Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Юзеф Игнаций Крашевский
Княгиня Гризельда несколько времени просидела молча. В это время красавица Елена приготовляла закуску, которую должны были подать князю Михаичу. Мать знала маленькую слабость своего сына, любившего покушать; молодой, здоровый, он ел охотно и много. Ей доставляло удовольствие смотреть, как ее сын с "мужицким" аппетитом, по ее выражению (которое Елена заменяла более эстетическим выражением — "рыцарский"), готов был поесть во всякое время дня.
В этом было что-то почти младенческое, так как во время еды князь Михаил забывал обо всем на свете.
— Для этих несчастных выборов, — помолчав, сказала княгиня, — тебе еще много кое-чего нужно. Я бы охотно помогла тебе.
Князь поднял голову от тарелки, над которою он сидел наклонившись, и по первому необдуманному побуждению хотел согласиться с матерью, но вовремя спохватился, видя, что она и без того расстроена своими словами.
— Но, — сказал он, — я не думаю, чтобы мне было нужно так много показывать себя. Всем же, ведь известно, что казаки отняли у нас все, чем мы владели.
— Ну, да! И та бедность, которая постигла твоего отца, нас скорее красит, чем позорит. Мы не прожили свою вотчину, — Иеремия принес ее в жертву отчизне, которая еще не уплатила ему своего долга. Мы можем гордиться тем, что нынче ты вынужден так скромно выступать. Тем не менее, в твоих жилах течет ягеллонская кровь, и, взглянув на тебя, всякий узнает это по твоим благородным чертам… Но есть вещи необходимые, — проговорила княгиня, немного подумав, — лошади, которые так дорого стоят, несколько больше прислуги, которая ни для чего не служит, ну, и, наконец, новые ливреи для них.
— Да напрасно было бы тратиться и на многочисленную и эффектную прислугу, — сказал князь Михаил, — я думаю, что достаточно будет выступать там мне самому, как подобает сыну Иеремии, а кортеж мой пусть себе будет незначителен.
— Ах, эти лошади, эти лошади! — вздохнула мать. — У нас были прекраснейшие табуны, даже лошади Конецпольских не могли равняться с нашими, а теперь…
— Войны для них губительны! — сказал князь Михаил. — У меня для себя есть несколько довольно приличных, но для челяди?..
Наступило молчание. Княгиня Гризельда стала расспрашивать про вчерашний день и разговор затянулся бы, если бы не вошел молодой Пац, друг князя, который с французской галантностью, так как и он следовал иностранной моде, поспешил поздороваться с хозяйкой дома.
Гость был весел, лицо его было некрасиво, но молодо и сияло оживлением счастливого человека, у которого всего вдоволь. Мысли его вращались в заколдованном кругу повседневных развлечений.
Он прекрасно знал, где был в этот день обед для самых почетных лиц, у кого вечером conversazione [67] и вечер с танцами.
Как все Пацы того времени, так и этот, опираясь на значение канцлера Крыштофа [68], чувствовал себя сильным. И он давал это чувствовать тем, кого удостаивал своим знакомством. Княгиня должна была считать большой милостью со стороны этой семьи с таким большим влиянием и значением, что молодой староста выказывал расположение к ее сыну и жил с ним на дружеской ноге.
Потому-то здесь и принимали его с выражением большого внимания, не соответствовавшего его молодому возрасту.
Одна Елена Зебжидовская была не слишком любезна к надменному, слишком смелому и самоуверенному молодому человеку.
Пацы стояли еще тогда всем своим многочисленным родом, с Крыштофом литовским во главе, за Кондэ, бок о бок с примасом и Собесским.
Но соперничавший с ними в значении, деятельный Собесский и его жена становились уже неприятными для Пацев. Это еще не выступило наружу, но втайне уже готовился разрыв.
На самой Литве им мешали своим могуществом и влиянием Радзивиллы, с которыми у них уже завязывалась борьба.
И княгиня Гризельда поэтому не удивлялась, когда молодой Пац, начав разговор, довольно язвительно отозвался о жене маршалка Собесского и об ее муже. Они были, правда, из одного лагеря, но легко можно было предвидеть, что самое маленькое раздражение повлечет за собой войну.
Из оживленных рассказов молодого Паца обнаруживались его симпатии и антипатии, не очень, впрочем, скрываемые. Особенно часто он затрагивал Радзивиллов.
— Я бы не очень советовал герцогу Кондэ надеяться на них, да собственно и на Собесского также… Подозреваю, что они для одного лишь того, чтобы показать свою силу, готовы переметнуться в противный лагерь.
— А что вы, пан староста, — спросила хозяйка, — называете противным лагерем? Сомневаюсь, чтобы маленькая горсточка друзей Лотарингского и Нейбурга заслуживала этого имени…
— Пока еще нет, — отвечал Пац, — но, если бы какой-нибудь неожиданный случай, чего мы не ждем, поколебал выборы Кондэ, тогда Лотарингский останется впереди всех остальных кандидатов…
Пац рассмеялся и добавил:
— Радзивиллы одни останутся с Нейбургским!
— Не может случиться, — заметил князь Михаил, — чтобы так старательно подготовленным выборам Кондэ что-нибудь помешало!
Пац пожал плечами:
— Бог его знает, — равнодушно заметил он, — ходят смешные слухи. Есть люди, которые утверждают, что наша серая шляхта позавидовала нам, что мы сами выбираем короля, и хочет начать с нами борьбу и ищет Пяста, чтобы выставить его против Кондэ. Пяста! — продолжал, смеясь Пац, — любопытно, кого же это они имеют в виду?
Княгиня недоверчиво повела плечами:
— Это праздная болтовня, — сказала она.
— Мы все же потерпели бы кого-либо из вас на троне, — прибавил Пац. — Это дало бы перевес одному роду… могло бы вызвать междоусобную войну. При Сигизмунде Августе не хотели иметь на троне даже женщины из дома Радзивиллов, что же говорить о короле, так внезапно возвеличенном из среды равных?
Разговор за столом продолжался еще некоторое время, затем староста встал, попрощался с княгиней и, взяв князя Михаила под руку, пошел с ним в его апартаменты.
Эта часть дома, которую материнская любовь и рука сестры старались приукрасить и сделать уютной, в сущности, была самой богатой. Одна комната вся была обвешана латами, отчасти восточного происхождения, и старинным оружием. В спальне князя Михаила рядом с сувенирами спартанской простоты, унаследованными от отца, блестели привезенные из-за границы безделушки, которые, по-видимому, очень ценились князем Михаилом.
Пац бросился на покрытую мехом скамейку
