Любовь и другие мысленные эксперименты - Софи Уорд
Дочь росла послушной, даже в подростковом возрасте особенно не доставляла хлопот. Ну так, немного боди-арта, легкие наркотики — все настолько невинно, что даже удивительно. Юность самой Элизабет пришлась на эпоху Ронни Лэйнга, известного шотландского психиатра. «Мне просто кажется, что если хочешь удолбаться и разукрасить себя, есть способы поинтереснее, чем марихуана и татуировка-бабочка». Такой вот она была матерью — веселой и невозмутимой. И, уж конечно, толика юношеского бунтарства ее не пугала. Лишь после того, как Рейчел съехала из родительского дома и стала проявлять признаки независимой личности, Элизабет вдруг осознала, что совсем не понимает дочь.
Она была скрытной, вот в чем дело. Элизабет тайны никогда не жаловала, считала, что ревностно оберегают личное пространство лишь аморальные типы. Вот у нее же не было никаких секретов. А если и были, то хранила она их исключительно в интересах тех, кого любила. Ведь общаться и делиться — лучшие человеческие порывы. Разве величайшие произведения живописи, поэзии и научные достижения не увидели свет потому, что их авторы мечтали стать известными? Самой Элизабет всегда хотелось разузнать как можно больше обо всех своих знакомых, и подробностями своей жизни она в ответ делилась охотно. «Только соединить», как говорил Форстер. Но дочь ее, создание, которому она дала жизнь, желала исключительно разъединять. По крайней мере, так казалось со стороны.
Примерно через год после того, как дочь переехала в съемную квартиру в паршивом квартале Северного Лондона, Элизабет узнала, что она лесбиянка. Притом узнала не от самой Рейчел, которая могла бы довериться ей в любой момент и получить в ответ лишь поддержку, а от Элен, подруги, сын которой как-то столкнулся с Рейчел на вечеринке. Элизабет тогда заверила Элен, что ее сын обознался, ей было известно, что еще совсем недавно Рейчел сильно переживала из-за отношений с каким-то мужчиной постарше. Но позже, проводив подругу и сидя в сырой гостиной своего Девонского дома в ожидании, когда Ники принесет почту, она вдруг осознала, что дочь ее с этим мужчиной так и не познакомила. Она лишь раз видела его из окна той ужасной лондонской квартиры, когда гостила у Рейчел на выходных, — он подвез ее до дома. Рейчел потом плакала, а Элизабет, стараясь быть чуткой, держала ее за руку, твердя, что все мужики козлы, и готовила ей кофе с ромом.
Когда Элизабет передала мужу слова Элен, тот так разъярился, как будто они с подругой нарочно сговорились, чтобы его расстроить. Элизабет заверила его, что все это неправда, что она в Лондоне видела парня Рейчел собственными глазами, а после утешала дочь, когда та плакала. О своей ремарке про мужиков-козлов она предпочла умолчать. Николас весь вечер был бледен, сжимал губы в нитку, спать лег одетый и отвернулся от нее в постели, когда она до него дотронулась. Элизабет в ту ночь так и не уснула — сидела в кровати, пока утреннее солнце не позолотило края бархатных штор.
Она долго ломала голову, как завести разговор с Рейчел. О таком ведь не спросишь по телефону. «Кстати, мне тут Элен сказала, что ты лесбиянка». А когда, наконец, все же решилась — очень деликатно — затронуть эту тему, то сразу поняла: сын Элен, очевидно, уже предупредил Рейчел о том, что мать «вышла на тропу войны».
— Абсолютно точно нет.
Осознав, что села в лужу, Элизабет решила больше никогда не верить подруге, тем более раз та постоянно важничает и задирает нос, хотя не имеет на это ровным счетом никаких оснований: ведь всем известно, что муж бросил ее ради какой-то африканки с тюрбаном на голове.
— Я просто беспокоюсь за тебя.
— Знала, что ты так отреагируешь, — рассмеялась Рейчел.
Элизабет, конечно, ожидала, что дочь будет защищаться, но едкое замечание задело ее за живое. Она всего лишь хотела, чтобы Рейчел была счастлива, а у этих людей — против которых она лично ничего не имела — полноценной жизни быть не могло.
— Это cul-de-sac[18], милая. — Так однажды сказала женщина в передаче «Час ответов» на Радио-4, и к Элизабет это выражение привязалось намертво.
В трубке громко вздохнули.
— Это в каком же смысле? В плане детей? Ты же сама последние пять лет только и твердила мне: «Смотри не забеременей».
Рейчел всегда выбирала самый очевидный пусть из одной точки в другую. Что такое ребенок? Никаких нюансов, никакого воображения.
Прижавшись лбом к зеркалу в своей спальне, Элизабет позволила себе ненадолго погрузиться в воспоминания. О том, как тот прекрасный турецкий — или греческий? — юноша ловко расстегнул ее бикини. Вот он от отсутствия воображения точно не страдал. Она поскорее затолкала воспоминание подальше, на самое дно памяти — пускай лежит там, погребенное под годами жизни добропорядочной женщины. В Рейчел от того юноши не было ничего — потому что она никогда с ним не встречалась и даже не знала о его существовании. Она была дочерью Николаса и похожа была на Николаса. Мать Элизабет не верила в то, что личность определяет генетика, не желала верить и она. «Мы — нечто большее, чем сумма всех наших частей», — твердила она, стоило кому-то высказать при ней свое мнение об эволюционной биологии. А иногда и вовсе без всякой причины.
Клатч, лежавший на туалетном столике, вдруг завибрировал, помогая ей отрешиться от того кипрского приключения. Элизабет с трудом выудила мобильный из набитой вещами сумки, растерла пальцем пятнышко помады у застежки и прочла сообщение:
Поехали уже, пока я сиденье в машине грызть не начал.
Николас взял моду писать ей из разных уголков дома. Чаще всего просил подойти, а иногда присылал сообщения, которые она решила считать знаками любви. Сейчас он, очевидно, в шутливой форме намекал на ее медлительность. Элизабет пробовала было высказать недовольство этой его привычкой, он же ответил: «На литературу ты всегда откликаешься лучше, чем на жизнь». Пришлось признать, что в этом он прав.
— Что это ты такое делаешь? — спросила Элизабет, выйдя из дома пару минут спустя. Уголок сада был окутан лиловой дымкой догорающего над океаном заката. Николас сидел в джипе, зажав в зубах фонарик и пристроив книгу на руле.
— То же, черт побери, что и всегда, — буркнул он, вытащив фонарик изо рта, и добавил: — Мой ангел. — А следом до Элизабет донесся тяжкий вздох. — Слушай, нам не обязательно туда ехать. — Еще один вздох. — Если ты волнуешься.
— Она и твоя дочь тоже.
Николас включил передачу и выехал с подъездной дорожки. Когда они добрались до вершины холма, Элизабет оглянулась на
