бледный пушистый ореол.
– Посмотри на него. Почему он так горбится?
Отец почти никогда не обращался к нему напрямую, всегда – через маму, словно он дурак какой-то или иностранец, который не понимает, о чём говорят. Мама тут же сказала:
– Заяц, не горбись. И надень футболку. Тебе ж холодно, вон, весь в гусиной коже.
– Я её там оставил.
– Ну пойди оденься.
– Ты ж сама сказала – быстро.
– Ну подождали бы пять минут. Тут знаешь, как легко простыть, снаружи жара, а тут кондишн…
– Ты сказала – быстро, – повторил он упрямо, потом сполз со стула и пошёл к выходу.
– Заяц, ты куда?
– Одеваться, – бросил он на ходу.
– Не знаю, что с ним творится такое, – озадаченно произнесла мать, – всегда такой ласковый был ребёнок. Это, наверное, жара. Он слишком много сидит на солнце.
Он подобрал футболку, которая так и лежала на подстилке – подстилка полосатая, а футболка ярко-красная, – и побрёл обратно. Чужой мальчик по-прежнему сидел у бассейна и деловито смотрел на часы. У него были специальные часы, которые не боялись воды, – на разноцветном гелевом ремешке, и сами часы разноцветные, весёлые. В таких, наверное, удобно плавать.
– А чего ты не идёшь обедать? – Ему не то чтобы хотелось говорить с чужим мальчиком, но молчать было совсем уж неловко.
– Мы в город едем, – мальчик продолжал разглядывать часы, – сейчас они оденутся – и поедем. Там есть такой ресторан на башне, мы там уже один раз были… весь город видно, и ещё там хорошая кухня. У них там шеф – француз, слышь? Не то что здесь. Тут отстой. А потом поедем на яхте.
Женщина за столиком и её красивый мужчина теперь сидели молча, она подпёрла голову рукой и смотрела на море. Он на всякий случай тоже обернулся и посмотрел на море. Может, вечером всё-таки удастся уговорить маму пойти искупаться?
– Хочешь, что-то скажу?
– Ну. – Чужой мальчик расстегнул ремешок, потом опять застегнул его, уже потуже, и теперь поворачивал запястье, чтобы проверить, болтаются часы или нет.
– Только это… никому нельзя. Это тайна.
– Ну? – равнодушно сказал чужой мальчик.
– Видишь, вот эти, за столиком?
– Ну.
– Это и есть настоящие мои родители.
– Что за хрень, – сказал чужой мальчик, – они даже с тобой и не разговаривают.
– Так надо, – сказал он, – это потому, что… он бизнесмен. Мой папа. Крупный. И вот его партнёр… стал вымогать у него весь его бизнес. И сказал, что, если папа не отдаст бизнес, он похитит меня и убьёт. И папе и маме пришлось меня спрятать. Они нашли хорошую семью… и договорились, что те как бы будут мои родители. Не совсем, понарошку. Но они же скучают без меня, понимаешь? Вот, приехали посмотреть. Только им приходится делать вид, что они меня не знают. А то этот их партнёр… он подослал специальных людей. Которые следят. И все сразу всё узнают. Поэтому нельзя, понимаешь?
– Всё ты врёшь, – сказал чужой мальчик равнодушно.
– Ничего я не вру. Они куда угодно могут. А приехали сюда. Они… я знаешь, как скучаю.
Он почувствовал, что на глаза навернулись слёзы, и сердито стёр их ладонью.
– Мама… она работала танцовщицей в одном ночном клубе. Вот… И он пришёл туда, и они сразу, как только друг друга увидели, они влюбились друг в друга, и он…
– Это сериал такой был, – сказал чужой мальчик, – я его смотрел. Он скучный. А ты похож на своего папу. Настоящего папу. Он толстый, и ты толстый. Он ходит вот так, – мальчик пальцами изобразил, как ходит папа, – и ты ходишь вот так.
