Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах
Джон с трудом улыбнулся.
– Лоренцо был бы подходящим наследником? – спросил он и невольно затаил дыхание.
Padrone качнул головой.
– Да, он подошел бы. Он был умен, даже очень умен, в школе получил несколько премий в области математики… Он восхищал всех нас, признаю. Он подошел бы – явно. Но я ведь уже сказал вам, что не доверяю всему явному.
– Я не получал премий в области математики, – сказал Джон. – Мне даже самые обычные проценты посчитать сложно. И я не блистал умом.
Кристофоро Вакки посмотрел на него.
– Но Лоренцо мертв, а вы живы.
– Возможно, это была ошибка.
– Господь отмеряет наши жизни. Думаете, Господь ошибается?
Джон замер.
– Не знаю, – произнес он затем. – Может быть. Иногда я думаю, что да.
Старик поднес чашку к губам, отпил, задумчиво кивнул своим мыслям, словно не услышав того, что сказал Джон.
– Вы еще молоды, – вдруг заявил он. – Вы еще слишком молоды, чтобы видеть совершенство мира, Джон. Не обманывайтесь. Поверьте мне – вы законный наследник.
– А почему я тогда себя таковым не чувствую?
– Потому что вам только предстоит научиться чувствовать себя так. Вы еще находитесь в состоянии шока. Вся ваша жизнь в корне изменилась, и вам нужно для начала найти свое место в новой жизни. Это совершенно нормально. Вам нужно многому научиться, многое понять, многое узнать, прежде чем вы сделаете этот шаг. Я бы с удовольствием поехал с вами попозже во Флоренцию, – продолжал Кристофоро Вакки, отпив капуччино. – Немного показал бы вам город. И в первую очередь наш архив. Он находится в нашей конторе. Кстати, на протяжении вот уже пятисот лет. Хотите?
«Эти пятьсот лет, – подумалось Джону, – так легко слетают с его губ, как будто он все это время жил и наблюдал. Как будто он – представитель другой расы, расы бессмертных адвокатов».
– Звучит интересно.
– Здесь, в подвале, хранятся микропленки со всеми документами, – заметил Кристофоро. – Но это только микрофильмы. А я бы хотел показать вам оригиналы, чтобы вы получили ощущение времени, всей этой истории. – Он усмехнулся. – При условии, конечно, что мне удастся разбудить Бенито.
– Далековато до работы, – заметил Джон, когда они проехали Лукку и дорожный указатель возвестил о том, что до Firenze[7] еще семьдесят восемь километров.
– Ну, мы работаем не так много, чтобы это нам мешало. – Padrone улыбнулся. – Кроме того, еще Данте описывал флорентийцев как жадных, завистливых и высокомерных людей – так что лучше держаться подальше от этого.
– А почему же вы тогда не оставите Флоренцию совсем?
Кристофоро Вакки неопределенно махнул рукой.
– Полагаю, это традиция. И хорошо смотрится на визитках, когда путешествуешь по всему миру.
Джон кивнул и снова поглядел в окно.
– Тоже вариант.
В остальном они мало разговаривали по дороге. Джон терялся в пейзаже мягких тосканских холмов с виноградниками, фруктовыми садами и белыми виллами, а старик задумчиво смотрел прямо перед собой.
Когда остались позади окраины Флоренции, он дал Бенито указание высадить их на пьяцца Сан-Лоренцо.
– Оттуда недалеко до конторы, и по дороге я могу показать вам некоторые достопримечательности. Пьяцца дела Синьора, Уффици, Дуомо, палаццо Питти, понте Веччио – такова обычная экскурсия. Но я думаю, что мы должны устроить ее именно в субботу.
Джон кивнул. Верно, сегодня суббота. Чувство времени еще не совсем вернулось к нему.
Автомобиль с трудом пробирался через бесконечные пробки, меж колоссальных средневековых домов и наконец остановился перед красным кирпичным фронтоном массивной высокой базилики. Кристофоро попросил Бенито забрать их около половины третьего у конторы, а затем они с Джоном вышли из автомобиля, и «роллс-ройс» под внимательными взглядами прохожих заскользил прочь.
На улицах Флоренции было оживленно. Вся площадь перед церковью Сан-Лоренцо была занята яркими лотками уличных торговцев, среди которых бродили толпы туристов, а гул голосов на всех языках мира перекрывал потрескивание проезжавших мимо мопедов. Стараясь держаться поближе к Кристофоро, который, очевидно, чувствовал себя здесь как дома, Джон пошел за ним к памятнику, окруженному тонкой черной железной оградой, который возвышался в центре площади, словно господствуя над ней. Он представлял собой богато украшенный пьедестал, на котором сидела фигура выше человеческого роста.
– Это основатель династии Медичи, Джованни ди Аверадо, – пояснил padrone. Ему приходилось кричать, чтобы Джон мог услышать его сквозь шум. – Он жил в четырнадцатом веке, и его сын Козимо был первым из Медичи, кто правил Флоренцией, – в основном потому, что был богат. Тогда Медичи владели крупнейшей банковской империей Европы.
Джон посмотрел на сидевшую в задумчивости фигуру, пристально вглядываясь в удивительно живые черты лица. Детали рельефа исчезли в толстом слое патины из выхлопных газов и пыли, похожей на пыль веков, но, вероятнее всего, собравшейся всего лишь за полгода.
– Ага, – произнес он.
– Это было году в 1434, если я ничего не путаю. Как бы то ни было, он умер в 1464 году, и его сын Пьеро, которого называли Подагриком, умер пять лет спустя как раз от этой болезни. Затем к власти пришел его сын Лоренцо, которому тогда было двадцать лет. Несмотря на это, он правил городом настолько осмотрительно, что позднее его назвали Il Magnifico, то есть Великолепным.
– Ах, вот как!
Снова Лоренцо. Такие лекции он терпеть не мог еще со школы, но, похоже, избежать этого было невозможно.
– В 1480 году родился ваш предок Джакомо, – продолжал старый адвокат, не сводя глаз со статуи, и, глядя на него со стороны, Джон понял, что все эти давно минувшие события имеют для него большое значение, что они составляют часть его жизни, как день его свадьбы. – Лоренцо как раз пережил заговор, жертвой которого стал его брат, и воспользовался возможностью отделаться от врагов. И Джакомо Фонтанелли рос в то время, когда Флоренция переживала расцвет – как раз правление Лоренцо Великолепного. – Кристофоро указал на купола, возвышавшиеся на противоположном конце церкви, перед которой они стояли. – Кстати, там похоронены все князья Медичи. Зайдем?
– С удовольствием, – кивнул Джон, раздавленный жарой, пылью, шумом и тяжелым грузом истории. Как представишь себе, что все это происходило еще до того, как Колумб открыл Америку…
Лучше и не представлять.
Они обошли по дуге площадь и лотки, причем он узнал, что «это Канто де Нелли», не понимая, что сие значит, – и наконец добрались до входа в капеллу Медичи, где заплатили за вход до смешного маленькую сумму и получили право войти с шумной улицы в прохладную тишину крипты.
Многочисленные туристы с фотоаппаратами на изготовку бродили внутри, невольно приглушая голос и стараясь не шуметь, изучали надписи, относившиеся к различным членам семьи Медичи. Кристофоро указал на последний пилястр справа:
– Там похоронена последняя из Медичи, Анна Мария Людовика Медичи. Вот, здесь написано: умерла в 1743 году. И на ней прервался род Медичи.
Они некоторое время постояли молча, вбирая в себя тишину, прохладу, вдыхая затхлый запах мертвых столетий.
– Пойдемте дальше в ризницу, – наконец произнес Кристофоро и загадочно добавил: – Вам понравится.
Они пересекли сумрачную крипту и вошли в небольшой коридор, по которому и последовали, пока не оказались в просторной комнате, которая затмевала собой всю роскошь, виденную Джоном до сих пор. Вокруг него на белом и пастельном мраморе возвышались колонны и пьедесталы, обрамлявшие ниши из темного мрамора. Джон поднял голову и посмотрел на купол, вздымавшийся, словно небосвод, и забыл, что умеет дышать. Тем не менее это великолепие служило лишь фоном для ряда мраморных статуй, казавшихся настолько настоящими и живыми, что можно было подумать, будто фигуры вот-вот встанут и придут в движение.
– Боже мой… – услышал собственный шепот Джон. Он и не догадывался, что на свете существует нечто подобное.
– Чудесно, не правда ли?
Джон мог только кивнуть. Ему показалось страшной дерзостью то, что он когда-то полагал, будто является художником.
– Кто это сделал? – спросил он через какое-то время.
– Микеланджело, – пояснил Кристофоро Вакки. – Это было его первое строение.
– Микеланджело… – Это имя пробуждало какие-то ассоциации, напоминало о чем-то далеком, но сказать, о чем именно, он не мог.
Padrone указал на скульптуру, перед которой стоял Джон; она изображала человека в позе глубокой задумчивости.
– Эту фигуру называют Pensieroso, – пояснил он, – «Мыслитель». Она представляет младшего Лоренцо, внука Лоренцо Великолепного. Его надгробие осталось незавершенным. – Он указал
