Мы больше нигде не дома - Юлия Михайловна Беломлинская
и у меня, как у эстето-фашиста, собственное голое тело не вызывает энтузиазма….
Как сказал один знаменитый поэт « тело у тебя… чистый кранах».
Но этот ничего не говорит. Он наливает мне чего-то в рюмку. Пей, говорит.
Я пью — это коньяк. Там еще сок стоит, и я его соком запиваю.
И тут он говорит:
— Ну давай, рассказывай.
— Что рассказывать?
— Как ты меня ждала.
И тут на меня накатывает вторая волна кошмара.
То есть чувак на чем-то. И ему кажется что я — его девушка, причем, судя по его тону, девушка, которая ждала его плохо. При этом я тут сижу уже в одних трусах и говорить что я пожилая писательница Беломлинская или Улицкая — это не просто бесполезно, а это прямой путь получить в глаз.
И я говорю, то, что сказала бы на месте девушки:
— Я тебя нормально ждала. А если какие-то сплетни, и ты веришь, значит я тебе вообще — никак.
— А этот?
— А что этот? Это клиент, блин. Как будто я тут для своего удовольствия работаю.
Я уже совершенно вжилась в образ этой неведомой девицы, и шпарю как по-писаному, памятуя, что нападение — лучшая защита. Ну действительно, странные предьявы к девушке, которую жизнь забросила в стриптизерши.
И происходит некая моя победа. То есть, тема ожидания — снята.
И я решительно перехожу в наступление:
— Я ждала и дальше ждать буду. А ты все ездишь…
— Я тоже езжу, потому что надо.
Он кажется уже и не агрессивным и страх как-то откатывает. Я мгновенно думаю, что надо его еще немного умиротворить,
Но сперва надо узнать, как его зовут.
Я говорю, с улыбкой:
— Меня Джульетта зовут. А ты Серега или Валерик?
— Ромео, бля.
Я сижу рядом с ним на диване. Я говорю:
— Валерик….
Кладу голову ему на колени…
И дальше кадр — так, хлоп!
И потом уже понятно — что первый козырь я из кармана вынула.
И уже его голова у меня на коленях. И он, типа, уже готов уснуть. И я его глажу по голове. А он говорит:
— Надо к маме съездить… завтра съездим…
И эта фраза — меня, девушку, радует, потому что из нее понятно, что я — типа, невеста.
И тут я вспоминаю, что у меня есть еще один козырь — я же сочинительница народных песен. А народные песни — они на то и народные, чтобы их отлично понимали вот такие,
на первый взгляд, непонятные мне существа.
Но самом деле — понятные, иначе бы не сочинялись такие песни. И я глажу его по этому ёжику и говорю:
— Поспи чуток. Спеть тебе?
— Спой…
Я пою свою старую песню, так и никогда недосочиненную.
И пытаюсь ее во сне досочинить… она называется «Бандитская жена».
Короткая, потому что я сочиняю песни только про себя, а с бандитом, даже и не с бандитом, а просто с фарцовщиком — довелось пожить очень недолго.
Но мелодия там очень красивая…
А дорога одна
У бандитской жены
И доходит она
До ближайшей сосны
До ближайшей сосны
До ближайшего пня
Молодой конвоир
Провожает меня
Он возводит курок
Видно тут мне и лечь
И стекает платок
С золотых моих плеч
Не стреляй конвоир
Не стреляй, погоди
Я любила его
Сердце ноет в груди
Но возводит курок
Конвоир молодой
И запел королек
Над бандитской женой…
Он уже засыпает и сквозь сон говорит
— Хорошая… спой еще…
И еще он говорит:
— Какой же я Валерик… я Виталик…
Я снова глажу его по голове и говорю:
— Спи, Виталик…
И пою бесконечную «На улице дождик»
И к последнему куплету:
Во чужой да деревне, мужики все злые
Мужики все злые, аки псы цепные…
Мужики все злые, меж собой дерутся…
Меж собой дерутся, топорами бьются…
А по будням там дождь, дождь
А по будням там дождь, дождь
А по будням там дождь, дождь
И про праздникам… дождь…
Он уже начинает похрапывать
И тут мой инстинкт самосохранения срабатывает мгновенно: Я осторожно перекладываю его голову на подушку, я напряженно жду несколько секунд, и потом — выскакиваю наружу.
Там полумрак, как положено в стрипклубе, и я мгновенно, перебегаю через зал в гримерку. Я знаю, где гримерка. И там я хватаю со стенки чей-то халат, Закутываюсь, падаю на стул. И меня как-то колотит. Сердце колотится так, что щас выскочит.
Там пара девушек. Спрашивают, что случилось.
Я говорю:
