Генеральская дочь - Ирина Владимировна Гривнина
Мама сразу сказала, что теорию изучать опять же можно самостоятельно: были бы книги. А только для того, чтоб отрабатывать технику, переезжать к родителям, менять школу и брать частного учителя музыки вовсе не обязательно.
«Тем более, — добавила она, — на даче он своими гаммами никому не мешает, а в общей квартире — неизвестно еще, что соседи скажут».
Так он оказался в музыкальной школе соседнего села Хазарово, где поразил учителей, не находивших особых дарований среди отпрысков потомственных алкоголиков. И конечно же, среди них нашелся радостный энтузиаст, который всерьез взялся отрабатывать с ним технику и разучивать сложные вещи.
Весною он блестяще сыграл экзамен и был принят в городскую музыкальную школу «для обучения по классу рояля» — так было написано в справке.
Вожделенный переезд в город стал, таким образом, делом решенным, и тут он затосковал. Уединившись в пронизанных солнечными лучами прохладных покоях Замка Зеленого Льва, он навсегда прощался с привычным миром, раздумывая о том, что в новой, ожидающей его жизни не будет ни тишины, ни простора, ни одиноких прогулок по волшебному зимнему лесу, ни треска дров в печах.
Он забирался на нижние ветви ивы и пытался разглядеть в подаренный дедом бинокль наступающие на Замок вражеские армии, но все было тихо. Лишь старик выползал, держась за стену, на веранду и, трудно, со свистом дыша, ждал, пока женщина в белом халате вынесет для него покойное плетеное кресло.
«Почему я так страшно его боялся? Он был почти прозрачен и младенчески слаб, изнуренный тяжкой, неизлечимой болезнью. Он выходил утром на террасу, держась за стену, на подгибающихся ногах, и улыбался солнцу. Реденькие светлые волосы прозрачной прядью падали на лоб. Может быть, все дело в глазах? Глаза у него были живые, пронзительно-синие. В них-то слабости не было…»
Как раз тем летом деду стукнуло шестьдесят. Целую неделю накануне торжества родители прожили с ними, старенький отцовский «опель» курсировал между Годуновом и городскими магазинами, доставляя горы снеди, необходимой для «пира на весь мир», как он простодушно называл про себя дедов юбилей. Пир и правда предстоял грандиозный, была приглашена целая толпа гостей: близких и дальних родственников, друзей, знакомых.
В общей суматохе ему нигде не находилось места. Мама была рядом, но вовсе не обращала на него внимания, занятая приготовлением огромного торта «Наполеон Бонапарт». Она не защищала мальчика, когда бабушка и приходящая кухарка Вера выпроваживали его из кухни, и он бесцельно слонялся по дому, строгал какие-то палочки в саду и чувствовал себя несчастным, заброшенным и одиноким.
Раз он забрел в гостиную, где дед, целую неделю с раннего утра облачавшийся в парадный китель со всеми боевыми орденами, развлекал единственного пока гостя — явившегося на правах старого друга на пару дней раньше дядю Влада. На этот раз он не прятался, дед подозвал его к столу, и они с дядей Владом живо обучили мальчика мудреной взрослой игре «винт» (потому что, сказал дядя Влад, во-первых, он уже большой, а во-вторых, втроем играть интереснее).
Польщенный непривычным вниманием взрослых, он до ужина проторчал в гостиной и только вечером вспомнил, что за целый день не выбрал времени навестить свой Замок. Потихоньку выскользнув из дому, он отправился туда по боковой дорожке вдоль забора, хоронясь за кустами сирени. Вдруг он уловил впереди какое-то движение и замер, затаив дыхание. В неверном полусвете легких летних сумерек меж переплетенных ветвей мелькнуло голубое мамино платье креп-жоржет. И сразу слева, чуть впереди, бесшумно возникла высокая фигура в ладном сером костюме.
Он увидел, как мужчина пошел навстречу женщине и как она, вскинув руки, потянулась к нему. Обняв ее рукою за талию, дядя Влад (только теперь мальчик узнал его) наклонился, поцеловал ее в губы, и она замерла, привстав на цыпочки, и чуть слышно застонала, когда он провел рукою по ее напрягшемуся телу, по груди и ниже, ниже, чуть отстраняясь, чтоб было удобнее, торопливо вороша подол голубого платья. Затаив дыхание, боясь пошевельнуться, мальчик смотрел, как мужская рука нетерпеливо шарила под платьем, как женщина садилась верхом на согнутую в колене ногу мужчины (рука его ритмично двигалась), и стонала: «еще, еще», мучительно выгибаясь. И как мужчина шепнул ей что-то, и она тихонько, благодарно засмеялась. Похолодев, он увидел, как они отодвигают одному ему известную тайную доску забора, пролезают в открывшееся отверстие и скрываются за стеною Замка Зеленого Льва.
Не прошло и пары недель после дедова юбилея, как старик сосед, владелец «пряничного домика», умер. Это происшествие упоминается в Летописи Замка Зеленого Льва как «самая грандиозная катастрофа с Начала Времен», потому что в «пряничном домике» появились новые лица. Приехал мужчина (очевидно, сын старика) с женою и детьми. Немедленно была объявлена тревога (ибо, шастая по саду, дети могли ненароком забрести во владения Замка Зеленого Льва и нарушить покой его сеньора) и выставлены караулы, но дети даже не вышли в сад, а те несколько дней, что оставались до похорон, провели в доме.
Он слушал бесконечные разговоры взрослых о странностях покойного соседа, не допускавшего к себе никого, кроме доверенного врача и кухарки, она же уборщица, она же сиделка. Кухарка жила не в доме, а в маленькой сторожке у ворот, куда был предусмотрительно проведен электрический звонок. Рассказывали, что в ту роковую ночь больной, видно, почувствовал приближение приступа, потянулся к звонку, не достал и, не удержавшись на кровати, скатился на пол. Очевидно, он ушибся головою о край стула, стоявшего у постели, об этом свидетельствовала неглубокая ссадина на виске. От этого, полагала бабушка, Костя (оказалось, что старика звали Костей) мог потерять сознание и умереть, не успев позвать на помощь.
Бабушка вспоминала свою недолгую службу в больнице и все удивлялась, почему не было «круглосуточного дежурства», а дед ворчал сквозь зубы что-то непонятное. Все было странно, и особенно был странен разговор, подслушанный мальчиком в гостиной накануне смерти соседа.
В тот вечер к деду неожиданно явился дядя Влад. После обеда они, как всегда, засели в гостиной, а он, загодя забравшись в «вольтеровское» кресло у окна, приготовился слушать. Негромко шлепали карты по столу, слышны были непонятные слова «пас», «без одной»… Свернувшись калачиком, он едва не задремал со скуки и не сразу понял, что разговор за столом давно пошел другой, правда, тоже непонятный, что дед сипло кричит на партнера, а тот вяло оправдывается.
«Да как ты можешь? Да ты знаешь ли,
