Виктор Миняйло - Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)
Но София знала и то, что ко всему привыкают. Привыкнет и Яринка. Как привыкают к утратам и даже к боли...
Но более всего тревожила мысль о хозяйстве. Сумеет ли она сохранить свою власть над своим добром, сумеет ли остаться полной хозяйкой, сумеет ли поставить на место мужа, если забудет, что в этом доме он всего лишь примак. Не совратит ли его Полищук, не выведет ли из покорности жениной власти, не вспыхнет ли Степан лютым огнем бунта, не оттолкнет ли его женина неуступчивость... прямо в объятия другой, которая помоложе?
Было над чем призадуматься...
И София испытывала Степана - осторожно и в то же время рискованно.
Бывало, разбудит посреди ночи: ой, встаньте, Степочка, что-то Кудлань разлаялся, может, во дворе воры?..
Степан послушно выходил во двор, осматривал и хлев, и амбар, и клуню, дергал замки, а София стояла на пороге, дрожала от ею же выдуманной тревоги и еще от радости - вишь, послушался, не бурчит, не привередничает... Случалось, что несколько раз за ночь поднимает сегодняшнего наймита, а завтрашнего примака, мужа.
Или боковую часть соломенной крыши нужно перешить - Степан и это умел, подрубает топором стреху к доске, спрашивает Софию, ровно ли, хозяйка вроде бы равнодушно: вы же сами, Степан, знаете, а если уж по-моему, то середина вроде выпирает...
Слезет с лестницы, посмотрит, склонив голову к плечу, и без единого слова ровняет, как она сказала.
Отлегало от сердца - начинала понемногу верить ему.
С появлением Степана София постепенно теряла связь с братьями мужа. До недавних пор ее хозяйство только и держалось на их помощи. И вспахать, и посеять, выкосить и смолотить - все было их заботой. София, правда, ходила к ним отрабатывать, но без родственников ей было бы совсем туго.
Наведывались к ней родичи уже и при Степане. Но, заметив их тяжкие ревнивые взгляды, София взбунтовалась, и ее радушие к братьям мужа заметно охладело. А как-то на замечание старшего из Корчуков - Олексы - о том, что пользы от Степана, мол, как от козла молока, София отрезала, не тая недовольства:
- Я, братик, у вас совета пока не спрашивала...
С той поры братья к ней во двор - ни ногой, а жены их судачили о ней черт знает что, зазывали в гости Яринку, настраивали ее: вот погоди, маменька твоя еще и не такое выкинет, не видать тебе отцовского хозяйства как своих ушей...
Ну, такие-разэтакие, подождите, я за вас возьмусь!..
Люди готовились к жатве.
Ходила и София с наймитом на поле, осматривали рожь. Брели по заросшей бурьяном меже - София впереди, Степан - за нею.
Женщина покусывала сладковатый стебелек пырея и праздничным взором осматривала повосковелое поле. Колышущееся море ржи плескалось в ее грудь. Страстно впивались в колоски коричневые хлебные жучки. "К урожаю!" торжествовало сердце.
Красные маки уже отцвели, а Софии так хотелось нарвать их - очень любила огненно-красный цвет любви. Нарвала букетик васильков, связала стебельком, красуясь, протянула Степану:
- Нате вам. От меня.
И пристально посмотрела ему в глаза. Без призыва. Без вызова. Без обещания. Без вопроса. Только с одной просьбой: все это не высказанное пойми!
Но он видел все, даже больше. Увидел еще безоблачное небо в ее глазах, ее поле - свое поле, ее и свою тоску, и напоследок - влажную ласку, которая прояснилась для него в ее взгляде.
Подошел к ней вплотную, обнял, шевельнул губами:
- Вы... ты... - И поцеловал в сухие обветренные уста.
- Ох... - вздохнула София. Не ответила на поцелуй, а прижалась к нему всем телом, задрожала каждой жилкой. Потом высвободилась с непонятным даже ей самой спокойствием. - Не надо. Кто-нибудь увидит. - И, облегченно вздохнув, снова взглянула ему в глаза - на этот раз с откровенной нежностью, с благодарностью - понял! - с обещанием - на всю жизнь!
Перевязала платок и тоном собственницы - и поля, и этого красивого парубка, что удостоился ее ласки, сказала деловито:
- На той неделе будем косить. - Коротко засмеялась и легонько шлепнула его по затылку: - Смог молодицу обнять, хватит сил и для косы!..
Потом застеснялась, и всю дорогу шли они как чужие.
В хате при Яринке София покрикивала на Степана, избегая его взгляда.
Степану было не по себе.
Настал вечер. Тянулся он почему-то неимоверно долго.
Улеглись спать.
Степан ворочался с боку на бок, скрипуче кряхтел.
София лежала на топчане тихо-тихо, и именно поэтому Степан знал - не спит.
Долго прислушивался, тихо ли в комнате, где спала Яринка, - ему казалось, что и она еще не сомкнула глаз.
Поднялся, сел на лавке. Слушал. Даже в ушах звенело. Потом на цыпочках, затаив дыхание, подошел к постели Софии. Сцепив зубы, страдал от скрипа досок, когда укладывался рядом с ней.
София как бы испуганно отшатнулась, но он знал, что притворяется, не спала, ждала. И хотя она не отталкивала его, все тело от напряжения стало будто каменным.
- Не надо... не надо... грех... Вот когда к венцу... Вот крест святой - я... не такая!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой автор вне очереди сообщает, как Яринку
впервые вывезли в свет, рассказывает про обоюдоострый меч на ложе
Тристана и Изольды, о трех музыкантах и первых девичьих горестях
Как-то в воскресенье из Половцев, где раньше была экономия, а теперь располагался совхоз, приехал табельщик нанимать поденных.
Табельщик был долговязый рябоватый парень, худощавый, с оловянными глазами, в галифе, обшитом потертой кожей, и в австрийских башмаках.
- Эй, девчата, молодицы, сбегайтесь на бураки рядиться! Деньги будете загребать лопатой, в полдень - танцевать до упаду! - горланил он на все село.
Сбегались к его линейке девчата. Парень, подбоченясь, с веселым превосходством поглядывал на пылающие от любопытства девичьи лица, на дородных молодиц, которые, сложив руки на груди, тоже подходили к толпе, и чувствовал себя щедрым богом, который может одарить счастьем весь род людской.
- А как - поденно или помесячно? - спрашивали.
- Поденно, поденно. А деньги - после работы.
- А сколько положите?
- По золотому и харчи из дому, - скалил тот зубы.
- А вы не смейтесь - за смешки вам никто не пойдет!
- Так я и говорю - по четыреста тысяч дензнаками на своих харчах.
- Э-э, маловато!
- Лучше бы серебром!
- Дурная! Где ты и это возьмешь?
- Ну, так записывайтесь. Завтра пораньше пришлю подводы.
- Меня пишите, меня!
- Записывайтесь быстрее, а то все равно всех не возьму. Только тех кто первые...
Протискивались девчата вперед, заглядывали через плечи друг друга, как парень красивым своим почерком записывает их фамилии в узенькую алфавитку. Те, которые уже сподобились его внимания, удовлетворенно закусывали губы и подталкивали вперед своих лучших подруг - вот эту, дядька, запишите, ей-бо, без нее не выйду! - и дергали парубка за рукав.
Яринка Корчук тоже пробралась сквозь толпу, но почему-то, может от волнения, ее тонкий резкий голосок не доходил до величественного парня. Она то бледнела, то краснела, но дергать табельщика за рукав побаивалась.
И когда от нестерпимой досады в глазах ее уже заблестели слезы, веселый наниматель наконец заметил ее и от изумления фуражку даже сдвинул на затылок.
- Ты гляди, какая!.. - вылупил он глаза. - Ну ты гляди, какая она!.. Какая!..
Все девчата притихли, проследив за его взглядом, и, думая, что табельщик подтрунивает над Яринкой, начали злорадно хихикать.
- Нет, ты гляди, до чего же хороша! - высказал наконец то, что думал, табельщик.
И девчата снова умолкли, на этот раз уже обиженно.
- Как тебя записывать?
- Записать... записать... ну и пишите! - девушка чуть ли не плакала. - Корчук Ярина! - выкрикнула в сердцах. - Стою, стою, а вы и глазом не ведете!.. А не хотите, так и не надо!.. - совсем разгневалась она.
- Запишем, запишем... - бормотал парень и так старательно выводил на бумаге ее фамилию, что даже губу закусил. - Так ты ж гляди, выйди, не обмани! - уставился на нее табельщик своими оловянными глазами.
- Да выйду! - Яринка стала выбираться из толпы.
- Смотри же!
- Да чего вы уговариваете этого лягушонка! - возмутилась какая-то дивчина. - Ей еще и шашнадцати нету.
Яринка метнула на нее колючий взгляд, продолговатые глаза ее сузились, и, склонив голову к плечу, показала той язык.
- Бе-бе-бе! Перестарок! Вековуха! - И замелькала пятками.
Мать сидела со Степаном на старых санях под грушей и лузгали тыквенные семечки. Пригоршни три их лежало у Софии в подоле, она брала сама и позволяла брать наймиту. Степан деликатно погружал в подол щепотку, посещения его были очень часты, хотя София этого, казалось, совсем не замечала.
- Мамо, - сказала Яринка, - насыпьте и дядьке в пригоршню.
- А разве я им не даю? - удивилась мать.
- Дядь Степан, отбейте и наострите мне тяпку. Я нанялась на бураки.
- С чего это ты? - удивилась София. - Иль дома работы нету?
- На вашей работе заработаешь два белых, а третий - как снег. А мне деньги нужны.
