Константин Станюкович - Равнодушные
Глава шестая
IПосле «вторника» у Козельских Никодимцев находился в каком-то странном, непривычном для него и в то же время приятном настроении серьезного человека, — неожиданно выбитого из колеи, которая до сих пор была для него единственным и главным смыслом жизни и из которой, казалось ему, он никогда не выйдет.
Колея эта — служебная карьера способного, умного и даровитого чиновника, знающего себе цену, достигшего сравнительно блестящего положения без связей, без протекции, поскольку возможно, избегавшего компромиссов и сумевшего сохранить независимость в среде, где она не только не ценится, а, напротив, считается недостатком.
И в департаменте, где Никодимцев проводил большую часть дня, и дома, в своей маленькой холостой квартире, где он просиживал долгие вечера за работой или за чтением, он часто думал об Инне Николаевне. Эти думы, тревожные и мечтательные, как-то незаметно подкрадывались в его голову нераздельно с лицом и стройной, красивой фигурой молодой женщины и мешали Никодимцеву заниматься с усидчивостью и с упорством неутомимого работника, на которого наваливали, разумеется, много работы, зная, что Никодимцев с ней справится и сделает ее превосходно.
И что было еще удивительнее, и самая работа теряла в его глазах важность, которую он ей придавал, и все то, чем он жил до сих пор, из-за чего волновался и мучился, казалось ему теперь таким серым, бледным и незначительным без личного счастья, жажду которого в нем пробудила эта очаровательная женщина. Она ему казалась именно той, о которой он мечтал в молодости и вдруг встретил. И, мечтая об Инне Николаевне, Никодимцев впервые почувствовал свою сиротливость и тоску одиночества.
Он не раз отрывался от работы и думал о прошлой жизни. Теперь она ему казалась неполной и скучной. В постоянной работе он точно проглядел молодость, не зная жизни сердца, не испытав ни разу любви к женщине. Когда-то давно было что-то похожее на это, но он заглушил в себе чувство практическими соображениями о невозможности жениться и с тех пор довольствовался суррогатом любви, покупая ее.
«А теперь поздно… поздно!» — мысленно повторял Никодимцев, сознавая нелепость своих мечтаний о женщине, которую он раз видел, и все-таки мечтал о ней, испытывая неодолимую потребность видеть ее.
«Зачем?» — спрашивал он себя, не смея и думать, что Инна Николаевна может обратить внимание на такого некрасивого и немолодого человека, как он.
И Никодимцев решил не ехать к ней с визитом — и в первое же воскресенье, тщательно занявшись своим туалетом и побывав у парикмахера, поехал на Моховую.
Никодимцев еще из передней услышал шумные голоса и смех и в гостиной увидал несколько молодых людей и какую-то молодую даму, крикливо одетую, довольно вульгарного вида.
Инна Николаевна весело смеялась чему-то, красивая и очаровательная в своем темно-зеленом, отлично сидевшем на ней платье.
Никодимцев подошел к ней, несколько смущенный от сознания, что появление его едва ли приятно, и от неожиданности несколько пестрого общества молодых людей.
Чуть-чуть смутилась и Инна Николаевна при появлении Никодимцева.
— Вот это мило, что не забыли обещания, Григорий Александрович. Очень рада вас видеть!
И молодая женщина указала на кресло около себя, у которого стоял один из молодых людей, и торопливо и несколько сконфуженно назвала фамилии своих гостей и фамилию Никодимцева.
Тотчас же смолкли шумные разговоры и смех. Все с особенной почтительностью пожимали руку известного в Петербурге чиновника. Молодая дама вульгарного вида не без завистливого чувства взглянула на хозяйку.
Никодимцев присел и, вообще застенчивый, в первую минуту не находил слов.
— Были на итальянской выставке, Григорий Александрович? — спросила Инна Николаевна.
— Нет еще… Говорят, интересная…
— Собираетесь?
— Надо сходить. А вы были?
— Нет еще… Пойду завтра… Около часа, верно, попаду…
— Позволю вам дать совет: идти пораньше, пока еще свет есть в Петербурге.
— Вы что называете пораньше?
— Часов в одиннадцать, в двенадцать!
— Увы!.. Я в эти часы только что встаю…
— Так поздно?..
— Жизнь так нелепо складывается.
— А разве она не зависит немножко от нас самих, Инна Николаевна?
— Не всегда… Если бы все зависело от нас, то…
Инна Николаевна остановилась.
— То что?
— То каждый устраивал бы себе жизнь по своему желанию. И все были бы счастливы!
— Мне кажется, есть люди, которые сами виноваты в своем несчастии…
— Вы не из таких, конечно? Вы, как я слышала, один из тех редких людей, которые выше разных слабостей человеческих. Вы весь в работе и живете одной работой. Это правда, Григорий Александрович?
Никодимцев покраснел.
— Я много работаю, это правда…
— И ничего другого вам не надо? Счастливец!
— Разве потому только, что о другом поздно думать…
— Не поздно, а просто час ваш не пришел…
— А разве придет? — серьезно спросил Никодимцев.
— Придет! — смеясь, проговорила молодая женщина.
«Пришел!» — подумал Никодимцев.
В эту минуту двое молодых людей стали прощаться. Никодимцеву показалось, что Инна Николаевна была довольна, что они уходят.
Оба поцеловали ее руку. Один из них, с грубоватым, пошлым лицом, одетый с крикливым щегольством дурного тона, с крупным брильянтом на мизинце, довольно фамильярна проговорил:
— Так, значит, едем сегодня на тройке, Инна Николаевна?
Этот тон резанул Никодимцева. Покраснела внезапно и молодая женщина.
— Нет, не едем! — ответила она.
— Но ведь только что было решено. Вы хотели?
— А теперь не хочу!
— Инна Николаевна! Сжальтесь! Вы расстраиваете компанию.
— Не просите. Не поеду!
— Инночка, поедемте! Без вас и я не поеду! — воскликнула молодая гостья.
— И никто не поедет! — сказал кто-то.
— Никто, никто! — повторили другие.
— Мне очень жаль, что я лишаю всех удовольствия покататься, но я все-таки не поеду.
— Что это: каприз? — насмешливо сказала молоденькая дама.
— Каприз, если хотите! — ответила Инна Николаевна,
Молодые люди ушли, видимо недовольные и изумленные.
Скоро поднялся и Никодимцев.
— Уже? Так скоро? — кинула любезно хозяйка.
— Пора… Мне нужно еще сделать один визит! — солгал Никодимцев, краснея от этой лжи.
Никуда ему не нужно было. Ему просто тяжело было видеть Инну Николаевну в такой атмосфере и среди таких незначительных и, казалось ему, пошлых лиц.
— И такой же короткий?
— Вероятно.
— И отложить его нельзя?
— Неудобно.
Инна Николаевна пытливо взглянула на Никодимцева и, протягивая ему руку, промолвила:
— И больше вас уже не скоро дождешься. Не правда ли, Григорий Александрович?
В тоне ее шутливого голоса Никодимцев уловил тоскливую нотку.
— Я очень занят, Инна Николаевна… Но…
— Без «но», — перебила молодая женщина. — Если счастливый ветер занесет вас ко мне, я, право, буду рада.
И, поднявшись с дивана, Инна Николаевна любезно проводила гостя до дверей гостиной.
— Мне очень жаль, что сегодня не удалось поговорить с вами, как во вторник… Ведь такая редкость встретить умных людей… Я ими не избалована. Так увидимся… не правда ли? И вам сегодня никакого визита не нужно делать… Вы просто поторопились осудить меня! — неожиданно прибавила она.
Никодимцев смущенно глядел на молодую женщину.
— Разве не правда? — продолжала она.
— Я не осудил, а…
— Что же…
— Удивился, — тихо сказал Никодимцев и вышел.
Он шел по улице, влюбленный в Инну Николаевну и в то же время полный недоумения и жалости. И ему хотелось быть ее другом, бескорыстным и верным, перед которым она открыла бы свою душу. Для него не было сомнения, что она несчастна. И этот ничтожный муж, и эти ничтожные молодые люди, которых он только что видел, и эта фамильярность, с которою обращались с ней, подтверждали его заключение. Он испытывал чувство ревнивого негодования, и перед ним, совсем не знавшим женщин, Инна Николаевна являлась в образе какой-то богини, попавшей в среду пошлости и не знающей, как из нее выбраться. О, с каким восторгом сделался бы он ее рыцарем!
Так мечтал Никодимцев, и когда у Донона встретился с одним своим коллегой, который конфиденциально повел речь о том, что Григория Александровича на днях назначат товарищем министра, Никодимцев так равнодушно отнесся к этому сообщению, что коллега удивленно на него взглянул и решил, что Никодимцев необыкновенно лукавый и скрытный человек,
А будущий товарищ министра, вернувшись домой, вместо того чтобы приняться за дела, ходил взад и вперед по кабинету, думая об Инне Николаевне и о завтрашней встрече с ней и припоминал ее слова, взгляды, лицо, голос и ни о чем другом не мог и не хотел думать.
