Олег Хафизов - Киж
* * *
- Неужели столько мужиков не могут скрутить одного субчика? - изумился Бедин. - Разве с ним нельзя найти общий язык, договориться, сторговаться?
- Не забывайте, что он великолепно вооружен, - оскорбился археолог. Против пулемета не устоял еще ни один герой, а этот фанатик пускает в ход оружие без малейшего сомнения. Думаете, почему в этих роскошных лесах нельзя встретить ни одного грибника, ни одного охотника или туриста?
- Потому что он их уже встретил, - сострил младший археолог, но никто не рассмеялся на его шутку.
- Что же касается общего языка, этот бурбон настолько убежден в своей правоте, что его не прельстит все золото мира.
- Подкуп и шантаж - это первое, что мы попробовали, - поддержал настоящий Петров-Плещеев. - Мы также предлагали ему вступить в половые сношения с мадмуазель Соколовой, то бишь Джейн Биркин, или любым из нас. Он оказался несгибаем.
- А после этого окончательно пришел к мысли о необходимости нашего расстрела, - глухо пробормотал Иванов-Мясищев. - Он ни на секунду не поверил в то, что мы настоящие журналисты.
- А где же ваш хваленый арсенал? Где же ваши яды, торпеды, гранатометы? - возмутился Бедин. - Вы ведь могли разнести в клочья целый город!
- Наш арсенал теперь в его руках, - неохотно признался Петров-Плещеев.
- Он направил на нас свой старенький пулемет, мы испугались смерти и побросали оружие, - прорыдал Иванов-Мясищев. - Мне ведь всего тридцать четыре года, я страшно не хотел умирать!
- Это вам не яд в бокалы подсыпать! - мстительно напомнил Бедин.
- Он считает себя единственным законным представителем Российской армии и находится в состоянии войны с настоящей Россией, Америкой, Германией, Китаем и, кажется, всеми остальными странами мира, - сказал старшой археолог. - По-своему этого кровожадного Дон Кихота можно даже уважать.
- А я бы с удовольствием набил ему харю, - без симпатии признался Бедин. - Тоже мне - Соловей-Разбойник.
Дверь с лязгом открылась, и в подземелье появилась Глафира, перевоплощенная настолько, что обозреватели ни за что не узнали бы ее, если бы не были предупреждены. Теперь это была не грязная попрошайка, унижающаяся в трактире из-за куска хлеба, но и не рафинированная, немного усталая столичная леди. Она превратилась в юную, бодрую, грубоватую воительницу, пацанку, амазонку, которая вовсе не подвержена женским слабостям и сама хватает жизнь за горло твердой, решительной рукой. Глафира была в новеньком пятнистом комбинезоне, схваченном на узкой талии офицерским ремнем, высоких шнурованных бутсах и зеленой снайперской косынке. Глафира держала котелок с каким-то аппетитным варевом и алюминиевые судки с ложками. Стоявший за ее спиной с пулеметом под мышкой капитан Свербицкий освещал застенок керосиновой лампой.
- Встать! - звонким, злым голосом скомандовала Игрицкая. - Для приема пищи по порядку номеров рассчитайсь!
- Ну, первый, - пожав плечами, подчинился Бедин, на всякий случай пока решивший не выказывать знакомства.
- Второй, - вяло пробормотал настоящий Филин.
- Не понял! - весело прикрикнула Глафира. - Повторим еще раз, а то, как я посмотрю, кое-кому вместо обеда захотелось отжаться от пола семьдесят раз.
- Первый! Второй! Третий! Четвертый! - На этот раз перекличка прошла без единой заминки, и даже псевдоавстралийка Джейн Биркин, упорно не выходя из своего фиктивного образа, пискнула:
- Намба эйт!
Похоже, обед для пленников был сварен из суповых пакетиков с добавлением кое-каких полевых травок. Эта похлебка показалась наголодавшимся обозревателям невероятно аппетитной и была проглочена мгновенно, но, когда Бедин приподнялся было за добавкой, капитан Свербицкий лязгнул своим противным пулеметом и направил на него ствол.
- Балуй, ферт очкастый!
В это время Иванов-Мясищев, который во время еды строил брезгливые мины и придирчиво ковырялся ложкой в миске, отставил недоеденную порцию и капризно воскликнул:
- Не имеете права!
- Что-о-о? - Глафира наклонилась к самому лицу псевдожурналиста. - Что мы не имеем?
- Мы не военнопленные, а захваченные в плен мирные жители, - ворчал плаксивый разведчик. - А поскольку по профессии мы гражданские журналисты, нас вообще не имеет права задерживать ни одна из воюющих сторон. Документы у нас в полном порядке, так что вы обязаны выдавать нам ежедневно не менее ста граммов мяса и свежие фрукты, а также центральные газеты и книги.
- Ах вот как, ананасов захотели, - зловеще улыбнулась Глафира, запуская пальцы в густую шевелюру шпиона. - А знаешь ты, рыбья холера, что такие вот, как ты, мирные жители вырезали всю мою семью, а потом насильничали меня на морозе целым взводом? Знаешь ли ты, сучий потрох, что я до войны была артисткой, играла на фортепьянах, говорила по-французски и слова грубого не слышала, а теперь кормлю вшей в окопах, питаюсь кореньями да сплю на голой земле, лишь бы вывести под корень буржуйскую нечисть? Знаешь ли ты, что я уже сорок человек положила из своей снайперской винтовки и положу еще столько же, если мне прикажет Родина и мой спаянный кровью братишка товарищ Свербицкий? Что морду воротишь?
Глафира ловким приемом профессионалки повалила капитана на пол, лицом вниз, и мгновенно защелкнула руки за его спиною наручниками. Затем рывком она поставила его на колени и стала лезвием ножа разжимать ему зубы и запихивать в рот по одной ложке, пока не скормила все.
Обессиленный, залитый слезами и супом контрразведчик боком повалился на солому.
- У кого еще будут претензии к кухне? - поинтересовалась Глафира и, поскольку ни одной жалобы не поступило, добавила более миролюбиво: - Никто не знает, как долго затянется блокада Кижа. Мы вынуждены были разделить все запасы продовольствия из расчета как минимум на два года. Возможно, за это время нам удастся выиграть войну своими силами или на помощь нам придут крупные соединения Российской армии, перешедшие на сторону закона. Пока же мы будем выдавать мясо всего раз в неделю, несовершеннолетним - два раза. Это если до тех пор вы не будете расстреляны. Если же будете... Перед расстрелом обещаю каждому из вас чарку спирта и сигарету.
"Неужели она действительно превратилась в фанатичку? Но для чего она тогда звала нас на помощь?" - недоумевал Феликс. Не раз и не два он становился жертвой вероломства женщин, но каждый раз их способность менять личину не укладывалась в его голове. И вот, когда он окончательно пришел к выводу, что Игрицкая своими криками заманивала их в западню, артистка подошла к нему за пустой миской и жарко прошелестела ему на ухо:
- Через десять минут попросись в туалет!
Она собрала посуду, брезгливо пнула лежащего Мясищева сапогом в живот, сняла с него наручники и вышла из камеры. Капитан Свербицкий вежливо попрощался и вышел за нею.
- Странная женщина. Такая красивая и такая безжалостная, - задумчиво проговорил Филин.
- Ее можно понять, если с нею действительно так обошлись, - возразил
Прохор. - Представьте себе, что вас насилует на морозе взвод оккупантов.
- Ну и что здесь особенного? - парировал майор. - Тоже мне - недотрога. Такая сама изнасилует целый батальон морской пехоты и еще добавки потребует.
Реечный ключ так неожиданно вонзился в прорезь замка, что узники вздрогнули. В дверном проеме стоял капитан Свербицкий.
- Кто просился в туалет? - зловеще спросил партизан. - Еще раз спрашиваю: кто просился в туалет у прапорщика Игрицкой?
- Я, - спохватился Бедин, из-за избытка впечатлений совсем забывший о своем уговоре с актрисой.
* * *
Свербицкий, прислонив к стене пулемет, достал из встроенного шкапчика рулон туалетной бумаги, мыло и свежее вафельное полотенце. Бедин удивленно присвистнул.
- И вы еще будете писать, что в Российской армии плохо обращаются с военнопленными? - укоризненно заметил капитан.
- Что вы, это просто концлагерь курортного типа, - галантно возразил обозреватель, отматывая себе метра три узкой розовой промокашки. - Надеюсь, расстреливать нас будут с не меньшими удобствами.
Военный насупился.
- Между прочим, сам я не пользовался мылом уже около месяца, с тех пор как был захвачен первый военнопленный. Так что ирония с вашей стороны неуместна.
Он набрал шифр замка и открыл дверь туалета.
- Сколько времени вам понадобится на отправление естественных потребно-стей и личную гигиену? - осведомился капитан, пропуская пленного в комнатку.
- Чем больше, тем лучше, скажем, не менее двадцати пяти минут, обнаглел Бедин. - Долголетняя творческая работа развила во мне плачевную склонность к запорам.
- Странно, - пробормотал военный, не нашедший в заявлении обозревателя никакого подвоха. - У нас в действующей армии чаще возникает проблема как раз противоположного свойства. Я вернусь за вами ровно в десять часов пятьдесят две минуты. Желаю успеха.
Дверь с тоненьким скрипом затворилась, и военный закрыл шифрозамок. Бедин остался наедине со своим пищеварением, держа в одной руке розовый слиток ароматного мыла, в другой - длинную ленту бумаги. Полотенце было наброшено на шею.
