Андрей Белый - Том 4. Маски
И «керенка» в марте уже похлопочет: пристроит при Керенском; корень в Корнилове пустит в июле, чтоб в августе — выдернуть; —
— нынче бородка — «а ля Николя-дё»; под крепкою кепкою станет она —
— «Ильичёвкою».
И, коммуноид, — занэпствует!
* * *Павел Сергеевич Усов, профессор, принявший в объятья последние вздохи Толстого, встал в сине-зеленое поле обой с черно-синими выливнями, точно волк, в ночь распластанных, чтобы о противогазах докладывать.
* * *Он — доложил.
И теперь «вундеркинд», Сима Гузик, детина со стажем (лет пять как он бреется), — встал; Хеся, сестра его, — кременчугское диво, покрытое волосом; дядя же Осип — Жо-зеф Гужеро: Канн, «Креди Лионе»; два кузена: xoxф: Яша Пэхоо — в «Берлинер Музик-Ферейн» Гельбше; а Пэх, Сашка Пэх, — дон Пэхалесом сделался (Лос-Анжелос): он женился на дочери дона Мамаво, из Монтовидео — плантации пальм, ананасов на острове Падре-Психос!
С видом гранда, взвив волосы над клавишментом, скатился руладой под складки портьер сизоватых со вляпанными бледно-малиновым бархатом бабочек.
Черный квадрат
Шаркает шаг.
Эту комнату —
— пересекает —
— Велес-Непещевич!
Отдавши лакею портфель, котелок, из портьер, — сквозь портьеры кидается черным квадратом за скачущими, каре-красными взглядами; физика, — вовсе не психика: бычья, надутая жилами, шея; и не поворот головы — геометрия корпуса, справа налево, на тоненьких ножках, со штрипками, мимо расблещенных лаков: под зеленоватое зеркало.
В зеркале: —
— красный квадрат —
— подбородок!
Злы щелки глазные: с укусами; три поперечных морщинки щетиной свиной заросли; и визитка — не наших фасонов; и брюки — не наших фасонов, а лондонских.
Щелк каблуками лакированных — в зеленоватое зеркало.
Свертом безлобо, безглазо бросается в черную комнату, точно в спокойное кресло из черного дерева.
С кресла Пампесиас, граф Небеслинский-Монолиус, в недра московские брошенный беженец, — к Петеру Бакену.
— Кто он?
Развалина и фармазонистый нос, камергер, Петер Бакен, остзейский помещик, — ему:
— Гм!
Пустивши дымочек:
— Звено, так сказать: меж Земгором, Булдойером и Булдуковым.
— Так значит — со всяческой властью?
— Пока еще «п р и».
— Я — не понимаю вас.
— Вы поглядите на «князя»: не личность, а «лик»; и взгляните на этого: «бык», а не «лик»; ангеличие «князя» покоится, все, — на «быках»; «князь» обсасывает, загибая мизинчик, куриную косточку; функции этого — резать цыплят.
— Так.
Пампесиас, граф Небеслинский-Монолиус, в черный атлас вырезного, широкого кресла, в окрапы коричнево-белых и розовых лапок откинулся — над сине-бледною, с просинью, скатертью.
Зашепелявили фразами, брошенными из-за пепельниц в цвета ночного искрящийся лак этажерочек; пепельницы — из оливково-желтых камней, запевающих цвета небесного пятнами; волны обойных полос, синусоид, свиваемых кольцами, — сизо-оливковых, с сине-зелеными — в отсвете фосфора. Шопоты. Шварк шепелестящий.
Шаркает геометрически — черный квадрат; глазки, клопики, карие.
О, дон Мамаво!
Какие-то кляклые вляплины пальцев — по клавишам: в смеси тонов, — темно-синего с темно-зеленым.
А там, — из угла:
— Орьентация, здравствуйте!
— Две, — лопнул, точно струна клавишмента, Велес-Непещевич.
И — вздрогнула там онемелая дамочка, влепленная в фон обой: плачем клавишей.
— Две!..
— ?
— Раз — из Лондона; два — из Парижа.
И — в ухо фальшивым фаготом он:
— В Лондоне — против Пукиерки… Этот Коробкин Пукиерке сбыл изобретенье; хитрый кинталец пропал.
— Уговор?
— Может быть, — громко лопнул Велес-Непещевич: в плач клавишей.
Из меланхолии темных ковров обессиленно встал меломан:
— Тсс! Велес-Непещевич подшаркнул:
— Пардон!
В ухо: сипом:
— Приличная форма надзора — лечебница; так полагает Булдойер и лорд Рододордер; а лорд Ровоам Абра-гам, масон лондонский, верит Пэпэшу, масону московскому.
— Вздор!
Непещевич откинулся, вышарчил ножкой, безглазо вперяяся красною физикой:
— Вздоры — законы истории.
— То же, — «история», — вспыхнуло гневом в душе Пшевжепанского, но он увидел: морщинки, три, прокопошились иронией:
— Сам ты «с историей».
И капитан Пшевжепанский глаза опустил: на истории наших позоров он строил карьеру:
— Так вот оно как…
— Оно именно — так.
Сверт: и — красный квадрат, подбородок,
всем корпусом —
— черным квадратом —
— ударился в Гузика:
— Вздор этот — тоже «с историей»: лорд Рододордер построил свое заключенье о том, что в Мельбурне Друа-Домардэном себя называл Домардэн — на досье дон Ма-маво, а «дон» этот — зять дон Пэхалеса, — попросту Пэха, двоюродного брата, — на Гузика, — брата берлинского Пэхо-ва; Гузик — «история»: лапу Берлина и лапу Парижа связал музыкальными лапками… Ишь как, — и ухом наставился: — О, дон Мамаво: лалала, лалалала, — юркая ножкою, он подпевал.
Вдруг себя оборвал:
— Потому что — Жозеф Гужеро, орьентация Пуанкаре — Панлеве, — общий дядя: Пэхалеса, Пэхова, Пэха и Гузика.
«Пле-пеле-плё», — переплескивал клавиш: под пальцами Гузика.
— Вздоры историй сплетаются этими трелями в бич и в бабац чемодана; а впрочем, история — вздор: лалала.
Клака клавишей, как оплевание, как оскорбление: прянно раздряпана, дрянно разляпана — в онемение, в мление, в тление!
Вляпана: клякой пощечины!
* * *Дама, уйдя в перелепеты, вляпана позой портретною в волны полос, синусоид, свиваемых кольцами, сизо-зелеными; а меломан обессиленно клонит лицо в меланхолию сизо-оливковых фонов; а завтра он с Керенским — в обморок.
— О, дон Мамаво: лала-лалалала, — фаготовым голосом бзырил, как бык.
Он Бодлера сумеет прочесть!
Что вы думаете?
Вдруг подбросил свои — три — морщинки; и щелками глаз укусил:
— Арестована Застрой-Копыто: сношение с Пэхоо, поджог чердака; Гужеро с Домардэном прислал ей валюту.
И ножка проюркала:
— Ставка — за нами!
Морщинки, — три, — плакали. Красный квадрат подбородка — под ухо; и жилы, — две, — выпыжились; и пан Ян, не герой, содрогнулся: вот клоп!
— С нею виделись?
— Вам что за дело?
Сказать не сказать.
— Булдуков — моет руки, — уклончиво.
— Мы — тоже вымоем: кровью.
Они посопели.
— По-моему, — очная ставка: в присутствии Ставки; пока за бока князя — вы; я, пока, — за бока: Булдукова; выписываю Жюливора, — раз!
Корпус сломал.
— Сослепецкого — от Алексеева: два!
И морщинками в черно-лиловый ковер он безглазо уставился, соображая, —
— что —
— Жюль Жюливор в Хапаранде сидит с Каконасним, словако-хорватом, иль сербо-мадьяром; и там перлюстрирует корреспонденцию; Цивилизац, бывший главный заведующий предприятия «Дом Посейдон» (Сухум, фрукты), отсюда, —
— чрез Жонничку, горничную мадам Фразы, отличнейшим способом их обо всем орьентирует; —
— Фраза, любовница Петера Бакена, — с Эммой Экземой, —
— а с Эммой
Экземою —
— он!
Это сообразив:
— Ну, — пока…
Сверт; и мимо зеркал — за портьеру: в наляпанный бархат малиновых бабочек.
Кока: корнет
Ян Пшевжепанский с гадливой иронией думал, что — тот же все, в тех же бегах —
— по Москве, —
— по Парижу, —
— по Лондону, —
— в том же своем котелке, цвета воронова; с тем же самым портфелем тугим, цвета воронова, вылетал и влетал он (во все учрежденья), везде и нигде, принимая участие видное, часто невидимое, из-за пыли, им поднятой, точно за пыльным ковром, выбиваемым палкою: хлоп — Протопопов; хлоп — князь!
Не отхлопавши акт исторический, новый отхлопывал, вовсе не видясь, как маленький клопик; прекрасная, сине-зеленая комната эта; —
— вся, —
— вся, —
— проклопеет!
* * *Последняя ставка, — да это же царская Ставка: хлоп! С нею история, как от пинка ноги — хлоп!
Капитан, не герой, — задрожал: как рыдван опрокинутый, перегрохотнуло громадное тело России —
— за Минском, за Пинском!
* * *Пыхтя, —
— передергиваясь, —
— крепким деревом кракая, фыркая дымом, землей, — над окопом покачивалась тупоносая танка; бетон, как стекло, разбиваясь на дрызги дивизий, дрежжал, режа воздух над черным перением шлемов железных!
Как тощая стая собак, хвост поджавших, вдали, — пулеметы оттявкали; воздух высвистывал тихою пулею; не то — зефиры, не то — визг разбитых дивизий…
