Встретимся в музее - Энн Янгсон
Вместо этого мне пришлось сочинять письмо. Я представил, как Вы сидите и читаете его, медленно и внимательно, поэтому мне показалось, что и писать его нужно медленно и внимательно. Я должен был убедиться, что прочитал Ваше письмо профессору Глобу медленно и внимательно, чтобы наверняка отреагировать на все поднятые Вами вопросы. И наше общение продолжилось. Мы писали друг другу подробные вдумчивые послания, а для этого нам обоим приходилось по-настоящему вникать в письма, которые мы получали. И написание, и чтение приносят мне неожиданное удовольствие, поэтому я хочу быть уверен, что мы оба не лишим наши письма этих качеств: внушительного объема и вдумчивости. И все же я так привык общаться посредством компьютера, что вся процедура отправки письма кажется мне неуклюжей возней, из-за которой разговор то и дело надолго прерывается. Найти конверт, купить марку, дойти до почтового ящика, а потом еще и ждать несколько дней, прежде чем Вы прочтете то, что я написал. Хотя на самом деле я бы хотел, чтобы мои мысли улетали к Вам моментально, как только приходят мне в голову.
Поэтому выступаю с предложением: вместо всей этой канители с конвертами и марками давайте прикреплять отсканированные страницы к электронному письму. На этот формат я согласен только в том случае, если Вы можете пообещать относиться к этим письмам так же вдумчиво, как при общении в старом формате. Хочется думать, что Вы будете распечатывать мои письма, будете сохранять их, чтобы перечитывать (медленно и внимательно) в свободное время, а не просто щелкать на вложение и быстро пробегать письмо глазами до самого конца. Обещаете? Так наша связь станет крепче. Если Вы откажете, я, разумеется, продолжу эту историю с конвертами и марками. Если бы понадобилось, я бы ездил за много миль от дома под проливным дождем, чтобы отправлять Вам письма (впрочем, такой необходимости у меня нет), будь это единственным способом гарантировать, что Вы продолжите мне писать. И Вы тоже обещайте, что не перестанете пополнять запасы конвертов и марок, если такой вариант общения для Вас предпочтителен.
Вы спрашиваете про детей. У меня их двое: дочь Карин и сын Эрик. Они для меня чудо. Когда они росли, меня слишком беспокоило счастье Биргитт, и я никогда по-настоящему не воспринимал их как отдельных людей, скорее как членов этой семьи, вечно занятой сохранением собственной целостности. У нашей семьи была такая работа: поддерживать в Биргитт ощущение счастья. Не помню, чтобы я когда-то за них переживал, как, должно быть, переживает за своих детей каждый родитель. Только после того, как Биргитт не стало и мы вместе оплакивали ее уход, я начал думать о них как о взрослых людях, у которых есть своя собственная взрослая жизнь.
Когда Биргитт была жива, а дети еще были маленькими, мы часто ездили на остров, где жили ее бабушка и дедушка. Тот дом до сих пор сохранился, и мы по-прежнему им владеем. Мы познакомились с другими семьями, которые проводят лето на острове. Теперь это такое дачное место для летних отпусков. Для постоянного проживания остров слишком безрадостный, слишком вдалеке от цивилизации. Мне не очень нравились те наши отпуска. Каждый раз, когда Биргитт уходила одна погулять вдоль моря, я боялся, что однажды она не вернется. Я так усиленно всматривался вдаль, следя за ней, что глаза начинали видеть то, чего нет. Скалу я принимал за лодку, кустарник за человека, и нередко, когда она появлялась в поле зрения и шагала в нашу сторону, мне отчетливо виделось, что она, наоборот, удаляется от нас. Другие отцы следят за детьми, беспокоясь об их благополучии и безопасности. Я же следил за своей женой. С детьми всегда все было в порядке, они были благоразумными и послушными. И если Биргитт уходила так далеко, что на какие-то мгновения терялась из виду, один из них или даже оба бежали за ней, чтобы напомнить, что уже поздно, холодно, что пора ужинать, а я все старался понять, что же вижу на горизонте: отражение, тень или мою жену посреди воды и песка. (Вижу или видел? Все время путаюсь в согласовании времен.)
После того как Биргитт оставила нас, мы снова поехали на остров, уже втроем. И когда я понял, что следить теперь приходится только за детьми, меня потрясло, насколько они оба спокойны и собраны. Мы все тяжело переживали уход Биргитт и постоянно разговаривали друг с другом, особенно о ней самой и об их детстве. Обычно я не очень разговорчив. Мне часто кажется, что ничего интересного окружающим я рассказать не могу. Хотя другие спокойно разговаривают о том, что мне не интересно, и я слушаю их с удовольствием, так что не исключено, что виной тому не недостаток интереса у слушающих, а отсутствие у меня самого желания рассказывать. Общаясь с детьми, я заметил, что, даже переживая сильное потрясение, Карин и Эрик сохраняли самообладание и контроль над своими эмоциями. Понятия не имею, как такое возможно. Вряд ли я лично повлиял на это. Говоря о своей дочери Мэри, Вы упомянули, что понятия не имеете, как сделать ее счастливой. Стыдно сказать, но я не могу припомнить, чтобы когда-то осознавал счастье детей как свою родительскую задачу.
Карин работает юристом в Копенгагене, Эрик – архитектор, он живет в Стокгольме. Они сделали разумный выбор, но выбрали такие трудные профессии. Обоим пришлось долго учиться, а потом столкнуться с жесткой конкуренцией на пути к тому, чем они хотели заниматься. Мне видится, что оба занятия требуют осознанности, эмпатии и доли креативности. Я очень ими горжусь. Мы видимся реже, чем мне хотелось бы, хотя они оба прилежно навещают отчий дом и часто приглашают меня в гости. Карин в недавнем разговоре по телефону сказала, что приедет погостить в следующем
