1984 (коленкоровая тетрадь) - Петр Сосновский
— Семен, успокойся не кричи на всю улицу, не нужно, ты уж лучше над очередной книгой Ильи Штемлера посиди. Это литература, разрешенная, и может быть использована для домашнего чтения. ― Сам же Михаил отчего-то интересовался Оруэллом. На мое предложение прочитать Замятина: «Мы» ― книгу, которой когда-то увлекался Джордж или же найти что-нибудь из книг его товарища Олдаса Хаксли. Ну, например, «О дивный новый мир». Журналист отчего-то отнекивался.
Я не хотел замечать изменений, которые происходили в голове у Михаила Хазарского, даже однажды на вопрос соседа грузина по площадке, напоившего меня чачей, ― не пить было неудобно, ― «А че этому еврейчику от тебя нужно?» ― удивленно, будто не зная воскликнул: «А че он еврей? ― И уж затем: ― «А пес его знает!» ― задумался. Однако не раскрылся. Не было у меня желания обсуждать с посторонним человеком, хлебосольным соседом, ― моего товарища. Мне на тот момент по непонятной причине его отчего-то было жалко.
Увлечение Михаила мне стало понятно несколько позже, когда стала рушиться наша страна. Не запросто так из страны выперли Солженицына, да и Довлатова, и многих других? Им чтобы уехать, нужны были очень значимые аргументы. Не знаю, как где? Наверное, при переселении в Палестины у евреев в семидесятые годы прошлого века, отъезжающих из СССР, не было необходимости охаивать страну, а вот при желании жить в США, они уж точно были обязаны кинуть вслед на наши головы увесистый камень. У многих моих знакомых писатель: «Одного дня Ивана Денисовича» и сейчас по прошествии многих лет вызывает чувство брезгливости. Вначале он предал свой народ, страну, а затем вдруг из-за необходимости вернуться назад, объяснился, отчего так сделал. Довлатов тот пошел на поводу у своей жены. Та, возможно, что-то плохое говорила в американском посольстве о нашей стране, а он несколько с запозданием отъехал следом за своей супругой, как довесок. Шлеп и там. Ему писать свои рассказы, как и пить горькую, было все равно где. У меня вопрос? Он, что влился в американскую культуру? Нет! Да и многие другие, отъехавшие на ПМЖ «за бугор», не добились больших успехов. Эти, некоторые всего лишь исключение, не более того.
Жить в разваливающейся стране тяжело, особенно тем людям, для которых СССР была родина и не родина. Не зря же китайцы говорят: «Не дай Бог родиться в годину перемен». Мне памятен «Чернобыль», тогда здорово бабахнуло на АЭС и задело близлежащие города, окутав их радиоактивной пылью. Из зараженного Гомеля ― белорусского города, престижного среди евреев их выехали десятки тысяч, большая часть в Израиль. Я не обвиняю евреев. У них есть своя родина ― Палестины и они в других странах, да и в СССР большей частью были и есть хорошие приспособленцы. Не зря же им за это от всех народов и достается. Здесь можно вспомнить Европу. Она выкосила два израилевых колена. Наиболее известное, уничтожение евреев произошло во времена Адольфа Гитлера, называемое: Холокост. Десять колен, переселившихся в Хазарию, лишь и сохранились, затем в который раз «водою растеклись» по всем западным странам, заполнив бреши ― города и другие большие селения. То, что Михаил Хазарский готовился что-то предпринять, я узнал, когда он однажды спросил у меня:
— Семен, мне неудобно, но я все порываюсь задать тебе вопрос: ты по национальности, случайно не еврей?
— Национальность у евреев определяется по матери, так? ― спросил я и взглянул на приятеля.
— Да! ― ответил Михаил.
— У меня ситуация, следующая: моя родительница из села ― хохлушка, то есть русская, но из приграничья, которое всегда было хитрее русаков из глубинки. А еще, скажу не в обиду, да ты и сам знаешь эту пословицу, что, когда родился хохол, еврей плакал. Наверное, я в мать, хотя мой отец ― москаль, он старообрядец, как и дед, и его прадед. Этим все сказано. Так, что не обессудь!
То, что Хазарский был у себя на уме, я понял сразу. Однако я тоже был непрост. Правда и время тогда было нехорошее, впору не перекрестившись из дома не выходить, люди болтали о какой-то перестройке. Один мой товарищ со слюной на губах утверждал, что после перестройки непременно нужно ждать перестрелку. Так в будущем и случилось. Не зря же танки стреляли по «Белому дому».
Сын Михаила и Марии ― Ефим в детский сад не ходил. Не знаю, с чем это было связано. Может они не хотели, чтобы он подобно деревцу пускал корни в землю СССР, а уж затем в РФ ― Российской Федерации. Ладно, они взрослые люди к трудностям им не привыкать, нужно будет ― потерпят, а какого в новом мире неприспособленному ребенку? Не дай Бог ему жить в другой стране, которая должна стать родиной и не прослыть в окружении мельтешащей детворы отщепенцем.
То, что я уловил незримые перемены в стране, озадачило моего товарища. Он стал реже попадаться мне на глаза. Зачем? Я же не был евреем, уезжать не собирался, а значит и нечего со мной обсуждать то, что меня не касается. У меня в голове промелькнуло сходство интеллигента Михаила с соплеменником работягой Беником, с которым я жил когда-то в заводском общежитии. Нет не внешнее. Тот был, ну очень южных кровей, чем-то похож на азербайджанца, а Михаил на европейца. Дело в том, что, когда работяга, из далекого юга России перетащил в столицу своего брата и устроил его на наш завод, он отодвинулся от меня, я бы сказал, обособился: «Два еврея это организация». Это не мои слова. Я просто стал не нужен Бенику. Правда, ненадолго, до тех пор, пока его брат однажды не стал выпивать, прогуливать на работе и начальство поставило вопрос об его увольнении с завода. И вот этот самый Беник приткнулся, принялся жаловаться на брата спрашивать у меня совета. Наша дружба вновь
