История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова
Глава 10
10.1 Realibus
10.1.1 Cave ne cadas58
Башня стояла на берегу залива Сольар, к западу от Мор-Кахола – из города были видны её тёмные, как будто после пожара, камни. Рыбаки старались лишний раз не смотреть в ту сторону, поскольку выбирать Башню своим ориентиром считалось плохой приметой. Именно поэтому весь Мор-Кахол однажды восстал против решения столичной Ратуши устроить на этом самом высоком береговом строении маяк – и это удобное решение так и не было претворено в жизнь.
Никто точно не помнил, когда и для чего была возведена Башня. Даже скрупулёзные исследователи истории Мор-Кахола и окрестностей на нашли в архивах ни одного упоминания об этом. Говорили, что Башня имела защитное назначение и применялась для того, чтобы жители могли издалека заметить военные корабли неприятеля и успеть подготовиться. Так или иначе, но последние двести лет она применялась исключительно как способ казни, что, разумеется, не прибавляло этому сооружению любви и почитания подданных Шестистороннего. Хотя некоторые умудрялись даже пробираться на Башню по ночам – впечатлительные любители острых ощущений и те, кто не прочь был на них заработать.
Днём этот объект королевского значения охранял пожилой сторож, который располагался на табурете, поставленном так, чтобы охранять сон старика от настырного морского ветра.
Надо пояснить, что казни в Шестистороннем не были обычным делом и случались довольно редко. Даже в те времена, когда существовали различные способы лишения осуждённого жизни (и в каждой стороне ещё могли вводиться свои, связанные с «местными традициями»), судьи и правители не злоупотребляли этим правом. А когда на смену варварским обычаям пришла казнь посредством Башни, планомерное и законное лишение жизни подданного Королества уже стало чем-то почти невероятным. За это время в Башне были казнены: при Первере Завоевателе – двое подданных из Лесной стороны, которые якобы передали неприятелю план приграничных укреплений; при короле Эдуктии – только один житель Тар-Кахола, который убил своего отца и братьев для получения наследства; при короле Митрисе – трое руководителей так называемого «заговора пажей», за покушение на жизнь короля; при Эдуктии Втором – никто, все приговоры к Башне в итоге заменялись заключением; при Илиае – дядя короля за приказ убить новорождённого младшего брата короля и самого Илиая, который чудом остался жив; при Оллине – последнем из королей династии Самрейнов – казнили зачинщика восстания на Островной стороне, но вскоре после этого Оллин просто бесследно исчез, став грозным предупреждением всем правителям грядущего.
Возможно, именно потому, что это казалось невероятным, многие не сразу поверили в приговор Первому советнику и ожидали, что король, конечно, отменит смертную казнь, – возможно, в последний момент, чтобы продлить мучения осуждённого (что также вызывало неодобрение), – но всё-таки отменит.
Вероятно, поэтому никто не заметил, как в начале пятого дня после приговора карета с плотными чёрными шторами и королевской охраной отправилась от ступеней служебного входа Тар-Кахольского дворца, через Восточные ворота, в Мор-Кахол. Возможно, все забыли устный счёт и не смогли понять, что время на королевское милосердие истекало на исходе шестого дня после решения суда. И нельзя сказать, чтобы приведение в исполнение приговора было окружено особой секретностью – скорее, это было простое умолчание, поскольку казни в Шестистороннем давным-давно не были публичными.
Поэтому сторож так удивлённо хлопал заспанными глазами, когда вечером к Башне подошло шесть человек, из них трое – Королевские Птицеловы (среди которых и сам Малум), помощник судьи и ещё Королевский палач.
Мор-Кахольский проводник очередной экскурсии для шейлирской молодёжи, который уже почти привёл любопытствующих к площадке перед входом в Башню, вовремя заметил опасность и притаился, жестами велев своим спутникам, и без того затаившим дыхание (хотя до этого они браво рассуждали о том, что совсем не испугались бы, завидев призраков казнённых), спрятаться за кустами шиповника, щедро покрывающими каменистый берег, и не двигаться.
Шестеро людей остановились на площадке перед Башней, один из них поставил на камень стеклянный фонарь, сказочно сверкающий в морских сумерках, а другой выступил вперёд, достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и стал зачитывать приговор. Это был помощник судьи, он читал, запинаясь на каждом слове, да ещё бриз то и дело норовил вырвать бумагу из его рук. Даже Голари смотрел на него с сочувствием: ещё более молодой, чем сам судья, этот мальчишка явно не был готов к тому, что его отправят свидетельствовать настоящую казнь.
В итоге хладнокровному Малуму пришлось, сердито взглянув на помощника судьи, взять необходимые формальности на себя. Он спросил, все ли распоряжения успел совершить лори Голари Претос, нет ли у него каких-либо дополнительных пожеланий. Профессор покачал головой. Он выглядел вполне спокойным, только весенний вечер казался слишком холодным – и Голари машинально кутался в шерстяной плащ.
Профессор послушно думал о том, не забыл ли чего важного. Вроде бы нет: свой дом он завещал дворецкому с завещательным отказом в пользу Сервиша на всё время жизни кота. Старик дворецкий, конечно, будет горевать, но о коте он позаботится отменно – в этом Голари не сомневался. Всю свою огромную библиотеку, с редкими прижизненными изданиями учёных и поэтов Тар-Кахола, он завещал Университету. И тем более естественной выглядела его скромная предсмертная просьба – опубликовать в «Университетском вестнике» его последнюю статью, написанию которой профессор посвятил последние четыре с половиной дня и которая позволила ему не сойти с ума.
Статья называлась «Тем, кто не поступил на Факультет Звёзд и Светил». Тем, кто знал профессора, могло показаться странным, что свои прощальные строки он посвятил не излюбленной древнекахольской поэзии, а искусству наблюдения за звёздами, к которому имел хоть и восторженное, но дилетантское отношение (что Голари и признавал чистосердечно во вступлении к своей заметке).
После этой публикации в «Университетском вестнике», которая разлетелась во всему Королевству, число поступающих на Факультет Звёзд и Светил увеличилось, но те, кто умел читать между строк (скорее, поверх строк), могли понять, что статья профессора вовсе не о звёздном небе (хотя его величие и превозносилось автором как символ человеческих устремлений к неведомой красоте), а о том, что составляет суть человека – с точки зрения скромного профессора филологии, разумеется. Статья была составлена в виде вопросов и ответов, но такая структура не упрощала рассуждения, как это обычно бывает, а задавала тон дружеского разговора. Словно профессор беседует с юным, но от этого не менее уважаемым другом за чашкой чая или тирены. Те, кто хотел задумываться, прочитав статью, могли бы задуматься о границах собственного влияния на чужую жизнь, об опасностях обесценивания того, что кажется нам несущественным и над чем мы готовы так
