Федор Сологуб - Том 1. Тяжёлые сны
Шестов покраснел. Логин подумал, что грубая кличка могла относиться и к Анне, и почувствовал злобу. Быстро глянул на Анну. Брезгливое движение слегка тронуло ее губы. Она протянула руки вперед, словно запрещала говорить об этом дальше. Ее движение было повелительно.
— Вот более важная новость, — сказал Ермолин, — в нашей губернии уже были, говорят, случаи холеры. Хотин вздохнул, погладил бороду и сказал:
— Недаром, видно, у нас барак построили.
— Типун вам на язык! — сердито крикнул Коноплев. — Чего каркаете!
— Уж тут каркай, не каркай… Слышали вы, что в народе болтают?
— А что? — спросил Логин.
— Известно что: барак построили, чтоб людей морить, будут здоровых таскать баграми, живых в гроб класть да известкой засыпать.
— А все-таки холера к лучшему, — заявил Коноплев. — Это чем же? — спросил Хотин несколько даже обидчивым голосом.
— А тем, что все-таки город почистили немножко. Все замолчали. Никому не хотелось больше говорить о холере. Она была еще далеко, и ясный весенний день с радостною зеленью, с нежными и веселыми шорохами и беззаботными чириканиями не верил холере и торопился жить своим, настоящим. Но этот разговор напомнил Анне другое неприятное, но более близкое — этим цветам и звукам.
— Василий Маркович, вы были у Дубицкого? — спросила она у Логина и с тревожным ожиданием склонилась в его сторону стройным станом, опираясь на край стула обнаженною рукою.
— Да, как же, был. Почуеву дадут место, но в другой какой-нибудь школе.
— Ну вот, большое вам спасибо, — сказал Ермолин и крепко пожал руку Логина. — Как это вам удалось?
Анна посмотрела на Логина благодарными глазами, и ее рука нежным движением легла на его руку. Логин почувствовал, что ему не хочется рассказывать ей, потому что она смотрит так ясно, но он преодолел себя и подробно передал все, что было.
— Молодец генерал! — воскликнул Коноплев с искренним восторгом.
Хотин неодобрительно потряс черною бородою, Шестов покраснел от негодования, Анна спросила холодно и строго:
— Что же вам так нравится? Коноплев слегка смутился.
— Как же, дисциплина-то какая? Разве худо?
— Неумно. Какие жалкие дети!
— Обо всем не перенегодуешь, так не лучше ли поберечь сердце для лучших чувств, — сказал Логин с усмешкою.
Анна вспыхнула ярким румянцем, так что даже ее шея и плечи покраснели и глаза сделались влажными.
— Какие чувства могут быть лучше негодования? — тихо промолвила она.
— Любовь лучше, — сказал Шестов. Все на него посмотрели, и он закраснелся от смущения.
— Что любовь! — говорила Анна. — Во всякой любви есть эгоизм, одна ненависть бывает иногда бескорыстна.
В ее голосе звучали резкие, металлические ноты; голубые глаза ее стали холодными, и румянец быстро сбегал с ее смуглых щек. Ее обнаженные руки спокойно легли на коленях одна на другую. Шестов смотрел на нее, и ему стало немного даже страшно, что он возражал ей: такою строгою казалась ему эта босая девушка в сарафане, точно она привыкла проявлять свою волю.
— Да вот, — сказал Логин, — вы, конечно, давно негодуете, а много вы сделали?
Анна подняла на Логина спокойные глаза и встала. Ее рука легла на деревянные перила террасы.
— А вы знаете, что надо делать? — спросила она.
— Не знаю, — решительно ответил Логин. — Порою мне кажется, что негодующие на мучителей просто завидуют: обидно, что другие мучат, а не они. Приятно мучить.
Анна смотрела на Логина внимательно. Темное чувство подымалось в ней. Ее щеки рдяно горели.
— А что, — сказал Ермолин, — не приступить ли к делу? Василий Маркович прочтет нам…
— Постойте, — сказал Коноплев, — писать-то все можно, бумага стерпит.
Все засмеялись. Коноплева удивил внезапный смех. Он спросил:
— Что такое-? Да нет, господа, постойте, я не то, что… я хочу вот что сказать: важно знать сразу самую суть дела, главную идею, так сказать. Вот я, например, я уж после Других примкнул, мне рассказали, но, может быть, не всё.
— Савва Иванович любит обстоятельность, — сказал Хотин, посмеиваясь.
— Ну а то как же? Все-таки интересно знать, что и как.
— В таком случае, — сказал Ермолин, — мы попросим Василия Марковича предварительно словесно изложить нам свои мысли, если это не затруднит.
— Нисколько, я с удовольствием, — отозвался Логин. Он мечтательно глядел перед собою, куда-то мимо кленов радостно зеленеющего сада, и медлительно говорил:
— Все нынче жалуются, что тяжело жить.
— Еще и как тяжело, — со вздохом сказал Хотин.
— Мы все, не капиталисты, — продолжал Логин, — живем обыкновенно изо дня в день.
Если бы посмотрел на Анну, заметил бы, что она вдруг смущена чем-то, но ничего не видел и говорил:
— Болезнь, потеря работы, смерть главы семейства — все это быстро поглощает сбережения. Да и как сберегать? Часто не из чего, да и самый процесс скапливания денег непривлекателен.
— Ну, чем же? — недоверчиво спросил Коноплев.
— В нем есть что-то презренное, скряжническое.
— Ну, не скажите, — прибережешь копейку, так сам себе барин, ни от кого не зависишь.
— Это верно, — подтвердил Хотин, задумчиво поглаживая длинную бороду.
— Может быть, и так, — сказал Логин, — но одни сбережения не могут быть достаточны. Возьмем хоть сберегательные кассы. У них громадные капиталы, но что ж? Вы делаете сбережения в кассе, но это не ставит вас ни в какие отношения с другими вкладчиками. Исчерпали вы ваш вклад и беспомощны: касса ни в каком случае не даст вам в долг.
— Для того ссудосберегательные кассы, — сказал Коноплев.
— Да, это хорошо, но и это узко, — деньги не всегда достаточная помощь. Бывает иногда нужно живое содействие, совет врача, юриста, достать работу или еще что-нибудь. Надо установить тесные связи между членами общества, как в семье, где все друг другу помогают.
— Тоже, какая семья! — сказал Хотин.
— Мы хорошую устроим, — отвечала Анна с ласковою улыбкою.
— Множество людей, — продолжал Логин, — терпят недостаток в необходимом, и они же часто не могут найти работы. А лишних людей нет.
— Да, кабы лишних ртов не было, — спорил Коноплев.
— Не бывает их, — говорил Логин. — Если новый работник увеличивает собою предложение труда, так зато он увеличивает и спрос на чужую работу. Человек не может прожить без помощи других, это понятно: естественное состояние человека — нищета. Но зато естественное состояние общества-богатство, и потому общество не должно оставлять своих сочленов без работы, без хлеба, без всего такого, чего на всех хватит при дружной жизни. В нашем городе, например, найдется немало людей и образованных, и простых, у которых есть досуг, и почти каждый из них во многом нуждается. Они могут соединиться. Можно вперед рассчитать, сколько работы потребуется в год, работы друг на друга. Каждый делает, что умеет: сапожник сапоги тачает…
— И пьянствует, — вставил свое словечко Коноплев.
— Пусть себе пьет, лишь бы свою долю работы сделал, — сказал Ермолин.
— А работы у него будет много, — продолжал Логин, — зато и на него будут работать многие: и врач, и плотник, и слесарь, и учитель, и булочник. Образуется союз взаимной помощи, где каждый нужен другим и каждый братски расположен помочь другим, — зато и ему окажут всегда помощь и поддержку, все будут свои люди, соседи и друзья. Всякому, кто хочет работать, найдется работа. И всякий будет пользоваться большими удобствами жизни, возможностью жить не в тех конурах, в которых теперь живет большинство. А еще выгода, — при таком устройстве добрососедских союзов нет надобности в дорогом посредничестве купцов, хозяев, предпринимателей.
«Он холоден, и не верит, — вдруг подумала Анна, и вся наклонилась на стуле, и с удивлением посмотрела на Логина. — Нет, — опять подумала она, — я ошибаюсь, конечно!»
— А если члены перессорятся? — спросил Коноплев.
— Весьма вероятно, — отвечал Логин. — Но это не беда: неуживчивые выйдут, другие спорщики подчинятся общему мнению, увидят, что это выгодно.
— Нужен капитал, — сказал Хотин, — без денег самых пустых вещей не устроишь.
Деловая озабоченность не шла к нему, — такое у него всегда было рассеянно-мечтательное лицо.
— Каждый человек сам по себе капитал, — сказал Логин. — Инструменты у многих, конечно, найдутся.
— И деньги найдутся, — сказала Анна и опять покраснела.
Странное чувство неловкости владело ею; стала смотреть в сад и положила руки на деревянную изгородь террасы. Цветы, которые пахли безмятежно, по-весеннему, возвратили ей спокойствие.
— С миру по нитке, — начал было Шестов. Но уже он так давно молчал, что у него на этот раз не вышло, — горло пересохло, звук оказался хриплым. Шестов сконфузился, закраснелся и не кончил пословицы.
