Георгий Венус - Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
- Как жизнь-то искроили,- а!
Второй солдат выплеснул из котелка белый застывший борщ.
- То есть, до самого, как говорят, до основания!
На Изюмском вокзале стояли 5 беженских поездов и эшелонов 3-го Корниловского полка.
Грязные, поросшие бородой корниловцы сидели возле теплушек и, разложив на снегу снятые гимнастерки и френчи, давили вшей.
Рядом с корниловцами, на другой стороне скользкого от замерзших нечистот коридора, стоял эшелон курских беженцев.
- Лиза!.. Господи, неужели ты не понимаешь!.. Лиза! Ведь не до удобств теперь!..
- Серж!.. Мой Серж!.. Я больше не могу! Не могу-у! Я шел к начальнику станции.
- Господи!.. За что? - опять приглушенно донеслось из-за дверей закрытой теплушки.- Господи!.. О, наша несчастная, многострадальная, русская интеллигенция!..
- Ти-ли-бом, ти-ли-бом, повстречался я с жидком! - пел какой-то молодой корниловец, растягивая разбитую и трепаную гармонь.
...А на станции - в залах - лежали больные. Воздух в залах был сперт и душен. В разбитые окна дуло.
- Эй, ноги!.. Сторонись, ошпарю!
- На полатях, что ль?..
- Господи!..
- Твою мать, вдарю!..
И тут же, сквозь стон, крик и ругань - бесконечно долгое:
- Пи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-ить!..
* * *
- Ксения, к вечеру мы будем в Лимане. Счастливо. Не поминайте...
- Ти-ли-бом...
- Мы, Ксения, двинем на Славянск. Оттуда на Лозовую. Думаю, на Лозовой мы найдем дроздовцев.
- Ти-ли, ти-ли, ти-ли бом...
- Едоков, да подсоби же! - У меня уже не было сил без помощи взобраться в теплушку.
- Поручик, я не могу бросить вас так... в таком состоянии.
- Глупости, Ксения!
- ...тили-бом,- оказался военком!.. ...Ухватив меня под мышки, Лехин и Едоков подымали меня в теплушку.
- Понимаю, голубчики, понимаю!.. Как не понять!.. Да много теперь сахару этого!.. Все везут!.. Нам бы сатину, голубчики, аль ситцу... Дорого теперь хлеб-то!..
И снова поезд отходил от станции, волоча вдоль снежных канав полосы взрытого ветром дыма.
Наша теплушка шла в хвосте корниловского эшелона. Паровоз мы бросили нечем было топить. Машиниста отпустили.
Над крышей теплушки бежал ветер. Один из волов выдавил рогами прогнившую доску стены. Сквозь пробоину валил сухой мелкий снег.
Я лежал на полу. Кутался в шинель. Иногда бредил. На пулемете возле меня сидела Ксана.
- Поручик, я не оставлю вас...
Она играла пулеметною лентой. Вдруг встала, подошла к волу и прижалась щекой к его широкой шее.
- Не оставлю... никогда!..
За дверью бежали снежные дали... "Ксана!..- думал я.- Ксана!.. Милая!.."
...А в Лимане мы расстались...
Когда Ксана ушла, капитан-первопоходник вдруг очень обеспокоился моим здоровьем.
- Нет, поручик, здесь вы лежать не можете... Дует, снег... А у вас тиф... я знаю... Я устрою вас в теплушке с печкою. Хотите? Переговорю с капитаном Мещерским,- мой хороший знакомый,- вмиг... Хотите?
Он ушел, и вскоре меня отвели в одну из теплушек корниловского эшелона.
- А за пулеметы не извольте беспокоиться, господин поручик,- уходя назад в нашу теплушку, сказал мне Едоков.- Ну, значит, до следующей станции. Изведывать будем...
Корниловцы играли в карты.
Умирают туберозы
На моем столе.
Звезды падают как сле-езы
В дымно-синей мгле...
мягким баритоном пел штабс-капитан Мещерский, бравый корниловец, с черепом на рукаве гимнастерки. Наконец эшелон рвануло...
НОЧЬ В СЛАВЯНСКЕ
- Несите! На вокзале не может не быть летучего отряда. Но скорей, не останьтесь, эшелон сейчас идет...- И, подойдя к двери теплушки, штабс-капитан Мещерский быстро ее раздвинул.
- Ну!.. И этого...
Поручик Бобрик, лежащий рядом со мною марковец, протяжно и глухо застонал.
Была ночь...
Когда меня несли на вокзал, звезды в небе - много звезд - кружились в глазах красными шариками. Руки свисали вниз. Кисти болтались. Два раза - за разом раз,- точно о тяжелые мертвые струны, ударились, отскочили и вновь ударились о что-то холодное.
- Осторожно, рельсы! - сказал первый солдат.
- Вижу,- сказал второй. - Эх, и ночь же!..
И вот красные шарики куда-то укатились - вдруг, внезапно, точно стрелки, сбежавшие под гору. Над глазами закачался желтый круг. "Лампочка..." - подумал я и почувствовал - вдруг, сразу: больше не качаюсь...
Меня положили на пол.
- Никаких летучек нет! - сказал первый солдат. "Ефрейтор Филимонов говорит",- узнал я голос вестового штабс-капитана Мещерского.
- Ну да ладно! - сказал второй.- Пусть полежит, Идем!
"Филимонов! Эй, Филимонов!!" - хотел крикнуть я, сразу поняв: меня бросают... здесь я умру!..- но ни крикнуть, ни сказать, даже шепотом: "Филимонов, эй, Филимонов!" - я не смог...
Только поднял голову. Две солдатских спины уходили за дверь. За дверью качалась ночь. В ночи качались звезды.
- Эй, Филимонов! - крикнул я наконец и сразу же лишился сил. Голова ударилась о пол. Желтый кружок над дверью - красными, двойными, тройными кругами - вниз, кверху - во все стороны расползся по темноте...
...Потом принесли поручика Бобрика. Положили рядом со мной. Говорить я не мог, не мог также и приподняться. Но видел, кажется, все и уже все ясно и отчетливо понимал.
Солдаты ушли.
По стенам ползла ночь. Мне казалось, тени скребут известь стен, и известь осыпается.
"Надо встать!..- решил я.- Надо ползти к своим... в теплушку..."
Уперся о ладони. Но ладони поскользнулись, разъехались. Я стал падать - ниже... ниже... ниже...
Когда я вновь открыл глаза, в зал, крадучись и озираясь на дверь, вошел Филимонов. Над поручиком Бобриком он наклонился.
- Не умер, но все одно помирает! - сказал он кому-то и взял поручика за ногу.
На мне были сапоги дырявые, и воровать их не стоило.
* * *
...- Мама, ты знаешь?.. Мама, не я, другой это!.. Не нужно, пройдем мимо!..- И вдруг, громко: - От-де-ле-ние!..- так бредил поручик Бобрик.
"Встану!.. Нет, нужно встать!.." - думал я, подползая к стене. Поднял руки...
Стена возле меня грузно качалась.
Молодой рыжеусый поручик вертел в руках корниловскую фуражку. Волновался.
- Извольте воевать с большевиками, когда чуть ли не в каждом нашем солдате сидит большевик! Я удивленно взглянул на поручика.
- В корниловце?
- Ну да, в корниловце! Двух часовых приставили. К машинисту. Двух. А они оба - и у всех под носом - с машинистом вместе как в воду канули!
...Рыжеусый поручик уже раз десять приоткрывал дверь теплушки.
- А ну, что слышно?..
Сквозь щель дверей дул ветер. Язычок свечи на полу пригибался и бился, как в поле флажок линейного. Солдаты, раскинув руки, тяжело и хрипло дышали.
- А ну, что слышно?..
Но в темноте, за дверью теплушки, слышно ничего не было.
...Когда часа полтора тому назад мне удалось, наконец, подняться и выйти на перрон, эшелон корниловцев все еще готовился к отбытию.
"Славянск" - прочел я над станцией и, медленно спустившись на пути, пошел, качаясь, к эшелону.
Но нашей теплушки в составе эшелона уже не было. Я просунул голову в дверь ближайшего вагона.
- Скажите, здесь дроздовцы были... с пулеметами?.. Рыжеусый поручик, гревший руки над круглой печуркой, небрежно мне козырнул.
- Были, но остались в Лимане... С волами, кажется?..
- И с волами... Да... А зачем остались? Послушайте? Рыжеусый поручик развел руками:
- А я знаю? - Потом наклонился ко мне. Взглянул в самое лицо.Э-э-э!.. Да вы больны, поручик?
- Я залезу к вам... Можно?
- Залезайте!..
..."Все равно! - решил я.- Пусть давятся!"
В углу теплушки не дуло. Мне было тепло. Вылезать из-под шинели не хотелось.
"Все равно... Черт с ним!.. И с наганом... И с Мещерским... И с Филимоновым..."
На мне не было ни пояса, ни нагана.
* * *
- Черт дери! Извольте воевать с большевиками, когда в каждом...
Рыжеусый поручик сидел на "Максимке". В ногах у него уже догорела свеча. Солдаты все еще спали.
Но вот пламя свечи упало набок и тревожно забилось. На уровне пола, в дверях, вдруг с вихрем распахнувшихся, выросла чья-то голова в густой папахе из заячьего меха.
- Здравия желаю, господин полковник!
- Слушайте!
Очевидно, полковник встал на носки,- голова его поднялась над уровнем пола.
- Вы студент?
Привстал и рыжеусый поручик.
- Так точно!
- Путеец?
- Так точно!
- Практикантом ездили?
- Раза три приходилось!
- Отлично! Отправляйтесь немедленно к командиру полка и заявитесь.
- Но, господин полковник, я давно уж... Но заячья папаха полковника уже качнулась за дверью.
- Не можем стоять, поручик! Промедление смерти подобно! Как-нибудь, а ехать нужно! - из темноты прогудел его голос.
- Значит, вы едете?
- Едем.
- Прощайте! Я должен поджидать своих!
И, все еще шатаясь, я медленно пошел к вокзалу.
Над вокзалом тянулась узкая полоска зимней зари.
Последний путь, по счету четвертый, находился далеко от вокзала.
Утро долго не прояснялось, и корниловцы, бродившие около эшелона, казались мне серыми пятнами.
Вдоль вагонов, по песку, присыпанному мелким снегом, текло утро. Оно переползало через пустые поезда, угрюмо стоявшие на первом, втором и третьем путях; в желтых снежных полях за путями расползалось, сгребая тени из-под круглых, как курганы, сугробов. Низко в небе, цепляясь за голые ветви лип возле станции, висели рыжие тучи.
