В открытое небо - Антонио Итурбе
В понедельник с самого рассвета погода стоит скверная. Шквалистый ветер во все стороны швыряется иголками ледяного дождя. Все полеты отменены. Вторник оказывается не лучше понедельника, а в среду погода портится еще больше. Зима разыгрывает свой худший репертуар: перемешанный со слякотью снег покрывает и пропитывает все вокруг.
Мермоз с сослуживцами вынужден проводить целые дни в ангаре, складируя материалы, счищая вековую копоть со зловонных агрегатов и устраняя протечки, расползающиеся масляными лужами. В свободные минуты он кружит по ангару, словно запертый в клетке дикий зверь. Руки подрагивают, и он подчищает последние остатки из коробочки с белым порошком, который, несмотря на пессимизм, помогает его рукам и ему самому продержаться еще несколько часов. Но ненамного, и с каждым разом – все меньше.
Проходят дни, а возможности сдать экзамен как не было, так и нет. Утром к Мермозу подходит Березовский и говорит, чтобы он запасся терпением, что не нужно торопиться, нужно переждать непогоду. Однако прошла уже целая неделя, а погода так и не улучшилась. И он так подавлен этим обстоятельством, что в воскресенье даже не хочет идти в увольнение. Сослуживцы, заметившие, как в выходной день он яростно тягает самодельную штангу, изготовленную из металлического прута и пары ведерок из-под краски с цементом, поглядывают на него с нескрываемым изумлением.
После тренировки он идет в столовку – выпить рюмочку коньячка. Или пару рюмочек. Или тройку. Поскольку в части остались только находящиеся в карауле и на гауптвахте, зал столовой практически пуст, а ответственный за кормежку служивый прикорнул возле аппарата с газировкой. Это старослужащий, ему вот-вот дембель выйдет, и он, похоже, рад хоть какой компании – развеять воскресную скуку.
– Привет, приятель. Холод собачий на улице, вот я и заскочил узнать: не нальешь ли ты мне рюмочку коньячка? Я заплачу – вот только придет денежное довольствие, так сразу же и заплачу.
– Давай поглядим, сможешь ли ты меня напугать. Сколько тебе осталось?
– Тридцать семь месяцев.
Тот улыбается, чрезвычайно довольный этой игрой, этим вечно повторяемым старослужащими ритуалом.
– А мне остается сорок шесть… дней!
Мермоз, подыгрывая, выражает удивление:
– Вот ведь везуха!
– А то…
На коньячных рюмках есть тонкая красная полоска, но обычно наливают на палец выше этой линии. Старослужащий наливает ему рюмку до краев, да и себе такую же.
– Запишу тебе в счет – на сосульке.
Мермоз радостно хохочет над шуткой. Этого достаточно, среди военных не принято благодарить словами. Пользуясь моментом полного взаимопонимания, он спрашивает у старичка, что тот думает по поводу ефрейтора Березовского.
– Настоящий герой войны.
Мермоз чуть было рюмку не заглатывает.
– Но… ты о чем? Он же самый обыкновенный ефрейтор из механических мастерских, ну и инструктор заодно!
Маркитант мотает головой.
– Он записался добровольцем в ВВС, когда уже шла война, и летал так здорово, что все просто рот разинули. Посбивал кучу немецких самолетов и прогулялся перед всеми противовоздушными заграждениями неприятеля. Войну закончил сержантом, с благодарностью от командования. А когда готовились дать ему следующее звание – младшего лейтенанта, кто-то проверил его документы, и оказалось, что он там кое-что подтасовал, когда в армию записывался. Парень дату рождения себе подправил, на пару лет раньше заявил, чтоб его взяли. Ну, у него отозвали эту благодарность, понизили в звании и отправили гнить в этот отстойник. С тех пор как он здесь появился, он ни с кем не сошелся, говорит ровно столько, сколько необходимо, и ни с кем не хочет иметь дела. Странный тип, мрачный, по правде говоря. Но и то сказать – причин у него хоть отбавляй.
– Но как же так? Ему хватило мужества накинуть себе два года, чтобы пойти воевать за Францию, но как же это может быть, что за этот благородный поступок летчик такого высокого класса был настолько сурово наказан – из-за какого-то крючкотворства? Это же уму непостижимо!
– Добро пожаловать в армию.
В понедельник все еще идет дождь, да и ветер не утихает. Мермоз знает, что рискованно, но ждать дальше – сил у него совсем не осталось, и он подает ходатайство о проведении экзамена во вторник.
Придя в ангар, Мермоз замечает, что Березовский выглядит сердитым, однако брови на его лбу не образуют острый угол, как бывает, когда он действительно злится. Он всего лишь делает вид, что сердит. В глубине души он доволен, что Мермоз не трусит.
На следующее утро небо все того же черного цвета, да и ветер все тот же. Сильные его порывы любой полет превращают в рискованный. Но лейтенанту, тому командиру подразделения, который принимает экзамен, на это наплевать, да и Мермозу тоже.
Взлетает он немного неуверенно, но высоту набирает в штатном режиме. Выполняет положенные по программе развороты, пролетает необходимую дистанцию по прямой. Капли дождя на стеклах очков затрудняют видимость. Просветы между тучами закрылись, и кажется, что настала ночь. Взлетно-посадочная полоса едва угадывается, ее границы размыты, словно акварелью нарисовали. Холодно, однако Мермоз потеет. Пора приземляться, но полосу он почти не видит. И решает сделать еще один пролет над землей, чтобы оглядеться. Полоса кажется сильно растушеванной чертой. Он на миг приподнимает очки, но бьющий в лицо дождь тут же вынуждает снова опустить их на прежнее место.
Он делает широкий разворот и заходит на посадку над дальним концом полосы. И хотя практически ее не видит, но все же неплохо различает огни ангара. И в этот момент горячо благодарит Березовского за все те разы, когда тот заставлял подметать полосу. Все скрыто за завесой воды, и ему приходится положиться на интуицию, рассчитывая расстояние между ангаром и началом полосы и направив свой
