Жар - Тоби Ллойд
Короче говоря, продолжал Товия, родители отличались спесью и лицемерием, и хотя беспочвенные верования порой пересиливают рациональное мышление, суетное честолюбие, как правило, пересиливало беспочвенные верования. Ни одного из детей не отдали в еврейскую школу и даже в школу, где учились главным образом евреи. Младшие Розентали посещали те школы, рейтинг которых был выше (разумеется, в пределах родительского бюджета). При этом все они с четырех лет учили иврит, Тору и Талмуд.
Товия же всегда был стихийным атеистом.
– Ты вдруг обнаруживаешь, что живешь на непонятной каменной глыбе, которая с дикой скоростью несется через космическое пространство. Вокруг тебя простирается пустота. Это знает даже ребенок. Подними глаза – вот она.
Разумеется, от родителей, прививавших Товии веру, он свои взгляды таил. До семнадцати лет. Однажды Товия решился заявить: «Мам, пап, я должен вам кое-что сказать». Потом были частые ссоры, упорный эмоциональный шантаж. Его лишили карманных денег. Отобрали кое-какие личные вещи («Мои книги!»). Товия тогда готовился поступать в университет – на литературоведа, не на историка. В Оксфорд его не взяли, и Товия решил попытаться на будущий год. Как бы сильно ему ни хотелось покинуть родительский дом, смириться с неудачей он тоже не мог. Я мечтал об университете и ни о чем больше, пояснил мне Товия.
Я спросила, ладил ли он с братом.
–Мы с братом по-разному смотрим на жизнь.
– У тебя ведь еще и сестра?
Я тогда уже знала все подробности исчезновения Элси Розенталь. История ее окончилась благополучно: через несколько дней после пропажи ее нашли живой и невредимой. Из того, что я нашла в сети, было непонятно, похитили ее или она сбежала.
Товия не отвечал, я тоже молчала.
– Значит, ты решила больше не притворяться, – наконец произнес он.
Позже мне удалось как следует рассмотреть его комнату – впервые со дня приезда. На каминной полке стояли квадратные часы, но стрелки их не двигались. В отличие от прочих студентов, Товия не стал вешать на стены ни плакаты, ни полароидные снимки школьных друзей. Ни фотографию улыбающейся девушки, с которой ходил на выпускной. На полках его были только книги, главным образом в твердом переплете, без суперобложек, увесистые тома с названиями вроде «Как функционирует язык» и «История абстрактного мышления». Несколько книг на иврите, я сразу их опознала по объемистым буквам, сборники английских поэтов – Ларкина, Кольриджа – и перевод «Энеиды». На тумбочке примостилась Библия короля Якова («Всемирная классика», издательство Оксфордского университета) с торчащей закладкой. На обложке – фрагмент Сикстинской капеллы, лик Бога: седовласый мужчина оглаживает густую бороду.
– Чтение на ночь? – спросила я.
– Знай своего врага.
Я открыла заложенную страницу и увидела, что Товия читает (или скорее перечитывает) Книгу Судей.
Мы говорили долго. Я сидела в его кресле, отвернувшись от письменного стола, а Товия на полу, прислонившись спиной к кровати. Горел верхний свет, и в комнате, невзирая на поздний час, было светло, как в больничной палате; мы допивали не то второй, не то третий стакан виски. Я разбавляла свой водой из крана и все равно была пьяная как никогда.
Настолько пьяная, что заговорила о том, чего жду от университета. О том, что в школе я чувствовала себя отверженной, а здешняя жизнь представлялась мне чистым холстом, на котором я нарисую, что захочу.
– И как, получается?
Я ответила, что судить еще рано.
– А ты? Тебе здесь в кайф?
Он пожал плечами.
–Город дивный. Уж этого-то не отнять.
Товия спросил, видела ли я памятник Шелли в Университетском колледже. Я ответила, что еще не видела, и Товия пообещал назавтра меня сводить.
– Шелли видел жизнь такой, какая она есть, – сказал Товия, – а изображал намного красивее.
Я толком не поняла, что он имел в виду, но в такой час и вдобавок в подпитии его слова показались мне вполне разумными.
Мы сидели так близко друг к другу. Я вдруг почувствовала, что наши ноги соприкасаются. Помедлив, я отодвинулась и сказала, прерывая молчание:
– Можно тебя кое о чем спросить? Тебе не хотелось бы чуть больше участвовать в жизни колледжа?
– Как это?
– Мне кажется, для тебя это удобный случай выбраться из скорлупы.
Товия скривился.
– Хочешь сказать, мне нужно шляться по вечеринкам, нажираться в сопли и лезть целоваться к девчонкам, с которыми только что познакомился?
– Все так делают.
Товия откинул голову на кровать. И произнес, глядя в потолок:
– Я не такой, как все.
– В каком смысле?
– В самом важном. Я никому не нравлюсь.
Мне ли не знать, каково это, когда над тобой издеваются. Когда мне было двенадцать, одноклассники схватили меня, связали мне шнурки и толкнули в глубокую лужу на спортивной площадке.
– Нравишься. Ты просто не пытался.
–Тебе-то откуда знать? В начале семестра я ходил на разные тусы, на ярмарку первокурсников, на приветственные коктейли и прочую хрень. Никто со мной не разговаривал. Я подумал, окей, ты новенький, не все сразу. Но вскоре другие уже встречались после занятий, таскались друг к другу в гости, а меня кто звал? Потом до меня начали доходить сплетни обо мне. Я-де чокнутый, задаюсь… но это фигня по сравнению с тем, что говорили о моей матери, моей сестре…
Даже не верилось, что Товия с его подчеркнутой независимостью и высокомерием хочет, чтобы его пригласили в гости. Я, кстати, не сомневалась, что его звали не реже прочих, по крайней мере сперва. Но он все время отказывался.
–Мне жаль, что у тебя семестр не задался,– ответила я.– Но надо попробовать снова. Мне-то ты нравишься. Разве это не в счет?
–Только потому, что ты считаешь себя глупее прочих. Я так понимаю, эта твоя неуверенность в себе тянется из семьи. А может, над тобой издевались в школе? В общем, тебя впечатляет мой интеллект, и ты думаешь, что, если бы мы подружились, это каким-то образом подтвердило бы, что у тебя есть мозги, но так не выйдет, поверь.
К концу своей маленькой речи Товия поднял голову и поймал мой взгляд. Я не отвела глаза.
–Я, между прочим, к тебе по-доброму.
Я со стуком поставила стакан виски на стол и поднялась на ноги.
– Не строй из себя святую. Ты же сама заявила этим уродам во дворе, что мы с тобой даже не друзья. Потому что я ненавижу веселье, верно? «Он типа Скруджа» – кажется, так ты сказала?
От
