Красная линия - Вера Александровна Колочкова
Да. Могла бы. Сейчас бы не так горько было.
Хотя… Может, и еще горше было бы. Из-за того, что любовь оказалась бы вдвойне поруганной. Обиженной, оскорбленной.
Боже, как же она ценила их со Стасом любовь, как ею гордилась! Устояла от соблазна, помчалась к любимому мужу… И что? Не нужна оказалась ее верность, растоптана. И дружба тоже растоптана, потому что ближе подруги, чем Каринка, не было у нее. Никаких других подруг не было.
Но ведь она сама создала себе этот уютный мирок, сама! Такой маленький, такой счастливый… И никого в этот мирок не пускала тоже сама. Только Стас, только Ксюша, только Каринка… Ну, мама еще, родители Стаса… И все, и все!
А теперь нет ничего. Разрушился уютный мирок. Даже поговорить не с кем, выплакать свою боль некому. А вот были бы еще подруги какие-то… Ну, хотя бы еще одна… Что бы она ей сейчас посоветовала, интересно? Что-то такое, наверное, смелое и решительное… Мол, беги срочно в аэропорт, прыгай в самолет и лети в Сочи! Там тебя ждет Иван… Каждый вечер сидит в том самом кафе и ждет… Именно это тебе сейчас надо для поднятия рухнувшей самооценки!
Хотя при чем тут самооценка, бог с ней, конечно. Если бы только в ней было дело…
Конечно, никуда бы она не полетела. А вот подруге поплакаться — это бы хорошо было. И суть не в советах подруги как таковых, а в том самом встречном добром посыле, который так хочется ощутить, услышать слова искренней поддержки…
Так и промаялась без сна всю ночь. Ходила по квартире сомнамбулой, тыкалась из угла в угол. И везде попадались на глаза вещи Стаса — вот рубашка висит на стуле, вот часы на подоконнике, вот книжка, которую он читал…
Потом остановилась вдруг посреди гостиной, приказала себе — все, хватит. Вытащила чемодан с антресолей, принялась бросать в него вещи Стаса. Сначала те, что так назойливо лезли в глаза, потом одежду, которая висела в шкафу. Так сосредоточилась на этом занятии, что показалось, будто успокоилась даже. И в голове прояснилось, и мысли в другую сторону пошли. Хоть и в горестную, но в другую. Да, начинается другая жизнь — без любви… Живут же другие без любви, и ничего, не умирают. Если иначе не получилось, то что ж…
Выкатила в прихожую тяжелый чемодан, постояла еще минуту, подумала, не забыла ли чего… Конечно, еще много вещей Стаса осталось, но их можно потом собрать. Там зимние вещи в основном… Они ему пока не нужны. Эти бы сначала забрал, чемодан-то неподъемный получился. А когда-то выручал их в путешествиях, помнится… Они всегда брали в поездки один чемодан на двоих как некий символ семейного единения. Стас его волок с трудом до такси, а она шла налегке, вся в предвкушении счастливого отпуска.
Господи, зачем она опять об этом… Нет больше никакого счастья, и надо к этому привыкать, незачем себя мучить! Все, все…
Снова вернулась в гостиную, встала у окна, стала смотреть, как медленно светлеет небо, окрашивая горизонт в розовые тона. Наверное, будет теплый погожий день…
Пусть бы он на самом деле был погожим и теплым. Назло всему. Надо ведь как-то начинать жить, надо вспомнить свои обязанности, их личное несчастье изменить не может. Маме, например, позвонить, сказать, чтобы Ксюшку вовремя разбудила и в школу отправила. И телефон надо включить… Вдруг ей с работы вчера звонили? Она ведь даже Павлу Максимовичу не удосужилась сообщить, как слушание в арбитраже прошло!
Включила телефон и тут же увидела кучу непринятых вызовов. Больше тридцати! И все — от Стаса… Получается, он каждые полчаса ей звонил, что ли? Ну, зачем, зачем… Что он еще от нее хочет? Неужели сам не понимает, что ничего для них уже невозможно, что пройдена пресловутая красная линия… Им же и пройдена. Она-то что может с этим сделать? Ничего и не может… Если б могла, сейчас ей легче было бы, наверное.
Маме так и не позвонила — она сама вскоре пришла, с порога спросила тревожно и требовательно:
— Лера, что случилось? Что у вас со Стасом произошло? И не отмалчивайся, пожалуйста, иначе я с ума сойду! Я по одному твоему выражению лица уже догадываюсь, что не все в порядке!
— Ой, мам… Давай не сейчас, давай потом, ладно? Я сейчас не в состоянии ничего говорить, ничего объяснять…
— Нет, сейчас! Ты от меня не отмахивайся, пожалуйста! Я ж не чужой человек тебе! Выговорись, и сразу легче станет!
— Да не могу я, мам, не могу… Ну как же ты не понимаешь, что я не могу!
Сказала с надрывом, прижав ладони к груди, и заплакала. И одновременно обрадовалась — наконец-то можно было поплакать! Оказывается, как это хорошо, когда можно плакать…
Мама терпеливо пережидала, когда она придет в себя и сможет говорить. Наверное, терпение это давалось ей с трудом, но молчала, сцепив нервно руки. И наверняка уже придумывала для нее правильные оптимистические слова — подумаешь, ничего страшного, все проходит, и это пройдет… А может, ей соврать что-нибудь, как соврала Ксюше, что приболела? Просто приболела, и все… В самолете укачало, или отравилась…
Но маму наверняка не обманешь, можно и не стараться. Наверняка… Маме говорить правду все равно придется. Как бы ни было трудно произнести эти ужасающие слова правды. Вслух произнести.
Успокоившись немного, проговорила тихо:
— Да все очень банально, мам… Ты даже представить себе не можешь, как все банально. Я приехала раньше срока и застала Стаса в постели с Кариной. Так-то вот… Только не говори сейчас, что ты меня предупреждала и все такое, ладно? Пожалуйста, очень тебя прошу…
— Да что я, не понимаю, что ли? Зачем бы я… — пожала плечами мама. — Я и не собиралась ничего такого тебе говорить… Я ж думала, и впрямь горе какое ужасное приключилось, а тут… Подумаешь, ерунда…
— Ерунда? Ты говоришь, ерунда?! Да ты что, мам… Да как ты можешь?..
— Тю! Не лупи на меня глаза-то зареванные, не лупи! Конечно, ерунда, как еще скажешь! Подумаешь, мужика в постели с другой застала, горе какое! На то он и мужик, чтобы в отсутствие жены подпакостить маленько! Это ты у меня такая вся честная, но ты ведь женщина, оно и понятно… А он мужик, не забывай, он из другого теста сделан! Да ты ж
