Федор Сологуб - Том 1. Тяжёлые сны
— С миру по нитке, — начал было Шестов. Но уже он так давно молчал, что у него на этот раз не вышло, — горло пересохло, звук оказался хриплым. Шестов сконфузился, закраснелся и не кончил пословицы.
— Самое главное, — сказал Ермолин, — надо для начала людей убежденных, чтоб они верили в дело и повлияли на других своею уверенностью.
— Люди найдутся, — сказал Хотин с уверенным видом и погладил бороду, как будто бы эти люди были у него в бороде.
— Было бы корыто… — начал опять Шестов и опять в смущении замолчал: он видел, что Анна улыбается.
— Заведем в складчину машины, — заговорил Логин, — работа будет производительнее, меньше будет утомлять. Приспособим электричество. Много есть под руками живых сил, которыми не пользуются люди. Заведем общие библиотеки. Будем обмениваться нашими знаниями, будем устраивать путешествия…
— На луну, — тихо сказал кто-то, Логин не расслышал кто.
Логин вздрогнул слегка и заметил, что мечтает вслух.
— Зачем на луну? — досадливо сказал он, — хоть бы по родине, а то мы и ее не знаем как следует.
— Еще один вопрос, — торопливо сказал Коноплев, — типография будет?
При этом его лицо приняло такое— выражение, точно это было самое важное и интересное для него дело, и черные глаза с ожиданием уставились на Логина.
— Что ж, если понадобится, отчего же, — ответил Логин, — в других городах есть, так отчего бы и у нас ей не быть!
— В нашем городе? Что у нас печатать? — спросила, улыбаясь, Анна. — Листок городских известий и сплетен?
— Непременно надо, оживленно заговорил Коноплев, — мало ли здесь учреждений разных, и частных, и казенных, — нужны бланки, книги торговые, объявления, мало ли что. Наконец, книги печатать.
— Какие? Приходно-расходные?
— Ну да вот я напечатаю свое сочинение, — почти готово.
— Для книги-то стоит, согласился Ермолин с едва заметною усмешкою.
— Эта типография, — сказала Анна, — будет как теплица, чтобы взращивать провинциальные книги.
Решили прочесть вслух и обсудить устав. Мальчики вернулись на террасу, и Анатолий выпросил, чтобы читать позволили ему.
После чтения каждого параграфа подымались споры, довольно-таки нелепые. Горячее всех спорили, причем часто не понимали друг друга, Коноплев и Хотин: Коноплев любил спорить, Хотин хотел показать свою практичность, и оба оказывались бестолковыми одинаково. Ермолин и Анна помогали им разобраться и с трудом успевали в этом. Шестов говорил мало, зато много волновался и краснел. Мальчики не ушли и слушали внимательно; Митя горел восторгом и сердился на непонимающих. Логин молчал и смотрел все так же, мечтательными, не замечающими предметов глазами. Но он видел, что ласковые глаза Анны иногда останавливались на нем, — и ему приятно было чувствовать на себе ее взгляд. Казалось ему иногда, что ее чистые глаза, доверчивые, были насмешливы. Да, от насмешливого отношения к себе, зачинателю, и к своему замыслу он никогда не мог совсем освободиться.
Когда чтение окончилось, спорили еще долго о названии общества: Коноплев предлагал назвать его дружиною, Хотин — компаниею. Шестов — братством, — и не пришли ни к чему.
— С этим обществом мы таких делов наделаем, что страсть! — воскликнул Хотин, внезапно воодушевляясь. — Мы им покажем, как жить по совести. Только бы удалось нам осуществить, а уж мы им нос утрем.
И он яростно погрозил кому-то кулаками.
Логин вдруг нахмурился; язвительная улыбка промелькнула на его губах.
«Ничего не выйдет», — подумал он, и тоскливо стало ему. Но вслух он сказал:
— Да, конечно, если приняться с толком, то должно осуществиться.
«Отец-такой же мечтатель, как и дочь, — думал он об Ермолиных. — Он верит в мой замысел больше, чем я сам, — поверил сразу, с двух слов. А я, после стольких дум, все-таки почти не верую в себя! А какой бодрый и славный Ермолин! Глаза горят совсем по-молодому, — позавидуешь невольно».
— Однако, — суетливо заговорил Коноплей, — я не стану тратить времени даром: сейчас же буду готовить книгу для типографии. Мне типография больше всего нужна. Это хорошо будет устроено. Вот я книгу написал. Напечатать — надо деньги. А своя типография, то даром, — выгода очевидная.
— Ну, не совсем даром, — сказал Логин, хмурясь и в то же время улыбаясь.
— Да, да, понимаю: бумага, краска типографская. Ну да это подробности, потом.
— У вас и так много работы, — сказал Шестов, — а вы еще находите время писать.
Он с большим уважением относился к тому, что Коноплев пишет.
— Что делать, надо писать, — с самодовольною скромностью отвечал Коноплев. — Никто другой не говорит в печати о том, что нужно, — приходится выступать нам.
— А не будет нескромностью полюбопытствовать, о чем ваша книга? — спросил Логин.
— Против Льва Толстого и атеизма вообще. Полнейшее опровержение, в пух и прах. Были и раньше, но не такие основательные. У меня все собрано. Сокрушу вдребезги, как Данилевский Дарвина. И против науки. — Против науки! — с ужасом воскликнул Шестов.
— Наука-ерунда, не надо ее в школах, — говорил Коноплев в азарте. — Все в ней ложь, даже арифметика врет. Сказано: отдай все, — и возвратится тебе сторицею. А арифметика чему учит? Отнять, так меньше останется! Чепуха! Против Евангелия. К черту ее!
— Со школами вместе? — спросил Ермолин.
— Школы не для арифметики!
— А для чего?
— Для добрых нравов.
— В воззрениях на науку, — сказал Логин, — вы идете гораздо дальше Толстого.
— Вашего Толстого послушать, так выходит, что до него все дураки были, ничего не понимали, а он всех научил, открыл истину. Он соблазняет слабых! Его повесить надо!
— Однако, вы его недолюбливаете.
— Книги его сжечь! На площади, — через палача!
— Ас читателями его что делать? — спросила Анна с веселою улыбкою.
— Кто его читает, всех кнутом, на торговой площади! Анна взглянула на Логина, словно перебросила ему Коноплева.
— Виноват, — сказал Логин, — а вы читали?
— Я? Я читал с целью, для опровержения. Я зрелый человек. Я сам все это прошел, атеистом был, нигилистом был, бунтовать собирался. А все-таки прозрел, — Бог просветил; послал тяжкую болезнь, — она заставила меня подумать и раскаяться.
— Просто вы это потому, что теперь мода такая, — сказал Шестов; он от слов Коноплева пришел в сильнейшее негодование.
Коноплев презрительно посмотрел на него.
— Мода? Скажите пожалуйста! — сердито сказал он.
Широкие губы его нервно подергивались.
— Ну да, — продолжал Шестов, волнуясь и краснея, — было прежде поветрие такое— вольное, и вы тянулись за всеми, а теперь другой ветер подул, так и вы…
— Нет, извините, я не тянулся, я искренно все это пережил.
— И Толстой — искренно.
— Толстой? На старости лет честной народ мутит.
— Ваша книга его и обличит окончательно, — сказала Анна примирительным тоном,
— Мало того! На кол его, и кнутом!
— Меры, вами предлагаемые, не современны, к сожалению, — сказал Шестов.
Он старался придать своим словам насмешливое выражение, но это ему не удалось: он весь раскраснелся, и голос его звенел и дрожал, — очень уж обидно ему было за Толстого, и он теперь от всей души ненавидел Коноплева.
— Не современны! — насмешливо протянул Коноплев. — То-то нынче все и ползет во все стороны, и семья, и все. Разврат один: разводы, амурные шашни! А по Домострою, так крепче было бы.
— Так, по Домострою, — сказал Ермолин, — то есть непокорную жену…
— Камшить плетью!
— Хорошо, кто с плетью, худо, кто под плетью, — сказал Логин, — всяк ищет хорошего для себя, а худое оставляет другим. Так и жена.
— Нет, совсем не так. Жена — сосуд скудельный, она слабее, и поэтому ее обязанность — повиноваться мужу.
— Вот вы говорите, что жена слабее, — сказала Анна. — А если случится так, что жена сильнее мужа?
— Не бывает! — решительно сказал Коноплев.
— Однако!
— Если телом и сильнее, так умом или характером уступит. Муж — глава семьи. Вот Дубицкий — примерный семьянин, он в повиновении держит…
— Изверг! — воскликнул Шестов.
— А взять хоть нашего городского голову, — да он прямой колпак. Я б его жену а бараний рог согнул.
— Это вам не удалось бы, — возразил Хотин, — посмеиваясь.
— Не беспокойтесь! Или еще исправничиха, — разве хорошо? Муж долги делает, а она наряжается. Не молоденькая, пора бы остепениться!
Глава десятая
Логин и Шестов с Митею втроем возвращались от Ермолиных. Они отказались от экипажа, который им предлагали, а Коноплев и Хотин предпочли ехать.
Митя устал за день. Ему хотелось спать. Иногда он встрепенется, пробежит по дороге и опять шагает лениво, понурив голову.
