Телефонная будка на краю земли - Лаура Имай Мессина
Когда отец Сио увидел в воде мужчину, что-то в нем показалось ему знакомым. Ему было около пятидесяти, и он весь был мокрый, но сухие волоски на самой макушке подсказывали, что он пытался бороться за жизнь.
«Давай! Давай!» – кричал отец Сио. Но сколько он ни повторял это слово, мужчина не отвечал ему. Он не издал ни звука, ни когда их пальцы на какое-то мгновение сплелись, ни когда отец Сио, в ужасе от мысли, что его утащит следом, отпустил его руку. Пока мужчину затягивало в море и его тело исчезало за каркасом дома, разрушавшимся прямо в воде, отец Сио вспомнил его. Это был хозяин булочной, в которую он заходил каждую субботу по пути с работы домой, тот самый хозяин, который весело хвастался, что они пекут самые вкусные дынные булочки во всей Японии.
По местной легенде, отцу Сио привиделось в одном из тел тело его жены. Или она на самом деле проплыла мимо, и он не вынес угрызений совести. На самом деле его уничтожило бессилие. Та женщина была права: некоторые картины не забываются. С того дня он впал в транс, сам превратился в водоросль. Вроде тех, которые раньше вылавливал и разрывал на две части, чтобы повесить на деревянную штангу сохнуть на ветру. Так и его разорвало: тело было на месте, а рассудка больше не было.
И теперь Сио приходил к Телефону ветра разговаривать с живым отцом, который жил с ним под одной крышей, а не с матерью, объявленной пропавшей без вести. Даже больше того: он специально не звонил ей, потому что в глубине души надеялся, что и она выжила, надеялся, что она вернется однажды и соединит две части отца обратно. Он даже думал, что мать таким образом мстила отцу за измену: пропала и унесла с собой лучшую его часть.
За пять лет, минувших с того дня, отец в глазах сына превратился в библейского Ноя.
– Ужасная история! – прошептала Юи. – И что, никак нельзя его…
Она собиралась сказать «починить», но осеклась.
С тех пор как Юи переехала в Токио, она каждый день встречала людей, похожих на сломанные игрушки: они бродили одиноко и всегда держались чуть в стороне от толпы, на задворках жизни миллионов других людей, которые, как один, заводили будильник на одно и то же время, рассудительно выстраивались в очередь на перроне, строем заходили в поезда и выходили из них, по нескольку десятков раз на дню говорили друг другу «ohayō-gozaimasu»[6] и «otsukaresama-deshita»[7], дышали одним воздухом, то и дело сглатывая слюну, а вечером из последних сил добирались до конечной остановки, чтобы на следующий день начать все по новой.
Юи снова вспомнила мужчину из спортзала, который не расставался с рамкой, и почувствовала умиление, хотя понимала, что это две совсем разные истории.
– А не лучше ли ему будет, учитывая все это, уехать ненадолго? – произнес Такэси после долгого молчания. – Иногда нужно сменить обстановку, чтобы осознать случившееся.
Он всегда верил в целительную силу расстояния.
– Уже пробовали, но Сио отказывается. Сначала согласится, а под конец передумает – каждый раз так. Он уверен, что отец однажды очнется.
– А это возможно? – спросила Юи у Такэси.
– При удачном стечении обстоятельств, думаю, возможно, но все равно потребуется много времени.
В тот день на обратном пути Юи и Такэси разговаривали мало. Со дня первой поездки в «Белл-Гардиа» они смотрели на человечество другими глазами. Жизни множества людей сталкивались с их жизнями в кафе Судзуки-сана, в саду, на улицах Оцути, на горе Кудзира. Иногда дело не ограничивалось легким ударом, и жизни сплетались, как в случае с Сио.
Почему парень не рассказал им об отце? Почему говорил, что он умер? Вероятно, потому, что в некотором смысле считал его более мертвым, чем мать. А еще потому, что Сио, как это ни банально, стыдился, не только отца, но и себя самого, своей реакции на случившееся. Куда проще было рассказать о всем понятной трагедии, оставить о себе хорошее впечатление.
– Он нам расскажет сам, когда будет готов? – прервал молчание Такэси, когда они въехали в Токио.
– Да, я уверена, – без промедления ответила Юи.
Им было нужно все меньше слов, чтобы понимать друг друга.
30
Любимый отрывок Сио из Библии
«По прошествии сорока дней Ной открыл сделанное им окно ковчега и выпустил ворона, который, вылетев, отлетал и прилетал, пока осушилась земля от воды. Потом выпустил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли, но голубь не нашел места покоя для ног своих и возвратился к нему в ковчег, ибо вода была еще на поверхности всей земли; и он простер руку свою, и взял его, и принял к себе в ковчег. И помедлил еще семь дней других и опять выпустил голубя из ковчега. Голубь возвратился к нему в вечернее время, и вот, свежий масличный лист во рту у него, и Ной узнал, что вода сошла с земли. Он помедлил еще семь дней других и выпустил голубя; и он уже не возвратился к нему».
Быт. 8, 6—1231
Юи была в ужасе, когда родилась ее дочь. Этой крошечной жизни нужно было все и сразу: посуда, приборы, рыдания, полный холодильник, колыбельные, прививки. Вскоре Юи обнаружила, что быстро привыкает, хотя так и не полюбила практическую сторону материнства.
Она старательно заполняла «boshi techō»[8] – дневник матери и ребенка, который ей выдали в муниципалитете еще во время беременности. До родов каждую неделю вписывала туда свой вес и давление, а когда дочь родилась, вывела четко: «2739 граммов, 47 сантиметров». В графе «Заметки» Юи написала: «4 раза по 5 пальцев, каштановый чубчик, кричит как сумасшедшая».
Каждый, кто пережил такое страшное горе, в какой-то момент задается вопросом, что сложнее – привыкать к родительской роли или отвыкать от нее. Какое-то время Юи не знала ответа, но теперь уверенно выбрала бы второе: отвыкание давалось тяжелее.
Когда девочка умерла, Юи фломастером по линейке перечеркнула от нижнего левого угла до верхнего правого все пустые страницы дневника. Она старалась выполнять физические действия вроде этого, чтобы, когда разум давал сбой, тело приходило ему на помощь. И все равно
