Тоннель - Яна Михайловна Вагнер
— Я понял, — бодро сказал капитан, показал телохранителю пустые руки и засобирался на выход. — Разрешите выполнять?
— Выполняйте, — сказал желтый старик. — У вас два часа, докладывать будете ей.
Белобрысая баба-гестапо отодвинула дверь. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 01:49
Стараясь не хлопнуть дверцей, Митя забрался в тихую Тойоту, сел на место и сразу почувствовал себя человеком, который вернулся домой в пять утра и стоит возле супружеской кровати, стараясь бесшумно снять штаны, чтобы не звякнула пряжка. И конечно, в эту минуту включается свет. Или у него из карманов начинает сыпаться мелочь. Бывают дни, когда штаны даже не обязательно снимать, все равно чувствуешь себя так, словно их на тебе нет, и сегодняшний был именно такой. Да что там, и вчерашний был точно такой же. Конечно, можно было бы просто откинуться сейчас на спинку кресла, закрыть глаза и все отложить на потом, на утро ну или когда они там отопрут свои ворота, но тишина сгустилась и отяжелела, как будто свет уже зажегся, а мелочь со звоном рассыпалась по полу, и он обреченно повернулся и посмотрел на жену.
— Какое же ты говно, — сказала Саша. — Знаешь, это даже удивительно, Мить, какое ты стал говно.
Он бросил быстрый взгляд назад. Аська спала, неудобно согнув ноги и подложив под голову огромный свой уродливый рюкзак.
— Я все думаю, когда это случилось, — сказала Саша вполголоса, потому что тоже помнила про Аську, по крайней мере пока еще помнила. — Как я не заметила. Или, может, ты всегда такой был и это я идиотка? Мне стыдно за тебя, Мить, понимаешь? Мне каждую минуту так за тебя стыдно, я просто смотреть на тебя не могу уже.
Ничего не надо было на это отвечать и даже поворачиваться к ней сейчас было не надо, он все еще мог просто закрыть глаза, и тогда эта ссора случилась бы позже, дома, завтра, а может, и не случилась бы вовсе, потому что сначала пришлось бы завезти Аську, потом высадить Сашу на Красных Воротах, и к вечеру все бы как-то поблекло и устарело, потеряло накал. Но у него был тоже паршивый день, слишком паршивый, и он не удержался, просто не смог.
— Да ты и не смотришь, — сказал он. — Вообще не смотришь давно.
— А на что? Нет, на что мне смотреть? Как ты напиваешься на глазах у моих друзей? Ты же до ужина еще напился, Митя, еще не все собрались даже, а ты уже в слюни, ты помнишь, что ты там нес вообще? Хочешь знать, как это выглядит, как я себя чувствую при этом, рассказать тебе? Они же все на меня сразу смотрят, Митя, они все смотрят на меня и жалеют, а меня не надо жалеть, я молодец, я вообще-то правда молодец, Митя, и много сделала, и почему мне так стыдно-то должно быть все время. Я просто отдохнуть хотела, я устаю, я столько работаю, один вечер, один долбаный вечер в хорошей компании, чтобы мне стало хорошо, чтобы я расслабилась, неужели трудно.
— Так езди к ним сама, — сказал он. — К друзьям своим. Ну чего ты, давай, раз тебе за меня так стыдно. Да тебе самой с ними тошно, и не расслабляешься ты, не ври, мы просто портим тебе картину, да? Так поехала бы одна. Мы бы с Аськой отлично дома посидели. Ей вообще-то тоже ехать не хотелось к снобам твоим душным.
— Ну в чем они снобы, Митя, в чем? Они даже терпят, столько времени терпят уже это свинство твое и зовут нас все равно, потому что любят меня. И при чем здесь они вообще, это к тебе ей не хочется ездить, к тебе, и давно уже. Вы же с ней не разговариваете даже, ходите и молчите по разным комнатам, на часы смотрите, невозможно! Я подумала: ну съездим, много народу, шашлыки, разговоры, на речку сбегаем, так хотя бы не пришлось сидеть в квартире втроем и ждать, ждать, пока закончится эта каторга, выходные эти, никому не нужные. Никому, ни тебе, ни ей...
— Это тебе! — перебил он. — Тебе не нужно, чтобы она приезжала, это ты не хочешь. Ты бы лицо свое видела, хотя бы раз увидела со стороны свое лицо, когда она в комнату заходит. Думаешь, она не знает? Ей шестнадцать, она понимает все! Вот поэтому она и не хочет, даже я уже ничего не хочу — из-за тебя.
— Я плохая, да, — сказала Саша. — Ладно. Только, Митя, про ее день рождения помню я. И йогурты на завтрак ей покупаю я, и белье постельное ей меняю, и полотенце в ванной вешаю чистое — я. Даже алименты твои второй год плачу я. И мне так это все надоело, так надоело, что я правда жду, когда она уже вырастет наконец.
Он услышал движение за спиной и подумал, что оба они давно говорят громко, слишком громко, почти в полный голос, обернулся и сказал:
— Аська. Погоди, Аська...
Но сиденье было пусто, там остался только рюкзак и разряженный телефон.
— Ну чего ты сидишь, — сказала Саша. — Теперь-то чего ты сидишь. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 02:08
Как ни странно, кроме маленького таксиста, который все так же ничком лежал на руле, подложив под голову скрещенные руки, больше вокруг так никто и не заснул. Может, из-за жары или из боязни пропустить что-нибудь важное — например, появление спасателей или какое-нибудь объявление, переданное по рядам, — а может быть, просто напряжение последних часов не успело еще выветриться и мешало спать. Так же ярко, по-дневному горели лампы на потолке, и три длинные ленты неподвижных машин напоминали три замерших на станции поезда, у которых по какой-то непонятной причине затянулась остановка, а люди, бродившие между рядами, — бессонных пассажиров, которым до смерти надоело уже сидеть в вагонах, но далеко отойти тоже нельзя — на случай, если послышится свисток и поезд тронется.
— Я не буду здесь, — говорила как раз пухлая розовая патриотова дочка, — не буду!
— Ну смотри, вот, я двери открыл, — сказал Патриот, и по лицу его, снова свекольно-красному, ясно было, что говорит он это не в первый раз и даже не во второй. — Видишь? Открыл я тебе двери, вот, между ними сядь, и всё, и не увидит никто!
— Ага, не увидит, а спереди?
— Да загорожу я тебя спереди! Вот так встану, смотри, и загорожу!
— Нееет!
— Ладно, не я, мама тебя загородит! Я вообще уйду, вот, ухожу!
— Все равно будет видно! Из-под низа будет видно!
— Да нужна ты им, смотреть на тебя, вот всем, блин, интересно! Кать, ну ты ей скажи!
— Не ори на нее!
— Ну пускай в штаны тогда дует! Сортир я вам тут, что ли, построю? Нечего было «Миринду» тогда хлебать, до дома бы потерпели!
— Нечего? А когда ей жарко! Сам два литра высосал,
