Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- Ах, он теперь большой деятель по всем этим реформам, - отвечала она, - за самого передового человека считается; прямо министрам говорит: "Вы, ваше высокопревосходительство, я настолько вас уважаю, не позволите себе этого сделать!"
Вихров усмехнулся.
- Но он все-таки холоп в душе, - я ему никак не поверю в том!.. воскликнул он. - Потому что двадцать лет канцелярской службы не могут пройти для человека безнаказанно: они непременно приучат его мелко думать и не совсем благородно чувствовать.
- Еще бы! - подхватила и Мари. - Он просто, как умный человек, понял, что пришло время либеральничать, и либеральничает; не он тут один, а целая фаланга их: точно флюгера повертываются и становятся под ветер - гадко даже смотреть!
За ужином Плавин повел себя еще страннее: два пожилые генерала начали с Евгением Петровичем разговаривать о Севастополе. Плавин некоторое время прислушивался к ним.
- А что, ваше превосходительство, Кошка[111] этот - очень храбрый матрос? - спросил он Эйсмонда как бы из любопытства, а в самом деле с явно насмешливою целью.
Евгений Петрович ничего этого, разумеется, не понял.
- Тут не один был Кошка, - отвечал он простодушно, - их, может быть, были сотни, тысячи!.. Что такое наши солдатики выделывали. - уму невообразимо; иду я раз около траншеи и вижу, взвод идет с этим покойным моим капитаном с вылазки, слышу - кричит он: "Где Петров?.. Убит Петров?" Никто не знает; только вдруг минут через пять, как из-под земли, является Петров. "Где был?" - "Да я, говорит, ваше высокородие, на место вылазки бегал, трубку там обронил и забыл". А, как это вам покажется?
Старые генералы при этом только с удовольствием качнули друг другу головами и приятно улыбнулись.
- Храбрость, конечно, качество весьма почтенное! - опять вмешался в разговор Плавин. - Но почему же так уж и трусливость презирать; она так свойственна всем людям благоразумным и не сумасшедшим...
- Трусов за то презирают-с, - отвечал Эйсмонд с ударением, - что трус думает и заботится только об себе, а храбрый - о государе своем и об отечестве.
- Но неужели же, ваше превосходительство, вам самому никогда не случалось струсить? - возразил ему Плавин.
- Что вы называете трусить? - возразил ему, в свою очередь, Эйсмонд. Если то, чтобы я избегал каких-нибудь опасных поручений, из страха не выполнял приказаний начальства, отступал, когда можно еще было держаться против неприятеля, - в этом, видит бог и моя совесть, я никогда не был повинен; но что неприятно всегда бывало, особенно в этой проклятой севастопольской жарне: бомбы нижут вверх, словно ракеты на фейерверке, тут видишь кровь, там мозг человеческий, там стонут, - так не то что уж сам, а лошадь под тобой дрожит и прядает ушами, видевши и, может быть, понимая, что тут происходит.
- Ну, а что это, - начал опять Плавин, - за песня была в Севастополе сложена: "Как четвертого числа нас нелегкая несла горы занимать!"[112]
Эйсмонд этими словами его уже и обиделся.
- Песни можно сочинять всякие-с!.. - отвечал он ему с ударением. - А надобно самому тут быть и понюхать, чем пахнет. Бывало, в нас жарят, как в стадо баранов, загнанное в загородь, а нам и отвечать нечем, потому что у нас пороху зерна нет; тут не то что уж от картечи, а от одной злости умрешь.
Во всем этом разговоре Плавин казался Вихрову противен и омерзителен. "Только в век самых извращенных понятий, - думал почти с бешенством герой мой, - этот министерский выводок, этот фигляр новых идей смеет и может насмехаться над человеком, действительно послужившим своему отечеству". Когда Эйсмонд кончил говорить, он не вытерпел и произнес на весь стол громким голосом:
- Севастополь такое событие, какого мир еще не представлял: выдержать одиннадцать месяцев осады против нынешних орудий - это посерьезней будет, чем защита Сарагоссы[113], а между тем та мировой славой пользуется, и только тупое и желчное понимание вещей может кому-нибудь позволить об защитниках Севастополя отзываться не с благоговением.
Плавин, несмотря на все старания совладать с собой, вспыхнул при этих словах Вихрова.
- Вероятно, об них никто иначе и не отзывается! - произнес он.
- Я только того и желаю-с! - отвечал ему Вихров. - Потому что, как бы эти люди там ни действовали, - умно ли, глупо ли, но они действовали (никто у них не смеет отнять этого!)... действовали храбро и своими головами спасли наши потроха, а потому, когда они возвратились к нам, еще пахнувшие порохом и с незасохшей кровью ран, в Москве прекрасно это поняли; там поклонялись им в ноги, а здесь, кажется, это не так!
- Точно так же и здесь! - сказал Плавин, придавая себе такой вид, что как будто бы он и не понимает, из-за чего Вихров так горячится.
- Очень рад, если так! - сказал тот, отворачиваясь от него.
- Не знаю-с! - вмешался в их разговор Евгений Петрович, благоговейно поднимая вверх свои глаза, уже наполнившиеся слезами. - Кланяться ли нам надо или даже ругнуть нас следует, но знаю только одно, что никто из нас, там бывших, ни жив остаться, ни домой вернуться не думал, - а потому никто никакой награды в жизни сей не ожидал, а если и чаял ее, так в будущей!..
В остальную часть ужина Плавин продолжал нагло и смело себя держать; но все-таки видно было, что слова Вихрова сильно его осадили. Очутившись с героем моим, когда встали из-за стола, несколько в отдалении от прочих, он не утерпел и сказал ему насмешливо:
- Вас провинция решительно перевоспитала; вы сделались каким-то патриотом.
- Я всегда им и был и не имею обыкновения по господствующим модам менять моих шкур, - отвечал ему грубо Вихров.
- А! А я вас совсем иным разумел! - протянул Плавин и потом, помолчав, прибавил: - Я надеюсь, что вы меня посетите?
- Если позволите, - отвечал Вихров, потупляя глаза; мысленно, в душе, он решился не быть у Плавина.
- Прошу вас! - повторил тот и, распростившись с хозяевами, сейчас же уехал.
Прочим всем гостям Плавин мотнул только головой.
Вихров и Мари, заметившие это, невольно пересмехнулись между собою. Они на этот раз остались только вдвоем в зале.
- Но когда мы, однако, увидимся с вами? - проговорил Вихров.
- В четверг... муж будет в совете и потом в клубе обедать... я буду целый день одна... - говорила Мари, как бы и не глядя на Вихрова и как бы говоря самую обыкновенную вещь.
Вслед за тем ее позвал муж. Она пошла к нему. Вихров стал прощаться с ними.
- Извольте к нам чаще ездить, - вот что-с! - сказал ему генерал и взял при этом руку жены и стал ее целовать.
Мари и Вихров оба вспыхнули, и герой мой в первый еще раз в жизни почувствовал, или даже понял возможность чувства ревности любимой женщины к мужу. Он поспешил уехать, но в воображении его ему невольно стали представляться сцены, возмущающие его до глубины души и унижающие женщину бог знает до чего, а между тем весьма возможные и почти неотклонимые для бедной жертвы!
XIII
ВЕЧЕР У ПЛАВИНА
Время шло быстро: известность героя моего, как писателя, с каждым днем росла все более и более, а вместе с тем увеличивалось к нему и внимание Плавина, с которым он иногда встречался у Эйсмондов; наконец однажды он отвел его даже в сторону.
- Послушайте, Вихров, что вы, сердитесь, что ли, на меня за что-нибудь? - спросил он его почти огорченным голосом.
- За что мне на вас сердиться? - возразил тот, конфузясь в свою очередь.
- Да как же, вы глаз не хотите ко мне показать, - приезжайте, пожалуйста, ко мне в четверг вечером; у меня соберется несколько весьма интересных личностей.
- Хорошо!.. - протянул Вихров. Впрочем, по поводу этого посещения все-таки посоветовался прежде с Мари.
- Поезжай, - сказала она ему, - он очень участвовал, когда мы хлопотали о твоем освобождении.
- Но я там, вероятно, найду все чиновников, - что мне с ними делать? О чем беседовать?
- Может быть, найдешь кого-нибудь и знакомого, - один вечер куда ни шел!
- И то дело! - согласился Вихров и в назначенный ему день поехал.
Плавин жил в казенной квартире, с мраморной лестницей и с казенным, благообразным швейцаром; самая квартира, как можно было судить по первым комнатам, была огромная, превосходно меблированная... Маленькое общество хозяина сидело в его библиотеке, и первый, кого увидал там Вихров, - был Замин; несмотря на столько лет разлуки, он сейчас же его узнал. Замин был такой же неуклюжий, как и прежде, только больше еще растолстел, оброс огромной бородищей и был уже в не совершенно изорванном пальто.
- Какими судьбами вы здесь? - воскликнул Вихров.
Замин дружески и сильно пожал ему руку.
- Вот тут по крестьянскому делу меня пригласили, - отвечал он.
- По крестьянскому? - спросил с удовольствием Вихров.
- Да, у нас ведь, что на луне делается, лучше знают, чем нашего-то мужичка, - проговорил негромко Замин и захохотал.
