Каменная сладость прощения - Лори Нелсон Спилман
С заднего сиденья я смотрю в окно на затянутое тучами небо, с которого на блестящий асфальт сыплется мокрый снег. Мы проезжаем пригород с его кирпичными домами и отдельно стоящими гаражами. Неожиданно я вспоминаю Джека.
Как глупо! Джек живет в центре города, а не на окраине. Находясь сейчас в Чикаго, я невольно задумываюсь о том, какой могла бы быть наша жизнь, если бы он не предал меня. Возможно, я осталась бы с ним, поддавшись его мольбам, и мы жили бы в одном из этих уютных домиков. Была бы я сейчас счастливее, если бы не придала значения его интрижке с той девицей? Нет. Отношения, построенные на недоверии, долго не продержатся.
Пытаясь отвлечься, я достаю телефон и набираю номер единственного человека, который может по мне скучать.
– Привет, Дороти, это я.
– О Ханна, как я рада тебя слышать! Представляешь, сегодня утром я получила еще один мешочек с Камнями прощения! От Патрика Салливана… Ты ведь его знаешь, у него такой низкий голос? От него всегда пахнет так, будто он только что вышел из парикмахерской.
Я улыбаюсь, слушая описания Дороти. Они всегда связаны с запахами и звуками, а не с визуальными образами.
– Да, я знаю Патрика. Он прислал тебе камень?
– Прислал. Просил прощения за годы забвения, как он выразился. Видишь ли, мы с ним давно знакомы. Он коренной новоорлеанец, как и я. У нас был роман, еще в Тулейнском университете. И тут вдруг я узнаю, что он получил стипендию на обучение в Тринити-колледже в Дублине. Мы расстались вполне мирно, но я никак не могла понять, почему он столь внезапно разорвал отношения. Мне казалось, мы любим друг друга.
– И он попросил прощения?
– Да. Все эти годы бедняга нес на себе тяжкий груз. Видишь ли, мы оба собирались подать заявку на престижную стипендию Тринити-колледжа. Мы мечтали вместе поехать в Ирландию, провести там лето, изучая поэзию и гуляя по живописным окрестностям, а потом вернуться домой. Мы вместе часами писали эссе для поступления. Господи, мусорная корзина была доверху заполнена испорченными листками! Вечером перед финальным сроком подачи мы с Пэдди сидели в столовке и вслух читали друг другу свои эссе. Когда он читал свое, я едва не расплакалась.
– Было так трогательно?
– Нет, было ужасно. Я не сомневалась, что его ни за что не примут. Ночью я не сомкнула глаз. Я была уверена, что получу стипендию, поскольку и оценки, и эссе у меня были хорошие. Но мне не хотелось ехать без Пэдди. К тому же я подумала, что он сильно расстроится, если я получу стипендию, а он – нет. Наутро я приняла решение и не стала подавать заявку.
– И он спокойно к этому отнесся?
– Я ничего ему не сказала. Мы вместе пошли к почтовому ящику, чтобы бросить письма, но я опустила пустой конверт. Три недели спустя Пэдди сообщил мне, что его приняли.
– Приняли? Так вы могли бы поехать вместе!
– Его родители были очень счастливы, ведь сын будет учиться на родине их предков. Я постаралась скрыть удивление… и разочарование. Он был на седьмом небе от счастья и не сомневался, что вскоре и я получу положительный ответ. Разумеется, я не решилась сказать ему, что так мало верила в его успех, что сама лишила себя шанса. Выждав два дня, я сообщила ему, что мою заявку отклонили. Пэдди страшно переживал. Клялся, что не поедет без меня.
– Получается, вы оба проиграли.
– Нет. Я сказала ему, что глупо упускать свой шанс, что дождусь его возвращения в сентябре. Я настояла на том, чтобы он поехал.
– И он уехал?
– Да, в июне. Больше я его не видела. Двадцать пять лет он жил в Дублине. Стал архитектором. Женился на ирландской девушке. У них трое сыновей.
– И сегодня он наконец прислал извинение за то, что бросил тебя?
– Как и я, Пэдди понимал, что не может претендовать на стипендию. И ему тоже совсем не хотелось со мной расставаться. Ему необходимо было как-то повысить шансы на получение стипендии. В тот вечер он достал из мусорной корзины один из моих очерков. Позже он перепечатал его. Очевидно, это было удачное эссе на тему семейных ценностей и поиска корней. Совершенно его не помню. Пэдди пишет, что его приняли благодаря моему эссе. Только представь! Он столько лет жил с чувством вины.
– Что ты ему ответила?
– Разумеется, я простила его. Я много лет назад простила бы его, если бы он извинился.
– Разумеется. – Я задумываюсь о том, что было бы, если бы Патрик Салливан поверил в любовь Дороти. – Какая удивительная история!
– Эти камни, Ханна, здесь у нас более популярны, чем новый постоялец-мужчина, – смеется Дороти. – В нашем возрасте эти камешки дают возможность очиститься, стать в чем-то лучше, перед тем как опустится занавес в последнем акте, так сказать. Чудесный дар преподнесла нам мисс Ноулз. Несколько человек собираются поехать на встречу с Фионой в магазин «Октавия» двадцать четвертого. Мэрилин тоже поедет. Может быть, и ты присоединишься.
– Может быть, – говорю я. – Но я пока не уверена. По-моему, камня недостаточно, чтобы снять с человека вину за украденное эссе. Или за издевательства, если уж на то пошло. Похоже, люди стремятся искупить вину за свои грехи чересчур легко.
– Знаешь, я тоже об этом размышляла. Иные грехи слишком велики не то что для камешка, а даже для булыжника. В некоторых случаях мало просто попросить прощения. И тогда мы заслуживаем определенного наказания.
Я думаю о матери и чувствую, как учащается пульс.
– Согласна.
– Вот почему я пока не решаюсь отправить камень Мэри. Надо сделать что-то такое, что поможет мне по-настоящему искупить свою вину. – Голос Дороти становится тише, будто мы с ней заговорщики. – А как ты? Еще не связалась с мамой?
– Дороти, прошу тебя, ты не знаешь всей истории.
– А ты знаешь? – спрашивает она тоном строгой учительницы. – «Сомнение неприятно, но состояние уверенности абсурдно». Это слова Вольтера. Прошу тебя, не будь столь уверена в своей правоте, Ханна. Выслушай мнение другой стороны – твоей матери.
* * *
Через сорок минут «кадиллак» останавливается перед вытянутым двухэтажным кирпичным зданием. Наша студия в Новом Орлеане заняла бы одно крыло этого монстра. У входа, окруженного елями, висит табличка «WCHI». Я ступаю на мокрый тротуар и делаю глубокий вдох. Шоу начинается.
Джеймс Питерс проводит меня в
