Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Тина Макерети
Мне оказалось нечего назвать.
– У меня здесь невысокое положение, мне почти ничего не принадлежит. Но я сыт и при деле, и в такой же безопасности, как и любой из нас в эти непонятные времена. Думаю, что больше всего дорожу своим образованием, которое позволяет мне разговаривать с вами на вашем языке и писать, когда у меня есть повод и принадлежности.
Я рассказал Художнику о своем желании увидеть мир, стать полностью образованным, современным человеком. И о своих сомнениях, что такому, как я, когда-нибудь представятся такие возможности. Он ответил философски:
– У тебя в распоряжении только одна жизнь, Джеймс. Почему бы тебе не сотворить ее настолько великолепной, насколько ты помышляешь? По-моему, никто не может возыметь того, чего прежде для себя не помыслил. Именно так мы воплощаем в жизнь наши самые содержательные и смелые изобретения: сначала мы замышляем нечто, затем высказываем и, наконец, совершаем те действия, которые необходимы для воплощения этой идеи в жизнь. Возможно, часто требуется обдумать идею и подробно обсудить ее, прежде чем перейти к третьему этапу, но таковы три элемента, необходимые для осуществления чего бы то ни было. К примеру, я нахожусь здесь, в Новой Зеландии, о которой до своего прибытия знал очень мало. Год назад я получил должность в бухгалтерской конторе в Лондоне, которая давала мне хороший заработок и открывала прекрасные перспективы. Но в моем сердце и в моих мыслях я представлял другое: мне хотелось попытать счастья в том, чтобы жить тем, что доставляет мне величайшую радость. Живописью. И мне хотелось путешествовать по свету. И я видел способ объединить два этих желания воедино. И пусть это стало результатом моих собственных действий, но то, что я нахожусь в таком экзотическом месте, так далеко от дома, рисуя картины и разговаривая с туземцами вроде тебя, кажется мне восхитительным сюрпризом. Так что дерзай, мальчик. Я вижу, что тебе это по силам.
Я почувствовал, как зарделся под его взглядом. Он смотрел на меня. И лишь почувствовав, что отвечаю на его пристальный взгляд, я понял: вот то ощущение, которого мне не хватало, ощущение, что тебя видят и понимают, даже если я еще сам себя не понимал. По правде говоря, мне неведомо, имел ли взгляд Художника все те качества, которыми я его наделил, потому что в его глазах я видел все свои невысказанные желания и даже больше. Он словно воплощал в себе все великолепие будущего в далеких, еще более прекрасных краях. Когда он засмеялся, взъерошил мне волосы и вернулся к своей работе, я остался рядом с ним, глубоко уйдя в свои мысли, которые словно внезапно разлетелись во все стороны, вздымаясь волной над горизонтом, голубой и бездонной.
С того дня я стал его усердным учеником. Наверное, Ана Нгамате поняла, что мое будущее не связано с ее семьей, потому что не звала меня вернуться к работе так часто, как могла бы. Она снисходительно потакала мне, и через это, даже мечтая об уходе, я понимал ее любовь ко мне. Но я не мог связать себя этой любовью. Цель моя была совсем близко – лишь руку протянуть, однако было ли это хорошее образование в Англии или то другое, почти невыразимое чувство, которое я испытал под взглядом Художника, я сказать не могу. Моей главной задачей стало оказаться для него незаменимым. Отсюда возникал вопрос: как стать необходимым для человека, у которого есть все на свете? При любой возможности я поощрял Кахуранги с Киной в их ухаживании, упоминая каждому то одно, то другое, что другой сказал или сделал. Кахуранги стала доброй и нежной – эти два качества она раньше никогда не проявляла в моем присутствии. Кина внезапно стал мужественнее и умнее, чем мне доводилось подмечать раньше.
Оставаясь наедине с Художником, я тоже изо всех сил старался заставить его считать меня умнее и остроумнее, чем на самом деле. Я изо всех сил пытался быстрее подбирать нужные слова, предлагать беседу, в которой смог бы показать себя приятным компаньоном. Каждый вечер я заводил речь о какой-нибудь истории или теории, о которых я читал в Миссии, или обсуждал что-нибудь из Библии. Иногда Художник аккуратно поправлял мое произношение или перевод. Теперь я вижу, какой до невозможности наивной была моя болтовня.
– Я слышал об Эпохе Разума, также называемой Просвещением. Это когда люди решили, что они все равны и свободны – что всем должен править разум. И все же, как я понимаю, в Англии все устроено, как у нас: некоторые rangatira – вожди, а некоторые mokai – слуги-рабы. Как же это соответствует идее Просвещения?
– У нас нет рабов! Уже нет. Это прогресс, Джеймс. Мы неуклонно движемся к просвещению, и разум – наш проводник на этом пути.
– Но чей разум правит? И как же Библия?
– Возможно, править должен разум Божий, и за этим мы обращаемся к Библии. Это хорошие вопросы, но более основательные ответы на них можно получить через учебу и размышления. Это не то, что можно объяснить в один присест.
Судя по всему, мои вопросы его утомили. He kaka waha nui! Я сказал слишком много. Но голос Художника был добрым.
– Ты умный мальчик, но в мире очень много такого, чего ты не знаешь. Конечно, это дело обычное, особенно когда ты находишься так далеко от сердца Империи. В путешествии я много повидал, и многие места и народы меня удивили. Все они кажутся мне по-своему интересными, даже каннибалы и невежественные кочевники. Но я не видел ничего хоть отчасти столь же грандиозного, как великая столица Англии, разве что грандиозные творения самого Создателя – великие океаны, и горы, и небеса. Если ты видел это, Джеймс, то у тебя есть представление о масштабе того, о чем мы говорим.
Мы посидели еще немного. Я не мог придумать, как сказать Художнику о своем невежестве и самых сокровенных желаниях своего сердца.
– Наши беседы доставили мне большое удовольствие, юный Джеймс. Было отрадно узнать, что священное писание и цивилизация дотянулись до самого сердца островов, настолько далеких от прекрасных берегов моей родины. Ты был мне хорошим проводником, и я благодарю тебя.
Со стороны Художника это было любезно, но в его голосе звучали прощальные нотки. Он давал мне понять, что наш разговор окончен. О, если бы только я мог попасть в сердцевину всего сущего, какой она ему виделась, – слово «Империя» казалось источником всего великолепия мира и знаний о нем.
– Сэр, вы были очень добры ко мне, несмотря на
