Николай Почивалин - Последнее лето
- Яблоки у пас сейчас стоят рубль двадцать. Ваши, набросив накладные, мы продадим по полтиннику. Будем исходить из того, что по такой цене и таких яблок захотят купить - ну, допустим, по три килограмма на нос.
Много? Тогда я спрошу вас: что такое три килограмма на каждую душу нашего индустриального Урала? Где, кроме высоких ставок, есть еще высокие прогрессивки и куча друзей? Фу! - вот что значит. Два вечера у телевизора, и от яблок в вашей руке остаются одни семечки... Ага, вы согласны! Тогда мне еще раз придется заняться умножением. Сто пятьдесят тысяч на три итого четыреста пятьдесят тысяч. С вашего разрешения я зачеркну три нуля и получу ровненько четыреста пятьдесят тонн. Вы предложите больше - возьму.
Тарас Константинович присвистнул, - Альтман согласно наклонил голову.
- Я понимаю вашу меланхолию и задаю один короткий вопрос: сколько тут?
- Ну, тонн сто пятьдесят. Максимум - двести.
- Вы читаете мои мысли, Тарас Константинович! Это как раз столько, сколько я беру. С одним маленькиммаленьким условием. Я люблю честную коммерцию. Вы мне отбираете сорта, которые не станут в дороге компотом. Зачем моему бедному сыну - доктору медицинских наук - возмещать убытки доверчивого папы? Что? Отлично, тогда Иосиф Альтман вопросов больше не имеет.
Завтра после обеда начинаем погрузку.
- Ой, не торопитесь, - охладил Тарас Константинович. - Как еще с вагонами.
- Тар.ас Константинович - укоризненно сказал Альтман. - Один мой знакомый говорит: утро вечера умнее.
Сейчас я еду в город, с утра буду в отделении дороги, в полдень здесь. Главное, чтобы были готовы вы. Если не так - пусть за моим гробом играют марш Шопена, - Ну, арап! - восхищенно кивнул ему вслед Малышев.
- Не спеши с выводами, Николай Николаич, - посоветовал Тарас Константинович. - Давай-ка лучше ставь всех, кого можно, на сортировку и упаковку.
За годы директорства всяких уполномоченных, представителей и толкачей Тарас Константинович видал да перевидал множество - умных и глупых, развязных и скромных, таких ловких, слрвно в сорочке родились, и, наоборот, горьких никудышников. Судя по внешности, Альтмана легко можно было отнести к категории бойких удачливых дельцов - взять хотя бы его молниеносное появление, - но за его шутками, присказками, байками, иногда смешными, а чаще банальными, чудилось что-то еще. Во всяком случае живые, постоянно смеющиеся глаза его нет-нет да и взглядывали на собеседника умно и немножко даже грустно.
Вернулся Альтман, как и обещал, в полдень - щедро надушенный шипром, потный и спокойный.
- Тарас Константинович, - в изнеможении плюхнувшись на стул, объявил он, - вагоны у меня в кармане.
Сейчас потолкался у вас на станции - у них там есть вполне симпатичный транспортерчик.
- Да как же вам удалось?
- О, все очень просто. Ваши какие-то заводы получают нашу какую-то продукцию. И у меня была маленькая-маленькая бумажечка, подписанная директором комбината. А дальше все шло как по маслу. Я позвонил из вестибюля одному вашему товарищу. Он попросил передать трубку дежурному милиционеру. Милиционер сделал мне вот так, - Альтман поднес растопыренные толстые пальцы к виску. - Затем была любезная беседа, после которой в отделении дороги меня ждали, как любимого родственника.
- Вы гений, Иосиф Абрамович, - засмеялся директор.
- Какой я гений! - В черных глазах Альтмана снова мелькнула невнятная грустинка, что ли. - Сейчас я всегонавсего скромный завсектором. В наше время в снабжении нужны не гении, а счетные машины, электроника и кибернетика. Гении, Тарас Константинович, нужны были в войну. Когда приходилось надеяться не на счетную машину, а на собственную голову. И еще - на сердце.
Он вдруг оживился.
- Вы читали роман Пановой "Кружылиха"? Тогда вы помните, был в нем генерал Листопад, директор завода.
Так она написала его с моего генерала - можете мне поверить!
- Вы знакомы с ней?
- Ну что вы! Она, по-моему, никогда у нас и не была. Не в этом суть. Суть в том, что в войну мы давали броневую плиту. А нам давали знамя ГКО. Когда нам его дали первый раз, было так трудно, что труднее уже, наверно, никогда не будет. Разве что - после атомной войны... Так вот, генерал вызвал меня и приказывает: "Иосиф Абрамович, надо, чтобы в воскресенье у всех было двести граммов, булка с маслом и кусок колбасы". Вы представляете, да? Я его спрашиваю: мой генерал, вы знаете, где взять эту роскошь? Он говорит: "нет". И я, говорю, не знаю. Я, говорю, знаю только, что раздобыть все это - потрудней, чем получить знамя ГКО.
Полное с сизыми бритыми щеками лицо Альтмана помолодело, черные подвижные глаза светились, как у юноши.
- Но все было, Тарас Константинович! Было! Ночная смена продолжала в глубоком тылу громить Гитлера, а дневная пила своп двести граммов и закусывала. Потом - наоборот... Я, возможно, немножко хвастун, но с глазу на глаз скажу вам: за войну у старого гипертоника Альтмана на груди есть орден Отечественной войны. Хотя и второй степени...
Устыдившись своей растроганности, такой понятной Тарасу Константиновичу, Альтман чуть сконфуженно развел руками.
- Все! Вечер личных воспоминаний окончен, начинаем работать.
С этой минуты в совхоз как вихрь ворвался.
В упаковочном дробно стучали молотки - как будто сто человек непрерывно кололи грецкие орехи; из его ворот, тяжело покачиваясь, уходили груженные ящиками машины, - с первой из них уехал на станцию и Альтман.
Воспрянувший духом Тарас Константинович азартно ставил на документах по две подписи, пока вздыхающий бухгалтер не сказал обреченно:
- Ладно, и одной хватит. Все равно и мне отвечать...
Альтман появился в сумерках, прихватил свой чемоданчик и умчался снова.
- Кроме срочных и сверхурочных, - объяснил он, - за каждый вагон ставлю грузчикам бутылку "Уральской горькой". Поднажмите тут, Тарас Константинович.
На сортировку и упаковку были брошены все силы, включая и студентов; работали при электрическом свете - за день электрик протянул к сараю времянку. Возвращаясь из третьего отделения, Забнев заглянул на станцию и восхищенно рассказывал:
- Аи да уралец - аж пыль стоит!
К пяти часам следующего дня все было закончено.
Людей отпустили отдыхать, и совхоз вдруг словно вымер.
Осунувшийся, с кротко сияющими глазами Альтман созвонился с аэропортом и безропотно дал себя увести в столовую, - Тарас Константинович заказал на свой счет прощальный обед.
Выставив из своего опустевшего чемоданчика бутылку коньяку - вдобавок к хозяйской "особой московской", - Иосиф Абрамович поднялся с рюмкой в руке.
- Спасибо за помощь, друзья, - просто, впервые без обычных своих шуточек сказал он и тут же не удержался: - Я предлагаю выпить за один странный парадокс.
Деловые люди пьют сейчас армянский коньяк - я тоже пью его, хотя всю жизнь предпочитаю обычную русскую водку. Всю жизнь я живу на Урале - вы знаете, что это такое - хотя я каждый раз рыдаю в душе, увидев Волгу.
Наконец, я всю жизнь заготавливаю для своего комбината узбекские яблоки, красивые, как елочные игрушки, хотя королева моего вкуса - русская антоновка. Как видите, тост у меня почти грузинский...
Альтман улыбнулся, и снова немолодое лицо его стало серьезным и устало-добрым.
- Я предлагаю выпить за Россию, которая и у меня, старого еврея, - одна.
Звонко чокнулись, сплескивая из полных рюмок, и в это время в столовую, нарушая неписаное правило, влетел взволнованный экспедитор.
- Тарас Константинович, из города две машины пришли. Шумят!
- Скажи: пусть приезжают послезавтра.
- Ваш сарай пуст, как метро после часа ночи, - меланхолично подтвердил Альтман.
Тарас Константинович обменялся взглядом с Забневым, беспечно махнул рукой.
- Не журись, Александр Федорович. Как-нибудь обойдется.
10
Когда в самый критический момент Тарас Константинович поздним вечером позвонил директору треста на квартиру и сообщил, что телеграфировал на Урал и в Сибирь, тот ответил уклончиво:
- Смотрите, Тарас Константинович. Лучше бы повременить.
Нынче тот же голос звучал в телефонной трубке суше и определеннее:
- Наломали вы все же дров, Тарас Константинович.
Я предупреждал.
- Каких дров? - наигранно-простодушно удивился Тарас Константинович. Не понимаю, Семен Семеныч.
О чем ты?
- Выезжайте, здесь и поговорим.
- Прямо сейчас?
- Да, лучше сейчас.
Тарас Константинович кликнул Петра, чтобы тот готовил машину, и раскрыл только что доставленную телеграмму - запоздалый ответ на свою вторую. Сибиряки просили подтвердить предложение совхоза. "Прочесались, все согласовывали, - усмехнулся Тарас Константинович, собирая в дорогу папку. - А уральцы, небось, едят уже да похваливают..."
Он хорошо представлял, какой разговор ожидает его в тресте, и был готов к нему. Летняя торговая конъюнктура - вещь неустойчивая, подвижная; южные фрукты прошли - горожане, дай бог, молотят! - спрос иа местное яблоко опять повысился. В тот день, когда уральский молодец завершил свой лихой рейд, в совхоз примчались две машины, а наутро - еще три. Вернулись они, конечно, ни с чем - очень удобный повод поднять законный шум и прикрыть им, как дымовой завесой, собственный промах. Как всегда, прав оказался и осторожный главбух: райфинотдел сообщил о несанкционированной операции в область. Так что на бедного Макара - все шишки...
