Юрий Слёзкин - Разными глазами

Ты жаловался, что я не живу твоими интересами. Они мне дороги, но жить ими не могу, потому что у меня есть свои. Может быть, во мне слишком много мужского. К тому же у меня мало темперамента. Я даже не знаю — цель ли моей жизни моя работа, сцена, но знаю, что это моя жизнь — единственное, что у меня есть. Ты же хотел заполнить мою жизнь иным — любовью к тебе, нашим домом. Этого никогда не будет, не потому, что я не хочу так, а потому, что для этого мне нужно было бы перестать быть самой собой. А помнишь, как нам было легко и весело, когда ты работал со мной вместе?

Я думаю, что наша ошибка в том, что мы жили вместе, создавали подобие семьи, общего дома. Общий дом — значит хозяйство, приноравливанье своих вкусов, привычек ко вкусам, привычкам другого. Семья — значит подчинение жены мужу или, бывает, мужа — жене. Я вовсе не хочу проповедовать новые формы брака. Мне это неинтересно. Я даже не знаю, лучше ли это для всех. Я только знаю, что это было бы лучше для меня. Может быть, я — урод. Старый холостяк, как ты, смеясь, называл меня так.

Верю, что со мною трудно, неприятно. Верю, что тебе нужно иное отношение, нужен помощник — оруженосец. Верю даже, что мое представление о любви — ненормально, что что-то нужно совсем иное. А переделать себя не могу. И обольщать тебя не хочу. Хотя люблю тебя по-прежнему и с горечью думаю о том, что все же придется расстаться навсегда, потому что со мною ты себя замучаешь. Ты не думай, говорить мне это совсем не так легко. Я сама очень устала и хотела бы, как ты, лечь сейчас на песок под солнце, слушать море и ни о чем не думать. Все-таки мы помогли друг другу пережить самое трудное время. А почему бы нам, если мы не можем идти с тобой в паре, все же не остаться друзьями? Девочка-то у нас общая.

Вот почему я не хочу тебе говорить: прощай. Мы с тобой еще не раз увидимся. От всей, всей души целую тебя.

Раиса Григорьевна Геймер — Марии Васильевне Угрюмовой (записка, пересланная с девчонкой 12 июня)

Мария Васильевна, милая, я еще раз обдумала создавшееся положение и с большим убеждением настаиваю на необходимости полного разрыва Вашего с Т. Ехать вместе с ним в Хараксы — безумие. Это значит — еще туже затягивать на себе петлю, обрекать себя на новые мучения. К тому же он любит О.— на этот раз, кажется, серьезно,— это я заключила из своих наблюдений, некоторых его невольных признаний и, наконец, из того, что Вы сами мне говорили об его отчаянии после ее отъезда.

Во всяком случае, Вам нужно спасать свою душу — она найдет покой только рядом с М. А.

Верьте мне — любви нас учит страдание. Нужно самой идти ему навстречу, чтобы оно нас не раздавило и дало силы любить тех, кто любит нас.

Профессор Леонид Викторович Кашкин — супругам Штрамм в Мюнхен, Германия

Ай-Джин, 15 июня

Милейшие Ольга Максимовна и Арнольд Германович, с чувством живейшего интереса читали мы с женой в «Жизни искусства» {18} Ваши впечатления о заграничной поездке и сводки из иностранных газет об успехах Вашего театра. Вы, конечно, поймете, какое горделивое удовлетворение испытал я при этом — Ваш неизменный поклонник и историограф. Конечно, наши русские зоилы, наши господа из ультра «левого фронта» {19} (левее здравого смысла) снова подняли травлю, как и в первую Вашу поездку. Опять старые слова о «буржуазном искусстве», об «эстетизме», о «пестрых тряпках», о «несозвучности эпохе». Опять кивки в сторону Мейерхольда {20} — «от которого все качества». Все эти крики — бессильная ярость перед очевидностью: ваш театр жив, будет жить, и ничто не затемнит блистательную страницу в истории русского искусства, в которой вписаны Ваши имена — первой славнейшей артистки современности и изощреннейшего режиссера. Не мне говорить Вам это — Вы знаете мою искренность.

Вашу милую открытку из Дрездена нам переслали в «Кириле», где мы скромно проводим с женой вот уже месяц.

О московских новостях мы узнаём по газетам и журналам, которые приходят к нам, должно быть, позже, чем к Вам,— на пятый день. Пытаемся жить растительной жизнью и меньше думать. Это, правда, не всегда удается даже здесь. Современная «квалификация», «профессионализация» заставляет неизбежно каждого из нас и в дни отдыха сталкиваться с себе подобными.

В «Кириле» приблизительно то же общество, что и в Москве: общие знакомые, общие интересы, старые сплетни — все это только полощется на меньшем пространстве. Чтобы несколько обособиться, мы поселились в Ай-Джине. Но и здесь не спаслись. Рядом с нами жил композитор Тесьминов, только лишь на днях уехавший в Хараксы. К крайней своей досаде, нам с женой пришлось быть свидетелями одного из его бесчисленных романов. Я раньше знал его только как композитора и блестящего музыканта. Теперь мне удалось присмотреться к нему поближе. Это, во всяком случае, любопытная фигура, любопытная в отрицательном отношении. Я не представляю его себе без женщины. Ему бы следовало жить в век плаща и шпаги. Но должен признаться, новое произведение Тесьминова — симфония «Поединок» — превзошло мои ожидания.

Он играл нам ее недавно. В музыке Тесьминова меня больше всего подкупает свежесть и цельность музыкальной мысли, ее молодой, стремительный бег. В Тесьминове нет и тени упадочности, столь часто характеризующей рахитичных западных новаторов, ищущих остроты звуковых ощущений, их одуряющей, гипнотизирующей пряности. Нет в нем и стремления к экстравагантной левизне, служащей прикрытием бессилия творческих потуг.

Что Тесьминов вполне здоровая и творческая натура, убедительно свидетельствуют преобладание мажора над минором, богатая динамика ритма, наклонность к широкой напевности. Эти черты дарования Тесьминова, роднящие его с Прокофьевым {21}, очень рельефно выявились в симфонии «Поединок». Она целиком стремительна, бодра по настроению, напевна по изложению, рельефна тематически, лаконична по форме. Она захватывает внимание с первых же тактов и цепко держит его в своих руках. Если в сжатой первой части и следующем после нее скерцо волевые импульсы преобладают, то в andante (третья часть) выступает лирика, впервые у Тесьминова получившая такое яркое выражение. Музыка медленной части симфонии покоряет своей искренностью и редкой душевной теплотой. Эта сердечная ласковость оформляется в сложный симфонический комплекс. Заключение andante, переходящее в медленное вступление финала, несколько ослабляет впечатление. Заканчивается симфония в ясных, светлых тонах.

Вы, конечно, догадались, почему я так подробно остановился на этой вещи. Я вспомнил наш последний разговор, Арнольд Германович! Вы тогда печаловались о скудости музыкального материала, пригодного для Ваших режиссерских заданий. Когда я слушал Тесьминова, мне пришла в голову мысль заинтересовать его Вашей идеей. Он был бы очень полезен…

Но вот тут я столкнулся с ним как с человеком.

Конечно — слушатели хотели знать, «Поединок» с кем и с чем? Название всегда интригует… Мне казалось, что поединок Диониса с Аполлоном {22}. До жути иногда захлестывал хаос и мрак, и вдруг блистательный гармонический фокус, и снова Аполлон наверху.

Захлопнув крышку рояля, Тесьминов, торопливо откланявшись, кинулся на террасу. Я последовал за ним, чтобы поделиться своими впечатлениями и поговорить о Вашем театре, но должен был отступить. Он уже стоял рядом с одной из наших отдыхающих, какой-то маленькой докторшей, крайне бесцветной, и, взволнованно блестя глазами, держа ее за руки, забыв, что он на виду у всех, начал объяснять ей идею «Поединка».

Оказывается, он происходит между Тесьминовым и — всем его прошлым (и ничего божественного, скрябинского тут нет {23})… Он хочет жить, творить… чувствовать под руками комки живой жизни… а хватает только призраки, отзвуки, тени… прошлое держит его в былых привязанностях, вкусах, любви. А в нем бунтует живая жизнь… Что-то в этом роде — крайне невразумительное, мальчишеское. И рядом эта докторша… так прекрасно нашедшая себя в настоящем. Мне было стыдно за него. Настолько размениваться в его годы и с его талантом. Теперь, благодарение богу, он уехал. Флигель в Ай-Джине опустел, и мы с женой можем в тишине наслаждаться отдыхом. Правда, этот покой достался нам не дешево. За два дня перед его отъездом мы были разбужены чьим-то плачем. Плакала Угрюмова — любовница Тесьминова, с которой он прожил весь этот месяц. У них было крупное объяснение. Тесьминов хлопнул дверью и ушел. Тогда мы услышали звон разбитого стекла и душу раздирающий крик. Жена кинулась к соседке. Она билась в истерике.

Одним словом, пошлятина. Бедная Лидуся несколько дней после этого чувствовала себя скверно. Вы знаете ее впечатлительность.