Елена Прекрасная - Виорэль Михайлович Ломов
– Спасибо, Федя. В другой раз. На электричку спешу, – сказал Николай. – За пенсией еду.
– Да успеешь получить. Куда она денется, твоя пенсия? Я вот к ней пока и не спешу. Сама придет. Гриша, подвинься. Дай место заслуженному пенсионеру. Дядь Коль, падай! – Федор похлопал ладонью по трубе.
– Неловко как-то вхолостую садиться, – крякнул Николай, подумав: «А и в самом деле, куда она денется? Теперь уж до гроба со мной. Как Клавдия». – Смотаюсь в ларек.
– Мани есть? – с недоверием спросил Наливайко.
– Кто?
– Мани. Деньги.
– Хватит.
– Интересный ты мужик, дядь Коль. Деньги есть, а ты за пенсией едешь. Прям олигарх!
– Скажешь! – «Олигарх» чуть не бегом припустил к ларьку, на полке которого его поджидала с утра давно лелеемая им бутылка дорогущего «Каинского купца». Ну да в кои веки на трудовые гроши испробовать классику! Хватило и на три пирожка с капустой.
– О, дядь Коль, ты с «Купцом»! Точно, олигарх. А я уж и вкус забыл. На-пол-ня-ем! Ты глянь, совсем иной звук. Чистый. Гуль-гуль-гуль. Ну, голуба, содвинем бокалы и, как говорит Викентий, запечатлеем!
Запечатлели. По трем светлым взорам было видно, что каинский купец был еще тот.
– Не паленая, – констатировал Федор.
– Что ты! «Каинский купец», что ты!
– Закусывай, дядь Коль, в сумке еще есть.
– Да, вот пирожки с капустой. Налетай.
Говорливый Гриша с заметно возросшим воодушевлением продолжил рассказ о поразившем его жизненном явлении, связанном с бабами. После очередного запечатления Федор с Николаем рассказали Григорию о том, как они еще в советские времена ездили от работы в санаторий поправлять пошатнувшееся здоровье. А сейчас вроде как и санатории остались, и здоровье накренилось, как Пизанская башня, а они ездить совсем перестали. «Кто ж тогда ездит?» – пару минут собеседники не могли разрешить этот риторический вопрос, после чего, опять же в связи с санаториями, обсудили проблему похудания, которая так волнует нынче дам.
– Да, ты вспомни, – призывал Николая Федор, – должен еще помнить, зачем бабы ездили в санаторий?
– Нашел чего спрашивать, зачем? – зашелся Гриша в смехе. – Затем!
Федор мазнул на него рукой.
– Ездили, чтоб поправиться! А сейчас? Чтоб похудеть! – голос Наливайко звенел и дрожал, словно он эту новость озвучивал с очень высокой трибуны партийного съезда. – Всё наоборот! Вся жизнь нынче наоборот!
– Самое удивительное, – сказал Федор, – что за это они еще платят деньги. Не за то, что едят, а за то, что не едят! Не им, а они!
Последующие темы, которые удержало сознание, были две – о прыжках с парашютом и о каком-то референдуме, который кто-то то ли хотел провести, то ли не хотел. Прочие предметы увяли сами собой, не успев расцвести.
Время за разговорами пролетело незаметно. Мягким вечером разошлись мягкими ногами по домам, вполне довольные прожитым днем. Что делали дальше Федор и Гриша, это их дело, а вот Николай зашел в дом с улыбкой и со словами:
– Если боишься прыгать с парашютом, прыгай без парашюта.
– А вот и наш парашютист! – встретила супруга Клавдия, вопреки ожиданиям Елены не строго, а тоже с улыбкой. – Напрыгался? Лена, это дядька твой. Дядька Коля. А чего безо всего? Торт купил?
Николай, подняв брови, развел руками.
– Не ездил. Пригласили… на свадьбу. По пути. Посидел с молодыми.
– И кто на ком женился?
– Да этот, как его… возле ларька дом наискосок…
– Возле ларька… Ясно! Садись ужинать. Остыло давно всё.
Клавдия налила хозяину борщ. Николай с охоткой приступил к трапезе. Тетка стала рассказывать, что произошло за день, как приехала племянница, как ее в гробе сфотали со всех сторон, как соседский петух застрял в штакетнике, а дядька в ответ кивал и подыгрывал супруге мимикой.
Елену поразило, как мирно общаются родственники, тогда как по канонам долгой супружеской жизни им впору было сцепиться, словно кошке с собакой, доказывая друг другу, кто из них кому больше испортил эту жизнь. Такое смирение в подуставшей за день от колготы тетке и покладистость в подгулявшем дядьке трудно было предположить, однако же, вот они, были!
– Теть Клав, а фотограф кто?
– Фотограф, кто же еще. Анна посоветовала, соседка. Они с одного подъезда.
Перед сном Николай рассказал Елене о коте, который жил с ними двадцать лет.
– Его Гришей звали. Как и этого… молодожена. Клава не даст соврать, я его раз в неделю, по выходным, ну чтоб не забыл он вкус, кормил свежим мясом. Вырезкой. И вот когда я нарезал мясо мелкими кусочками, Гриша (кот) терся у ног и мяукал. Причем на любой мой вопрос он отвечал одним и тем же мяуканьем. Спрашиваю: «Сейчас будешь кушать?» – «Мяу». – «Может, через час?» – «Мяу». – «Не хочешь вообще?» – «Мяу»… Да, о чем это я? Ага! Очень напоминает референдум. Ты, племяшка, участвовала когда-нибудь в референдуме?
– Нет, дядь Коля, не пришлось.
– Какие твои годы! Так вот, в референдуме вопросы так подбирают, что на любой из них отвечаешь: «Мяу».
На этом «мяу» Николай уронил голову на грудь. Клавдия перевела супруга на лежанку за дверью, укрыла пледом.
– И ты иди ложись, а я соберу тут.
– Куда? – содрогнулась Елена при мысли, что тетка направляет ее в горницу. Не хватало ночь рядом с гробом провести!
– В спаленку. К стенке ложись.
Сибирская Нефертити
Лена долго не могла уснуть, приглядываясь к проплывающим в сознании картинкам минувшего дня, прислушивалась к новым близким и далеким звукам, ворочалась, подыскивая удобное положение. Наконец мысли с чувствами оставляли всякую материю и воспоминания, девушка уже была готова провалиться в сон, но вздрагивала – от того, что над кроватью пролетал гроб, как в фильме «Вий», а в нем сидит не тетушка, а Амедео с карандашом во рту. На мгновение ей казалось, что она вновь в парижском отеле, но возвращались звуки и картинки, а с ними и мысли, и всё повторялось…
Ни свет ни заря подкатил фотограф на мотоцикле. С профессиональным интересом полюбовавшись улочкой, тающей в бледном тумане, стелющимся у земли, и деревьями, подвешенными за невидимые нити к небу, он сфотографировал прелестный вид и вошел во двор. С крылечка ему навстречу спускалась Клавдия с пакетом.
– Заходи, милок! Располагайся за столом. Я на минутку, гляну, набросал ли пакостник мусору под калитку.
Вынув из портфельчика четыре
