Елена Прекрасная - Виорэль Михайлович Ломов
Елена проснулась ни свет ни заря и почувствовала легкую, тоньше комариного писка, тревогу, какая охватывает на пороге перемены в жизни. Взглянув на записку с новосибирским адресом бабки Клавдии, Лена увидела подпись: «Любящая тетушка». Племянница впервые задумалась о том, какие чувства связывали ее с Кольгримой и насколько они были искренни. Не кривя душой, она призналась самой себе, что чрезвычайно привязалась к тетке.
Вещи уже были собраны – тетушка постаралась. Сверху чемодана лежали платья, джинсы, маечки, трусики и прочие женские штучки; в коробке несколько пар туфель и босоножек; в одном дорожном несессере туалетные принадлежности и парфюм, в другом дорогие украшения. В шкатулке красного дерева Лена обнаружила нужные документы, приличную сумму в рублях, пластиковую карточку Сбербанка России.
Девушка подошла к зеркалу и долго стояла перед ним, словно ожидала от него, как от тетушки, совета или хотя бы подсказки, как ей поступить. «Надоело выворачиваться наизнанку», – досадовала она. Зеркало безмолвствовало. «Конец мистике!» – с облегчением подумала Лена. Сев на банкетку, она уставилась на свое отражение. Неожиданно зеркало показало подборку ее фотографий, разворачивающихся в видео – и сиюминутных, и прошлых, и будущих. Непостижимым образом стекло с амальгамой воссоздало множество ее отражений в один момент времени, и они были вроде как слившиеся, но не сливаемые. Так бывает, когда держишь в руках альбом с фотографиями умершего человека – вся жизнь его вдруг раскрывается перед тобой в одно мгновение. «Как же это я заскочила так далеко, что вижу всю свою жизнь? – подумала Елена. – Пожалуй, пора сочинять стихи «про жизнь». А можно ли писать их с нечистой душой?
Да безразлично для стиха / греховна жизнь иль без греха – / вязанка дров в душе сгорела, / согрев озябнувшее тело… Нет, наверное, лучше – безумна жизнь или тиха».
И тут Елена явственно услышала голос дядюшки Колфина: «Непостижима суть стиха. / Вот так-то, барышня! Ха-ха!» Ей показалось, что вокруг нее лопаются и осыпаются зеркала…
Да, это лопнуло зеркало. Елена подошла к тому, что от него осталось. Зеркало ощерилось, как акулья пасть, острыми зубами осколков стекла. В зияющей дыре виднелась прихожая тетушкиной квартиры. «Как я оказалась по ту сторону зеркала? Когда сочиняла стихи?» – недоумевала девушка. Нельзя было, не поранившись, пролезть в черную раму и попасть внутрь помещения. Девушка попробовала вынуть треугольные сколы, но они не вынимались. «Что же делать? – размышляла она. – Вернуться? А куда вернуться?» И не успев принять решение, оказалась в «Ротонде» за столиком напротив Модильяни. Тот вертел в руках карандаш, не решаясь провести первую линию. Похоже, художник был озадачен своей оробелостью перед чистым листом бумаги. К тому же у него дрожала рука. Моди рассеянно посмотрел на визави.
– О! Откуда ты? Не знаешь, где мой кушак и кофта? Хоть убей, не помню.
«Пить надо меньше», – услышала Лена подсказку, но не озвучила ее, а сказала:
– Да ты же сам сунул их в мой пакет. Вот они.
– Какая у тебя сумка, материал непонятный… Что это? – Амедео потрогал полиэтиленовый пакет. – Где купила?
– По случаю. В России.
– В России? Не может быть!
– Почему не может быть?
– Да там такого не может быть! Там, брр, мороз и ни одного стоящего художника!
– Как ни одного? Ну да, откуда тебе знать… А Маревна?
– Какая Маревна? – бранчливо спросил Амедео. – Не знаю никакой Маревны!
«Ну да, ты с ней еще не знаком», – сообразила Елена: – Узнаешь еще.
– Чего хорошего в большом пространстве? В нем всё мелко! – стал спорить Амедео. – Хорошо может быть только на мольберте или на этом столе с листом бумаги! – Он яростно провел линию, прорвав бумагу. Со злостью посмотрел на Елену. – Чего хорошего в вашей Сибири? Разве сравнить Монмартр с Сибирью?!
– Да уж! – засмеялась Елена. – Нашел с чем сравнивать Монмартр! С Сибирью! Левретку с медведем! Его и с Арбатом-то не сравнить!
– Не знаю такого, – зевнул Моди. – Слушай, Элен, что ты пристала ко мне со своей Сибирью? Ты же направилась вроде как в отель? Вот и иди. Я потом загляну к тебе. – Художник провел еще одну линию, сморщился, чертыхнулся и скомкал листок.
– Можете не утруждать себя, сударь! – по-русски сказала Елена. – Будь он проклят, ваш Монмартр!
Девушка встала и, никого не видя, стремительно вышла из кафе. Моди удерживающим жестом вскинул вдогонку русской барышне руку, но потом прощально махнул ей вслед.
– Папаша Либион! – хрипло крикнул Модильяни. – Абсент с шампанским!
Быть собой
Тетка Клавдия
Клавдия встретила Елену сухо. Не обняла, не улыбнулась, заставив буквально на пороге повернуться три раза. Поджав губы, бросила:
– Добра девица! В бабку – мамку мою. Чего это ты напялила на себя? Снимай кацавейку и облачайся в нормальную кофту. Есть или мне достать?
– Да какая же это кацавейка, бабуля? Это кардиган с мехом. «Лоск и утонченность облика».
– Ну, у вас там облик, а у нас обличье. Летом в мехах одни звери ходят. Ты погляди на себя! Фу! Не вздумай людям в этом показаться!
– Да уж показалась, – буркнула девушка. – Не померли.
– Располагайся. Как отец, мать? Не сутулятся?
– Да спасибо, бабуля. Прямо ходят.
– Телеграмму на днях прислали. Лет десять не слыхать было о них, а тут – целая телеграмма. Встречай дочку, пусть поживет недельку-другую. Чего в городе-то не живется?
– Воздуха мало, бабуля.
– Какая я тебе бабуля? Тетка Клава я – так и зови. Твоя мамка сестра мне, родилась, когда я уже замуж вышла. И дядька есть у тебя. Моложе меня на год, но тоже Кощей. Познакомишься еще. А воздуха тут – задышись, всем хватит!
Попили чаю с пирожками. Тетка уложила племянницу на какую-то лежанку за дверью отдохнуть с дороги, а сама занялась хозяйскими делами. Лена исподтишка подсматривала за суетящейся Клавдией. Тетка, заметив, что та не спит, спросила:
– Не спится? Тогда помоги мне. Сейчас всё равно фотограф придет. Щелкать будет. Ты меня прибери, чтоб «облик» презентабельный был.
– Хорошо, ба… тетка Клава.
– Вот тут пригладь, а то вечно вихор торчит, как у мальца! И платочек поправь. Пойду в горницу погляжусь в зеркало, а ты после меня поправь, чтоб достойно было. Тут будь. Я кликну. Пирожка еще поешь. Этот с картошкой.
Тетка направилась в другую комнату, а Лена с удовольствием откусила пирожок. Клавдия пару минут шумела, чертыхалась за стеной. Потом смолкла и вскоре позвала:
– Заходи, племяшка!
Лена, жуя пирожок, зашла в зал и едва не поперхнулась. Посреди комнаты на столе стоял гроб, вокруг него горели свечи,
