Тарас Бурмистров - Записки из Поднебесной
Отпечаток деревенского жизненного уклада по-прежнему очень заметен в Китае, даже в больших городах и столицах. В Пекине между широкими проспектами (которые, похоже, прорубались здесь так же безжалостно, как и в Москве), в двух шагах от сияющих небоскребов находятся трущобы, как будто сошедшие со страниц иллюстрированных советских пособий по "городам контрастов". Как-то вечером, после целого дня, проведенного на выставке, мы с Димой решили отыскать древний пекинский квартал Xuanwu (Суаньву), построенный в эпоху Цин и специализирующийся, согласно путеводителю, на продаже картин, рисовой бумаги, туши, кисточек и прочих мелких вещиц, приводивших меня в Китае в восторженное оцепенение, близкое к нирване. Главное же, что нас интересовало там - это фарфоровые изделия. Я сразу сказал Диме, что пока я не найду себе настоящую кружку с императорскими драконами, а также и заварочный чайник соответствующего вида, из Китая я не уеду. Уже начинало темнеть, когда мы вошли в этот квартал - но не с парадного входа, рассчитанного на туристов и покупателей, а с черного, предназначенного для местных жителей. Представьте себе сплошное нагромождение очень мелких, серых и обшарпанных домиков, стоящих вплотную друг к другу. Окон в них чаще всего никаких нет, а смыкающиеся вплотную стены образовывают длинные прямые улицы, или, скорее, проходы, и ширина их такова, что иногда можно коснуться обеих стен одновременно, растопырив руки. Мы шли по этому прямоугольному лабиринту, то и дело сворачивая наугад и пытаясь выбраться из него хоть куда-нибудь на большую дорогу. Обитателей квартала нам почти не встречалось; они, видимо, уже разошлись по своим жилищам и сидели там без света. Вся эта обстановка производило жутковатое впечатление своим мрачным и унылым однообразием. Запах в квартале стоял невыносимый, потому что никакой централизованной канализации там явно не было. Местные жители довольствовались общественными туалетами, узнать о расположении которых вполне можно было за версту, а то и дальше. Большая часть китайских горожан даже в Пекине и Шанхае живет именно в таких условиях - и, если судить по тому, что в городском транспорте и на центральных улицах людей, в общем-то, не так уж много (сутолока в питерском и московском метро обычно несравнимо больше, чем в пекинском), то местные жители, похоже, практически никогда и не выходят за пределы своих трущобных кварталов, проводя там всю свою жизнь.
Наконец мы вышли на главную улочку в этом квартале. Вдали виднелись торговые ряды с расставленными на них божками и вазами. В начале этой улицы стоял небольшой домик, в окне которого я увидел несколько грязных статуэток. Не сообразив, что это просто чье-то жилище, я открыл дверь и вошел внутрь, ликующе сказав при этом Диме: вот он фарфор, наконец-то! В помещении был пожилой китаец весьма потертого вида, который встал при нашем появлении и, немного поразмыслив, сделал пригласительный жест. Чуть поодаль сидела его почтенная супруга, вязавшая при свете тусклой и пыльной лампочки. Не почувствовав никакого подвоха, я начал спрашивать по-английски, как у них тут насчет китайского фарфора, столь хорошо известного во всем мире. Хозяин выслушал меня очень внимательно, подумал, и показал мне на стул, садись, дескать, чувствуй себя как дома (теснота там, надо отметить, была ужасная, в домике хватало места только на то, чтобы разместить в нем стол, кровать и два стула). Нет-нет, сказал я, нам нужен только фарфор, больше ничего. Китаец недоумевающе развел руками и протянул мне дымящуюся трубку, взяв ее со стола. "Ну, он тебе уже все предложил, - иронизировал Дима впоследствии, - и присесть, и покурить. Нет, подавай ему фарфор, и все тут". Я и сам долго смеялся потом, вспоминая этот случай и представляя себе, как это выглядело в глазах хозяина: ввалились в дом среди ночи два северных варвара, и требуют, понимаете ли, китайский фарфор - а я ведь в конце концов сумел объяснить ему, что же мне нужно, показав в разговорнике соответствующий иероглиф, который китайская бабушка разобрала с помощью очков. "Цицы!" - воскликнули хозяева домика и переглянулись. Считается, что лицо китайца, особенно пожилого, никогда не выражает никаких чувств. На этот раз недоумение их было настолько сильным, что оно отобразилось на их лицах предельно явственно и недвусмысленно. Пробормотав какие-то извинения, мы выскочили на улицу. "И никакой неловкости не произошло", как прокомментировали бы этот случай Мандельштам или Ахматова. Зато я видел изнутри китайский дом.
После таких приключений я всякий раз чувствовал, что еще немного, и я уже перестану здесь чему-либо удивляться - не потому, что я стал привыкать ко всем этим, крайне необычным, на мой взгляд, вещам, а потому что мой мозг окажется уже просто не в силах удивиться еще в большей степени. Из посещения этого квартала я все-таки вынес смутное чувство, что в нем было что-то не так; и это было очень странно, потому что на самом деле в нем все было не так, и непонятно, почему из этого всего я выделил еще что-то особенное. Поразмыслив над этим предметом, я вдруг понял, что меня в нем сильнее всего удивило. Дело в том, что мы ведь забрались тогда в самое обыденное место обитания пекинцев, и хоть оно и выглядело весьма непрезентабельно, жизнь там должна была течь своим обычным чередом, то есть быть в сущности такой же, как и везде. В каком-то смысле так оно и было, за одним исключением: в этом квартале вообще не было детей. Позже, специально обратив на это внимание, я заметил, что и во всем остальном Пекине практически невозможно увидеть на улице не только ребенка, но и вообще человека младше двадцати лет (как, впрочем, и кошек, и собак - но эти-то понятно, куда подевались). Зачем их прячут, я не знаю; может быть, в Пекине вообще запрещено иметь детей. Я слышал о китайской политике ограничения рождаемости, но никогда не думал, что она доходит до такой ощутимой степени. Эта нация остановилась на бегу; ей пришлось завинтить гайки в этом отношении очень круто, иначе еще чуть-чуть - и численность населения в Китае превысила бы все разумные пределы. Такую огромную массу народу нельзя было бы уже ни прокормить, ни одеть, ни обеспечить жильем и работой. Так что Китай тоже кое в чем безрассудно расточил ресурсы своей нации. Для любой страны удобнее всего плавный и постепенный рост населения: тогда более молодые поколения, на которых лежит основная нагрузка по экономическому обеспечению всей нации, численно превосходят более старые. Китайскому же населению расти уже больше некуда (после взрывного скачка рождаемости в эпоху Мао, вдохновленному "великим кормчим"). Ему надо только сокращаться, причем чем быстрее, тем лучше - но так как сокращаться оно может исключительно за счет уменьшения рождаемости, то скоро очень малому количеству молодежи придется нести на себе все экономические тяготы в Китае.
Пекин - Уси
Мы провели в Пекине неделю, и за это время город совсем не прискучил мне и не вызвал какого-то утомления и желания от него отдохнуть. К концу нашего пребывания там погода установилась теплая и солнечная, и наступило, на наш взгляд, настоящее лето. Правда, деревья так и оставались без листьев, но некоторые из них (особенно много их было у стен Запретного города) сплошь покрылись крупными, как будто восковыми, грязно-белыми цветами. Как я уже говорил, пекинская растительность выглядит очень чахло, и даже в знаменитом парке, разбитом вокруг Храма Неба, не встретишь ничего, кроме приземистых деревьев, посаженных довольно редко, и пыльной травы. В этом городе почти нет зелени - по всей видимости, растения с трудом выживают в таком климате. Сколько раз я вспоминал в Пекине расхожее русское мнение, что хуже петербургского климата нет ничего на свете! Оно в свое время было обычным литературным штампом (возникшим из-за того, что почти все русские литераторы жили в Северной столице) - настолько укоренившимся, что у Владимира Соловьева одна философствующая дама даже замечает (дело происходит в Ницце), что дурная погода бывает только в Петербурге. В сравнении с Европой это, может быть, и так. Что, однако, сказали бы наши европейцы о городе, где холодная, сухая и совершенно бесснежная зима длится до марта, сменяясь весенними ветрами, шквалами и пылевыми бурями, которые, пробушевав до июля, переходят, в свою очередь, в сезон дождей!
Мы решили отметить наш отъезд чем-то особенным и, немного поразмыслив, пришли к выводу, что самым колоритным и оригинальным будет добраться до вокзала на рикше. Как только мы вышли из отеля с нашими сумками (прощайте, милые девушки с грустными глазами! прощай, китайский шведский стол с экзотическими блюдами таинственного происхождения!), как к нам тут же подъехал велорикша на своей повозке. Показав ему на карте иероглиф "вокзал" (от чего он издал несколько восторженных нечленораздельных звуков и часто закивал головой - почти как китайский болванчик, только в утвердительном, а не в отрицательном направлении), мы важно, как два империалиста, угнетающих покорное и трудолюбивое местное население, взгромоздились на его тележку, извлекли видеокамеру и сказали: трогай братец, что же ты стоишь? Братец тронул, и мы понеслись по пекинским улицам. Мне было немного неудобно из-за того, что мы так уж совсем в прямом смысле сели на шею китайскому народу, но рикша, похоже, чувствовал себя совершенно в своей тарелке. Выглядел он, как классический колониальный китаец: бритая голова желтоватого цвета, уши, прижатые к черепу и длинная шея. Этой головой (на этой шее) ему приходилось вращать очень интенсивно, потому что пекинское дорожное движение - это смесь очереди с мясорубкой. Со всех сторон нас захлестывали волны машин, велосипедов, моторизованных колясок самого разного типа - и все это издавало такой шум и гам, что не потеряться в этом хаосе было положительно невозможно. Но наш ямщик вел себя очень уверенно и не раз решительно грозил какому-нибудь хромированному мерседесу, за то, что он едет, не разбирая дороги (скорость, впрочем, здесь у всех была одинаковая, особенно на перекрестках - может быть, поэтому в Китае так мало мерседесов и так много велосипедов).
