Лис - Михаил Нисенбаум
Прожурчал телефон. По-прежнему не глядя на визитера, Кожух снял трубку:
– Слушаю. Да. Да. Что? Вам Кожух кто, цербер? Ты тоже добрым хочешь быть? А посылать на … всех ко мне отправляют?
Видимо, собеседник пытался сказать что-то в свое оправдание.
– Тебе кабинет, …, дали, оклад …, положили, а ты … хочешь, чтобы твою … работу Кожух делал? Давай, я сделаю. Только на … тогда ты тут нужен? Что? Вот так бы сразу. Давай, бывай.
Он впечатал трубку в рычаг и, словно продолжая телефонный разговор, произнес:
– Как вам это нравится, Сергей Генрихович? Нашли себе пугало в ректорате. Славы ищут… Они только по голове будут гладить, а сволочь – один Кожух.
Тагерт, не зная, что ответить, сочувственно развел руками. Он вспомнил, что в прежние времена Водовзводнов всегда перекладывал неприятные ответы на подчиненных.
– Какое у вас дело? – спросил Кожух. – А то мне уже ехать пора.
Стараясь говорить как можно спокойнее и короче, Тагерт рассказал о театре, который не может провести в зале генеральную репетицию. И даже премьеру назначить невозможно, хоть никаких занятий в те часы, о которых театр просит, нет.
– Залом командуют учебники. В смысле, учебная часть и деканаты. Мы там только стены красим, лампочки меняем. У Матониной спрашивали? И что?
– Тянут и уклоняются.
– Ну так идите к Ошеевой. Видать, другого пути нет. У нас если муха пернет, надо к ректору идти. Извини, Сергей Генрихович. Всей бы душой – но не обладаю властью.
Кожух встал, поднял еще раз трубку: «Линда, машину!» Рывком раскрыл шкаф, сдернул с вешалки пальто. «Господи, только не к Ошеевой», – подумал Тагерт, тотчас понимая, что без этого визита не обойтись.
– Если что нужно по сантехнике или мебели… Или, скажем, охрана не пускает в здание, – сказал Кожух, подмигивая, – сразу ко мне, Сергей Генрихович. Порешаем вопросы. Порешаем – и порешим.
– Но декорации в гараже оставить можно? – в отчаянии спросил латинист. – Куда нам их деть?
– Еще неделю даю. Еще неделю. – Кожух и Тагерт вышли в приемную. – Линда, позвони в гараж, пускай до среды вещички Сергей Генриховича не трогают.
•В ноябре на семинары приходили с проверкой дважды, сначала две немки, потом две испанки. Поначалу Тагерт не мог взять в толк, что, собственно, проверяют: ревизоры сидели на задней парте минут десять, потом, извинившись, покидали аудиторию. Истина открылась на заседании кафедры. В течение трех месяцев кафедра трижды проводила контрольные посещения занятий доцента Тагерта. Голос Булкиной звучал по-судейски монотонно:
– В ходе проверок выявлено упорное нежелание сотрудника подчиниться требованиям учебной программы и администрации. В этой связи кафедра вынуждена просить ректорат объявить доценту Тагерту предупреждение.
Сергей Генрихович не понимал: для чего присылать на семинары соглядатаев, если он не скрывает, что преподает по учебнику. Потрескивало в тепле сохнущее дерево, елки и олени на студенческих свитерах водили безобидные хороводы, за окнами мельтешил снег. Теперь, во времена гонений, в аудитории было хорошо, как никогда. Тагерт особенно остро чувствовал радость от внимания учеников, от насмешливых перепалок, от того, как ловко и вдохновенно рассказывается и живется при таких лицах. Он понимал, что между этими сторонами жизни – прямая связь: чем темнее сгущались тучи на кафедре, в ректорате, в отделе кадров, тем яснее он ощущал, как любит свою работу – главное в ней.
Как-то, войдя в аудиторию, Сергей Генрихович обнаружил двух посетительниц: это были заведующая Булкина и проректор по учебной работе Матонина. В отличие от других ревизоров дамы-руководительницы уселись за первую парту, положив перед собой по блокноту. Вместо страха Тагерт ощутил кураж: группа, в которую явились с проверкой, одна из лучших, занятие началось минута в минуту, проверяющие, сами того не подозревая, загнали себя в ловушку. Он объяснял новые темы: четвертое и пятое склонение, потом читали текст, заданный на дом. Сергей Генрихович втайне ликовал – студенты произносили латинские слова безукоризненно, переводили без ошибок, легко отвечали на вопросы по грамматике. Потом разбирали задачку из римского права: Луций Тиций устраивает свадьбу сыну и берет в долг у соседа тридцать амфор хиосского вина. Бумаг не подписывают – соседи же, все по совести. Через месяц Луций Тиций возвращает тридцать амфор, наполненных каленским вином. Тоже хорошим, но подешевле. А документов нет как нет. Вот теперь вопрос: сможет ли сосед добиться правды в суде?
Все в голос говорили, мол, без бумаг не стоит и пытаться: раньше надо было думать. Поэтому правильный ответ вызывал удивление: сделка относится к категории договоров de iure gentium[40]. В самой природе займа заключается необходимость вернуть предмет того же рода, того же качества, той же ценности.
– А как он докажет? Без договора-то? – выкрикивали с мест.
– Элементарно. Есть сорок-пятьдесят свидетелей, которые пили вино. Не вусмерть же они упились, помнят, чем их угощали.
Булкина и Матонина сидели на первой парте, строчили в блокнотах, изредка перешептывались. По их лицам невозможно было понять, нравится ли им увиденное. Впрочем, об этом Тагерт не беспокоился. Он испытывал прилив того нервного вдохновения, в какое артисты переплавляют страх. Слова находились точные, студенты работали с удовольствием, словно чувствовали, что должны показать себя с наилучшей стороны.
Семинар закончился. Покидая аудиторию, где студенты оставались на следующую пару, Тагерт оглянулся и посмотрел на них с благодарностью. Заметив это, одна студентка, Вера Якушева, улыбнулась и помахала ему рукой.
•После пар позвонил Павел Королюк, предложил подбросить до дому. После ноябрьских в Москве наконец похолодало. Они давно не встречались, хотя преподавали в одном университете. У Паши семья, много дел в фирме. Сейчас он возглавляет юридический департамент, ведущий дела крупных клиентов, у него два десятка подчиненных, возвращается домой за полночь. Хотя, возможно, причина не только в этом. Тагерт чувствовал, что Королюк, хотя и продолжает числить его в друзьях, но, как бы сказать, держит в запасных. Новая жизнь, новые знакомства, новые деловые контакты, а времени в обрез, и Павел отдает это время новым людям, выстраивает дружбы, укрепляет связи, как выражаются политические обозреватели.
О неприятностях на кафедре Тагерт в университете ни с кем не говорил: он взрослый человек, справится сам. Тем не менее по университету уже гуляли слухи, которые, видимо, добрались и до Королюка.
– Здорово, народоволец! – приветствовал он Тагерта. – Все бунтуешь?
Глаза Павла за стеклами очков выглядели уставшими.
– Иных
