Виктор Некипелов - Институт Дураков
Витя был злым демоном отделения как для зеков, так и для медперсонала. Зеков - третировал. Похищение у Каменецкого листочка с исповедью было едва ли не самой безобидной выходкой. Слабых он бил, отнимал сигареты и продукты. Сильных - обыгрывал в домино, артистически шулерствуя. Постоянно доводил нянек и сестер: то перевесит таблички с фамилиями на дверях палат, то каких-нибудь таблеток в процедурной наберет... Однажды выкрал у няньки из кармана ключ от дверей... В другой раз придремавшую няньку к стулу привязал... Зачастую Витя явно "перекладывал", переигрывал, открыто работая "на публику", но это, видно, входило в его "психиатрическую программу". По принципу: чем нелепей - тем верней.
Не знаю, чем подкупил я заледеневшее сердце этого злого мальчика... Может быть, тем, что не поддакивал и не смеялся, глядя на его шутовство, но вместе с тем и не порицал, не точил? К его рассказам отнесся по-взрослому, без иронии? Заговорил на какие-то отвлеченные, "красивые" для воровской, уголовной души темы? Например, о большой женской любви. Отрывки из "рассказа о семейной драме" Герцена ему читал, из писем Натали...
Витя лежал на соседней койке, по-мальчишески подперев щеку ладонью, и смотрел на меня проснувшимися, прозрачными глазами. Приручался, оттаивал.
Постепенно поведал мне историю своей загубленной жизни и своих преступлений против общества... Конечно, как выяснилось, безотцовщина... Детсад, пустая, скоро надоевшая школа и - более притягательные уроки улицы. Мама работала продавцом... Домой приходила поздно. Хорошая, но... Появился отчим, потом другой. Водочкой угостил... В общем, в 12 или 13 лет - за уличное ограбление - попал Витя туда, где детей называют "малолетками". И все делают для того, чтобы возбудить в них комплекс неполноценности и натравить на мир. И пошел Витя по накатанной дорожке... Ведь давно известно, что не исправляет наш лагерь никого, хоть он и "исправительный". Только развращает и ожесточает. Почему т. н. повторная преступность у нас, как ни в одной стране велика...
И уже не выбраться из хваткого круга. Так и сказал мне Витя в минуту откровенности: "Я бы рад выскочить, да не могу!.." Он словно бы видел впереди еще более темные глубины.
Признания его "дураком" Витя хотел страстно. Ведь это не только сейчас спасло бы от лагеря, но и дало бы, как он выражался, "красную книжечку" на все времена. То есть пей, кути, дерись, воруй - все ничего, сойдет, ведь ты "псих", "дурак", и с тебя как с гуся вода.
Витя нервничал, т.к. лежал в отделении второй месяц, а все-то, вроде, никаких сдвигов не было. Пару раз поговорил с ним врач (Альберт Александрович Фокин), сделали стандартные анализы - и все, забыли. Не понимал он, что в этом-то и заключалась главная "метода" института Сербского: пронаблюдать незаметно, как испытуемый реагирует на такое "забвение", выявить - ждет он чего-нибудь или нет? Здоровый, сознающий, желающий признания будет нервничать из-за неизвестности, а больной, что, останется безразличным. Просто и хорошо.
Витя ждал. И чем меньше оставалось до конца второго срока, тем отчаянней становились его проделки. Я уже рассказывал о шуточках с няньками. А однажды он чуть не до кондрашки довел дежурного вертухая, имитировав побег... Вечером, после отбоя, Витя залез под наш круглый стол и крылся за длинной, чуть не до пола свисающей клеенкой. Нянька раз заглянула в палату, два - Яцунова нет. Прибежал дежурный прапорщик, заглянул под кровать - нет! Я принял участие в игре, т.к. лежа в своей постели, видел Витю сбоку. Комментировал беготню вертухая и нянек. А там уже сестра носилась по отделению, хлопали дверями, зажигали в палатах свет. Включили и в нашей на минуту. Под стол почему-то никто не заглянул. Вертухай еще несколько раз забегал, держась рукой за сердце. В конце концов он, видимо, поднял тревогу, т.к. примчалось пять-шесть прапорщиков и даже офицер. Зажгли везде свет. Конечно, при такой облаве улыбающегося Витю в скорости извлекли из-под стола. Он укусил при этом прапорщика за руку. Тот матюгнулся и хотел ударить Витю, но сестра с нянькой захлопотали:
- Успокойся, Витенька! Ложись! Ну чего это ты? Успокойся!
Обошлась проделка Вите. Примолк на день-два. Потом снова напроказил разбил при открывании форточки-фрамуги стекло в нашей палате. Здесь оказалось обычное, бьющееся. И это тоже внесло некоторое разнообразие в наше монотонное существование.
Так жили и развлекались мы с ним. Когда лежали рядком на койках и разговаривали шепотом, обмякала его душа. Все-все рассказывал мне Витя: и о "корешах", и о девчонках своих. Привязался ко мне по-доброму. Может быть, потому, что я был один из немногих, кто погладил его в жизни по стриженой, сиротской голове...
КАМЕРА-ОБСКУРА
30 января в послеобеденный час вдруг позвала меня сестра и повела куда-то. Вышли из отделения, прошли через комнату, где раздеваются врачи и сестры. По лестнице вниз один пролет. Подошли к двери, на которой табличка "Энцефалографический кабинет". Эге, это уже что-то посложней! В кабинете нас встретили две миловидные женщины, врач и сестра. По углам на столах - груда какой-то сложной аппаратуры, ступить некуда, как на подводной лодке. Прямо на меня глядел экран большого осциллографа. Врач открыла дверь внутри кабинета:
- Проходите сюда.
Я очутился в темной, обитой черной материей комнате. Вспыхнул свет. Посреди стояло кресло-стол, вроде операционного, обитое мягкой синтетикой. Меня попросили сесть на него. Получилось полулежа. Врач сказала, что у меня сейчас снимут биотоки мозга.
- А если я не хочу?
- Ну, что вы! Это же совершенно безвредно. И не больно. Вы ничего не почувствуете. Только надо лежать спокойно, не напрягаться.
Ну, хорошо, посмотрим. Ведь кроме всего прочего, и любопытно.
На голову надели резиновую шапочку с отходящими от нее в разные стороны проводами. Какие-то резиновые присоски прильнули к вискам. Наложили манжетки, тоже с проводами, на запястья. Еще на затылок что-то. Уложили в определенной позе. Все это я уже видел в фильмах о космонавтах. Еще раз попросили лежать спокойно, не шевелиться, ни о чем не думать. Ушли. Щелкнул выключатель, и я остался в полной темноте.
Лежать было приятно, легко. Значит сейчас на осциллографе пишут мои биотоки? И самописец чертит кривую? Ну тогда!.. И я начал, четко читать про себя стихи, отчеканивая ритмично:
Пом-нят ли там о пе-чаль-ном зат-вор-ни-ке,
Или по-ра за-бы-вать?
Читал и читал подряд все свои стихи, написанные за эти полгода во владимирских тюрьмах. Исчерпав их, взялся за Тютчева. Читал, налегая на ритмику. Представляю, какая пляска поднялась у них на экране!
Прибежала сестра.
- Вы что, бровями двигаете?
- Да нет, что вы, лежу как лист.
- Спокойно, спокойно. Расслабьтесь совсем.
Поправила завязочки, ушла. И снова читал я стихи, посылая по проводам дактили и хореи.
На этот раз пришла врач. Тоже попросила расслабиться. Дала в правую руку какую-то втулку с кнопкой и попросила нажимать ее каждый раз, когда вспыхнет свет. Опять был мрак, стихи. Вдруг слева над головой вспыхнула красная лампочка за рифленым стеклышком. Я нажал кнопку. Ну и так далее, через разные промежутки времени лампочка загоралась, видимо, определялась скорость моей реакции. Тут я не халтурил, хотя стихи читал по-прежнему.
Затем стали подключать звук - негромкий зуммер. Здесь уже через строго равные промежутки: звук - свет, звук - свет. При вспышке надо было, как и раньше, нажимать кнопку. Так играли мы долго, потом вдруг звук... а света не последовало. Конечно, палец дернулся, но на кнопку я не нажал. Глупости, обычная выработка условного рефлекса и проверка его по Павлову...
А может, как раз и надо было его нажать?
Эксперимент, слава Богу, вскоре окончился. Меня освободили от присосок. Вся процедура длилась добрый час. Когда уходил, смотрели (сестра, по крайней мере) на меня с ужасом. Не знаю, уж как он там выглядел, мой пульсировавший стихами мозг. Полагаю, токи были сильные.
На следующий день эксперимент с камерой-обскурой повторили. На этот раз, прежде чем приступить к опыту, врач спросила меня:
- Вы биолог?
- В некотором роде. Я фармацевт.
Ну, тогда поймете. Вот смотрите, ничего страшного, мозг испускает электромагнитные колебания...
Она подвела меня к барабану, на котором была записана энцефалограмма, и стала объяснять ее принцип.
- Вот период покоя... Вот порог, ожидание... Здесь вспышка.
Конечно, смутила их бешеная работа моего мозга. Повторилось все вчерашнее. Даже в большем объеме, часа на полтора. На этот раз я прочел все, что знал Тютчева, но еще несколько стихотворений Гумилева, самых чеканных.
Больше на энцефалографию меня не приглашали. Видно, поняли, что дурачу.
Это была вершина т.н. научных исследований, которым подвергали мою персону в институте имени Сербского.
МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ. 1 ГЛАВА: "ОБЪЕКТИВНЫЕ" МЕТОДЫ
Все немногочисленные методы исследования, применяемые в институте имени Сербского для установления психического состояния обследуемых, можно разделить на две группы: на объективные методы и методы субъективные. Под объективными я подразумеваю исследования с помощью какой-либо, пусть не очень сложной и неспецифической, исследовательской техники; субъективными же называю методы, основанные на личном, так сказать, бесприборном наблюдении. Конечно, классификация эта приблизительна, но я применяю ее, чтобы облегчить свой рассказ. Я включаю сюда все исследования, какие наблюдал и каким подвергался в 4-м отделении института.
