Дело принципа - Денис Викторович Драгунский
— Первый раз слышу, — холодно удивился Фишер. — Хотя, конечно, благодарю.
— Господин Фишер, — улыбнулась я, — ежели вам будет угодно подождать меня буквально пять минут в кафе «Трианон», я сейчас спущусь туда и передам вам приглашение.
— Всего доброго, господин Тальницки, — сказал Фишер и поклонился папе.
— Всего наилучшего, господин Фишер, — сказал папа в ответ.
Фишер бочком прошел к двери, продолжая на нас коситься. Наверное, бедняга боялся, что папа запустит в него бутылкой или пепельницей.
Хлопнула входная дверь.
Я попросила папу, чтобы он извинился за меня перед Вяленой Селедкой и отпустил ее и чтобы сказал Грете, что я скоро приду.
Папа пожал плечами, но кивнул.
— А почему ты решил, что это ряженый? — все-таки спросила я. — В смысле, какой-то актер?
— Не актер, а актриса, — сказал папа. — Ты ее прекрасно знаешь. Она вчера прислала мне письмо. Мы с ней встретились и поговорили.
XXXV
Прислала письмо? Поговорили? Ну и отлично.
Потом ты мне, папочка, сам все расскажешь. Поэтому я улыбнулась:
— Вот и хорошо. Ну, наконец-то. Давно пора. А сейчас прости меня, пожалуйста. Мне нужно выскочить на пару минут.
— Далли! — сказал папа. — Что за стиль! Что за тон! «Выскочить на пару минут», — так выражаются горничные.
— Не буду, не буду, не буду! — засмеялась я, подняла брови, сложила губы бантиком и сказала: — У меня важное и срочное деловое свидание!
Как приятно, что папу волнует такая чепуха: какими словами и каким тоном.
Может быть, они с мамой из-за этого разошлись?
Маме было важно «что», а папе — «как».
Бывают такие ужасные люди, я не о своем папе, боже упаси, я слышала от госпожи Антонеску, что такие ужасные люди бывают среди немного приподнявшихся мещан, среди тех, которые обзавелись уже не только приличной обстановкой и парадным сервизом, но и некоторыми амбициями, которые уже успели окончить гимназию, а детей своих отдают в закрытые школы и начинают вдруг вспоминать, что у прадедушки был хуторок в Трансильвании. Потом этот хуторок нечувствительно превращается в поместье, а дедушка из хуторянина, то есть богатого крестьянина, превращается в барина. Другие же эдак незаметно прибавляют к своей фамилии частицу «фон».
Так вот, госпожа Антонеску рассказывала, что среди таких мещан вдруг очень важным становится тон. «Каким тоном ты со мной разговариваешь?» — говорят они друг другу буквально через каждую фразу. Это, кстати говоря, замечательное орудие в споре, прекрасный способ отразить любые доводы и резоны, которые тебе не нравятся, тебя обижают, разбивают все здание твоих аргументов. В ответ надо нахмуриться и сказать: «Почему ты говоришь со мной таким тоном? Это недопустимый тон!»
Но тут же я вспомнила, что мамино «фон Мерзебург» с папиной точки зрения было, мягко выражаясь, несколько сомнительным — как и папино происхождение от Гуго Далмитца было сомнительным для мамы. Мещане с амбициями, дворяне с еще большими амбициями — все одинаковы.
Интересно, есть ли амбиции у моей Греты? Ах, эта старая русская идея: все хорошее, простое, ясное, честное, чистое — только в простом народе, среди неграмотной деревенщины. Странное дело, я всю жизнь прожила среди этой самой деревенщины. Я общалась со слугами, поварами, дворниками, конюхами, а также молочниками, пахарями, дровосеками и так далее, и тому подобное. Уж никак не меньше, чем со своими высокородными ровесниками. Да что там не меньше, гораздо больше! Они всегда были рядом. Идешь по саду или по дороге, а то и просто переходишь из комнаты в комнату — непременно рядом кто-то окапывает яблони, скирдует сено, ведет под уздцы лошадь, запряженную в телегу, на которой стоят оплетенные бутыли с вином, или просто вытирает пыль или чинит мебель. Нет-нет да и перекинешься двумя словами. Но что это за люди — я так и не узнала. Однако мне кажется, что дворянских и богато-мещанских амбиций у них нет, за что большое спасибо. Хотя, может быть, у них есть свои: крестьянские, дворницкие, мельницкие, поварские и прочие амбиции. Не знаю. Надо будет осторожно выспросить Грету.
Есть вещи, о которых дольше вспоминать, чем подумать в первый раз. Вот и сейчас все это длинное рассуждение я провернула в голове за те десять, наверное, секунд, покуда сбегала с лестницы.
Когда я открывала дверь и выходила на улицу, я уже думала о том, о чем и, главное, как мне говорить с Фишером. Но времени оставалось уже буквально полминуты. Кофейня «Трианон» летела мне навстречу со скоростью быстро идущего пешехода.
Ничего. Как-нибудь. На ходу сообразим.
Фишер ждал меня за столиком в углу зала, недалеко от окна. Удобный столик — оттуда очень хорошо видно, что происходит на улице, но с улицы невозможно разглядеть, кто за этим столиком сидит.
Я чуть было не подумала вот такими словами: Фишер сидит за нашим столиком, потому что мне было приятно вообразить что-то этакое, хотя на самом деле мы с ним бывали здесь по отдельности. Рядом стоял официант, терпеливо держа карандаш над раскрытым блокнотом.
— О, — сказал Фишер, — а вот и барышня! Присаживайтесь, ваша светлость.
— Сиятельство, — поправила я. — Я же не княгиня, а графиня. Да и то прагматическая, хо-хо, передаточная, ха-ха.
Официант поклонился мне, а я плюхнулась в кресло, раскрыла сумочку, достала пудреницу, раскрыла ее и в зеркальце показала сама себе язык. Фишер и официант вежливо и даже несколько подобострастно рассмеялись.
— Что вам заказать? — спросил меня Фишер.
— Как всегда! — сказала я, слегка огорошив его.
Впрочем, такова была моя задача. В военном деле, как рассказывала Вяленая Селедка, это называется «беспокоящий огонь». Однако умница Фишер заказал точнехонько то, что я хотела: пирожное моргенталер с двойным ломтиком лимона, который этаким корабликом торчал в шоколадном креме, кофе по-турецки и рюмочку миндального ликера. А себе он взял кофе со сливками и штрудель. И чуточку коньяку.
— Могли бы выпить коньяк у папы, — сказала я, когда официант принес заказ и расставил
