Генеральская дочь - Ирина Владимировна Гривнина
Конечно, были перегибы. Врачей, к примеру, зря арестовали. Еврейский театр тоже можно было бы не закрывать. Но ведь это вина отдельных исполнителей, нельзя за это государство винить. И тоже все со временем стало на свои места, когда разоблачили Берия, как шпиона иностранных разведок. Ясно стало, кто Сталину неверные сведения давал.
Когда известно стало, что Берия, Мамулов и другие арестованы, Иона страшно переживал. Я никогда не забуду, как он газету взял утреннюю, в гостиную пошел, я из другой комнаты видела, как он к окну сел, читать. Очки надел, развернул газету. И вдруг как закричит! Я испугалась страшно, думала, ему плохо стало. Вбегаю в комнату, а он стоит у окна, газета на полу валяется, глаза бешеные, кулаки сжаты:
„И подумать только, — кричит, и я пугаюсь, что его удар хватит на месте, — подумать только, вот этими руками, — он руки перед собою протянул, ладонями вверх, и я увидела, что они дрожат, — этими руками мог задушить предателя. Сколько раз я рядом с ним стоял! Но я ведь и помыслить такого не мог, я верил в него, как в Бога, он к самому Сталину был вхож. Может быть, этот Иуда и отравил его, отца нашего. И во всем этом я, я один виноват. Какой я к такой-то матери разведчик, если вовремя не распознал…“
Да-да, мы все тогда так относились. Я ведь, знаете, очень горевала, плакала, когда Сталин умер. И вдруг — 56-й год, закрытое письмо, которое коммунистам только читали. Это было для нас… как разрыв бомбы, что ли…»
Мальчику, несомненно, повезло. Ему не было и пяти, когда умер Сталин, и отравленное дыхание Великого Террора, казалось, не должно было омрачить его жизнь. Было что-то такое в букваре для первого класса:
«На дубу зеленом два сокола сидели.
Первый сокол — Ленин
Второй сокол — Сталин…»
Да еще рассказ пионера Пети Петушкова (или, может быть, Васи Василькова?) «Встреча с товарищем Сталиным», о том, как дети подносили цветы вождю во время первомайского парада, надо было учить наизусть. Но он обладал счастливой способностью выучить, отбарабанить в классе на «отлично» и через пять минуть забыть навсегда.
Он был слишком занят собою и, поглощенный выдумыванием новых приключений, жил в собственном, ярком и уютном мире. По-прежнему одинокий, он обнаружил в глухом уголке соседнего сада, где под острым углом сходились заборы, огромную иву, низко склонившую к траве свои ветви. Густая листва образовывала идеальный шатер, не доступный ни дождю, ни нескромным взглядам посторонних. Тут он и обосновался на лето, свято храня тайну Замка Зеленого Льва от чересчур болтливых каникулярных приятелей. Сосед, одинокий, больной старик, в сад не спускался никогда. В теплые дни он выползал, держась за стену, на веранду, сложенную из шоколадных некрашеных бревен, с трудом добирался до плетеного кресла, в которое кто-то заранее клал пару подушек, тяжело опускался в него и застывал, подставив ласковому, нежаркому солнцу неподвижное лицо.
Лишенный хозяйского глаза, сад со временем разросся и теперь напоминал «дремучий лес», в который охотно входят герои сказок, чтобы исчезнуть в нем навеки. Пряничным домиком выглядывала из разросшихся кустов одичалой сирени дача старика, украшенная затейливыми резными наличниками, и таила в себе неясную опасность. В Замке Зеленого Льва готовились отразить ее. Был созван Военный совет и решено на всякий случай позаботиться об оружии. Во исполнении столь мудрого решения был сделан из орехового прутика и спрятан в нижних ветвях ивы лук с тетивою из разлохмаченной бечевки и десяток тоненьких белых стрел.
Но пока все шло, как обычно. Никто не покушался на Замок Зеленого Льва и не мешал хозяину его устраивать приемы для знатных чужеземцев и свататься к прелестной Принцессе, дочери Повелителя Ручья. Она пела серебристым голоском, прелестным, словно голос Русалочки из сказки Андерсена, и маленькие разноцветные рыбки дули в причудливо закрученные раковины, составив небывало слаженный оркестр.
Музыку для невесты он сочинил сам, гордясь собою, записал ноты на непривычной еще, разлинованной в пять линеек бумаге, назвал их «Опус № 1» и вклеил в яркую картонную обложку.
Музыка появилась в его жизни, музыка занимала теперь почти все свободное время, и книгам пришлось потесниться. Случилось это по вине бабушки, то и дело воскрешавшей в своих разговорах забытые, кружевные слова «гувернантка», «гимназистка». Бабушка вспомнила вдруг, что в ее семье детей учили рисованию, языкам и музыке.
Рисование отпало сразу: отец заявил, что это все каменный век, а в наше время, чем тратиться на учителей, проще купить ребенку фотоаппарат. Найти профессионала, способного давать мальчику уроки иностранного языка, в окрестностях Годунова было сложно. Оставалась музыка, а музыкой, считала мама, человек со слухом может заниматься сам. Был куплен «Самоучитель игры на фортепьяно» и коннертмейстерша Годуновского санатория за небольшую мзду согласилась «помочь ему разобраться». Благодарение Богу, она оказалась доброй и достаточно безответственной, чтоб не настаивать на гаммах. Ребенка, говорила она, надо сперва увлечь, а техника — дело десятое. Он и правда увлекся. Мягкий голос старого пианино с профилем Моцарта на резной панели и медными подсвечниками (нечаянно вывезенного бабушкой из Берлина) наполнил дом. Он оказался толковым учеником, быстро выучил простые пьески, с которых начинают свой путь музыканты всего мира, и ему стало скучно. Тогда он выпросил у своей нестрогой учительницы «взрослые» (так он их про себя называл) ноты и попытался самостоятельно разбирать сложные вещи.
Здесь подстерегали его первые трудности: во «взрослых» нотах встречались незнакомые значки, мешавшие самостоятельно добраться до нужной мелодии. Он нервничал, сердился на самого себя и в дни, на которые приходились уроки музыки и можно было, наконец, получить ответ на мучившие его вопросы, еле досиживал до конца занятий в школе, был рассеян и отвечал учителям невпопад.
Неожиданно он открыл, что музыка ничуть не хуже одиноких прогулок, и теперь, вместо того, чтобы бродить по лесу, садился на лаковый вертящийся стул, раскрывал ветхие от времени ноты, и гармония звуков, рождавшихся в недрах послушного инструмента, трогала его до слез.
К одиннадцати годам бабушка (потихоньку от мамы) устроила его через знакомую музыкантшу на прослушивание в городскую школу для одаренных детей. Здесь отметили несомненное дарование, но рекомендовали
