Аполлон Григорьев - Одиссея последнего романтика

1857

Вверх по Волге{84}

Без сожаления к тебе,Без сожаления к себеЯ разорвал союз несчастный…Но, боже, если бы моглаПонять ты только, чем былаТы для моей природы страстной!..

Увы! мне стыдно, может быть,Что мог я так тебя любить!..Ведь ты меня не понимала!И не хотела понимать,Быть может, не могла понять,Хоть так умно подчас молчала.

Жизнь не была тебе борьба…Уездной барышни судьбаТебя опутала с рожденья…Тщеславно-пошлые мечтыЗабыть была не в силах тыВ самих порывах увлеченья…

Не прихоть, не любовь, не страстьЗаставили впервые пастьТебя, несчастное созданье…То злость была на жребий свой,Да мишурой и суетойБезумное очарованье.

Я не виню тебя… Еще бЯ чей-то медный лобВинил, что лоцко он и смелоПустить и блеск, и деньги мог,И даже опиума сокВ такое «миленькое» дело…

Старо всё это на земли…Но помнишь ты, как привелиТебя ко мне?.. Такой тоскоюБыла полна ты, и к тебе,Несчастной, купленной рабе,Столь тяготившейся судьбою,

Больную жалость сразу яПочуял — и душа твояТу жалость сразу оценила;И страстью первой за нее,За жалость ту, дитя мое,Меня ты крепко полюбила.

Постой… рыданья давят грудь,Дай мне очнуться и вздохнуть,Чтоб передать любви той повесть.О! пусть не я тебя сгубил,—Но, если б я кого убил,Меня бы так не грызла совесть.

Один я в городе чужомСижу теперь перед окном,Смотрю на небо: нет ответа!Владыко боже! дай ответ!Скажи мне: прав я был иль нет?Покоя дай мне, мира, света!

Убийцу-Каина{85} едва льМогла столь адская печальТерзать. Душа болит и ноет…Вина, вина! Оно одно,Лиэя{86} древний дар — вино,Волненья сердца успокоит.

Я не был в городе твоем{87},Но, по твоим рассказам, в немЯ жил как будто годы, годы…Его черт три года искал,И раз зимою подъезжал,Да струсил снежной непогоды,Два раза плюнул и бежал.

Мне видится домишко бедныйНа косогоре; профиль бледныйИ тонкий матери твоей.О! как она тебя любила,Как баловала, как рядила,И как хотелось, бедной, ей,Чтоб ты как барышня ходила.

Отец суров был и угрюм,Да пил запоем. Дан был умЕму большой, и желчи многоВ нем было. Горе испытав,На жизнь невольно осерчав,Едва ль он даже верил в бога(В тебя его вселился нрав).

Смотрел он с злобою печальной —Предвидя в будущности дальнойТвоей и горе, и нужду,—Как мать девчонку баловала,И как в ней суетность питала,И как ребенку ж на бедуВ нем с детства куклу развивала.

И был он прав, но слишком крут;В нем неудачи, тяжкий трудДа жизнь учительская съелиВсе соки лучшие. Умен,Учен, однако в званьи онНи проку не видал, ни цели…Он даже часто раздражен

Бывал умом твоим пытливым,Уже тогда самолюбивым,Но знанья жаждавшим. Увы!Безумец! Он и не предвидел,Что он спасенье ненавиделТвоей горячей головы,—И в просвещеньи зло лишь видел.

Работы мозг лишил он твой…Ведь если б, друг несчастный мой,Ты смолоду чему училась,Ты жизнь бы шире пониматьМогла, умела б не скучать,С кухаркой пошло б не бранилась,На светских женщин бы не злилась.

Ты поздно встретилась со мной.Хоть ты была чиста душой,Но ум твой полон был разврата.Тебе хотелось бы блистать,Да «по-французскому» болтать —Ты погибала без возврата,А я мечтал тебя спасать.

Вновь тяжко мне. ВоспоминаньяВстают, и лютые терзаньяМне сушат мозг и давят грудь.О! нет лютейшего мученья,Как видеть, что, кому спасеньяЖелаешь, осужден тонуть,И нет надежды избавленья!

Пойду-ка я в публичный сад:Им славится Самара-град…Вот Волга-мать передо мноюКатит широкие струи,И думы ширятся мои,И над великою рекоюСвежею, крепну я душою.

Зачем я в сторону взглянул?Передо мною промелькнулДовольно милой «самарянки»Прозрачный облик… Боже мой!Он мне напомнил образ твойКаким-то профилем цыганки,Какой-то грустной красотой.

И вновь изменчивые глазки,Вновь кошки гибкость, кошки ласки.Скользящей тени поступь вновьПередо мной… Творец! нет мочи!Безумной страсти нашей ночиВновь ум мутят, волнуют кровь…Опять и ревность, и любовь!

Другой… еще другой… Проклятья!Тебя сожмут в свои объятья…Ты, знаю, будешь холодна…Но им отдашься всё же, всё же!Продашь себя, отдашься… Боже!Скорей забвенья, вновь вина…И завтра, послезавтра тоже!

Писал недавно мне одинДостопочтенный господинИ моралист весьма суровый,Что «так и так, дескать, ты в грязьУпал: плотская эта связь,И в ней моральной нет основы».

О старый друг, наставник мойИ в деле мысли вождь прямой{88},Светильник истины великий,Ты страсти знал по одномуЛишь слуху, а кто жил — томуПодразделенья ваши дики.

Да! было время… Я инойЛюбил любовью{89}, образ тойВ моей «Venezia la bella»Похоронен; была чиста,Как небо, страсть, и песня та —Молитва: Ave maris Stella![40]{90}

Чтоб снова миг хоть пережитьТой чистой страсти, чтоб вкуситьИ счастья мук, и муки счастья,Без сожаленья б отдал яОстаток бедный бытияИ все соблазны сладострастья.

А отчего?.. Так развилосьВо мне сомненье, что вопросПриходит в ум: не оттого ли,Что не была моей она?..Что в той любви лишь призрак снаВсе были радости и боли?

Как хорошо я тосковал,Как мой далекий идеалМеня тревожно-сладко мучил!Как раны я любил дразнить,Как я любил тогда любить,Как славно «псом тогда я скучил»!

Далекий, светлый призрак мой,Плотскою мыслью ни однойВ душе моей не оскорбленный!Нет, никогда тебя у ногДругой я позабыть не мог,В тебя всегда, везде влюбленный.

Но то любовь, а это страсть!Плотская ль, нет ли — только властьОна взяла и над душою.Чиста она иль не чиста,Но без нее так жизнь пуста,Так сердце мучится тоскою.

Вот Нижний под моим окномВ великолепии немомВ своих садах зеленых тонет;Ночь так светла и так тиха,Что есть для самого грехаУспокоение… А стонет

Всё так же сердце… Если б тыОдна, мой ангел чистоты,В больной душе моей царила…В нее сошла бы благодать,Ее теперь природа-матьРадушно бы благословила.

Да не одна ты… вот беда!От угрызений и стыдаЯ скрежещу порой зубами…Ты всё передо мной светла,Но прожитая жизнь леглаГлубокой бездной между нами.

И Нижний-город предо мнойНапрасно в красоте немойВ своих садах зеленых тонет…Напрасно ты, ночная тишь,Душе забвение сулишь…Душа болит, и сердце стонет.

Былого призраки встают,Воспоминания грызутИль вновь огнем терзают жгучим.Сырых Полюстрова{91} ночей,Лобзаний страстных и речейВоспоминаньями я мучим.Вина, вина! Хоть яд оно,Лиэя древний дар — вино!..

А что же делать? На борьбуЯ вызвал вновь свою судьбу,За клад заветный убежденийМеня опять насильно влекВ свой пеной брызжущий потокМой неотвязный, злобный гений.

Ты помнишь ли, как мы с тобойВъезжали в город тот степной{92}?Я думал: вот приют покоя;Здесь буду жить да поживать,Пожалуй даже… прозябать,Не корча из себя героя.

Лишь жить бы честно… Бог ты мой!Какой ребенок я смешной,Идеалист сорокалетний! —Жить честно там, где всяк живет,Неся усердно всякий гнет,Купаясь в луже хамских сплетней.

В Аркадию собравшись раз(Гласит нам басенный рассказ),Волк старый взял с собою зубы…И я, в Аркадию хамов{93}Взял, не бояся лая псов,Язык свой вольный, нрав свой грубый,

По хамству скоро гвалт пошел,Что «дикий» человек пришелНе спать, а честно делать дело…Ну, я, хоть вовсе не герой,А человек весьма простой,В борьбу рванулся с ними смело.

Большая смелость тут былаНужна… Коли б тут смерть ждала!А то ведь пошлые мученья,Рутины ковы мелочной,Интриги зависти смешной…В конце же всех концов лишенья.

Ну! ты могла ль бы перенестьВсё, что худого только естьНа свете?.. всё, что хуже смерти —Нужду, скопленье мелких бед,Долги докучные? О нет!Вы в этом, друг мой, мне поверьте…

На жертвы ты способна… да!Тебя я знаю, друг! КогдаСкакала ты зимой холоднойВ бурнусе легком, чтоб опятьС безумцем старым жизнь связать,То был порыв — и благородный!

Иль за бесценок продалаКогда ты всё, что добылаМоя башка работой трудной,—Чтоб только вместе быть со мной,То был опять порыв святой,Хотя безумно-безрассудный…

Но пить по капле жизни яд,Но вынесть мелочностей адБез жалоб, хныканья, упрековТы, даже искренно любя,Была не в силах… От тебяВидал немало я уроков.

Я обмануть тебя хотелИною страстью… и успел!Ты легкомысленно-ревнива…Да сил-то где ж мне было взять,Чтоб к цели новой вновь скакать?Я — конь избитый, хоть ретивый!

Ты мне мешала… Не беднаНа свете голова одна,—Бедна, коль есть при ней другая…Один стоял я без оковИ не пугался глупых псов,Ни визга дикого, ни лая.

И мне случалось (не шутяСкажу тебе, мое дитя)Не раз питаться коркой хлеба,Порою кров себе искатьИ даже раз заночеватьПод чистым, ясным кровом неба…

Зато же я и устоял,Зато же идолом я сталДля молодого поколенья…И всё оно прощало мне:И трату сил, и что в винеИщу нередко я забвенья.

И в тесной конуре моейВысокие случались встречи,Свободные лилися речиГотовых честно жить людей…О молодое поколенье!На Волге, матери святой,Тебе привет, благословеньеНа благородное служеньеШлет старый друг, наставник твой.

Я устоял, я перемог,Я победил… Но, знает бог,Какой тяжелою ценоюПобеда куплена… Увы!Для убеждений головыЯ сердцем жертвовал — тобою!

Немая ночь, и всё кругомПочиет благодатным сном,А мне не дремлется, не спится,Страшна мне ночи тишина:Я слышу шорох твой… Вина!И до бесчувствия напиться!

Зачем, несчастное дитя,Ты не слегка и не шутя,А искренно меня любила.Ведь я не требовал любви:Одно волнение в кровиВо мне сначала говорило.

С Полиной, помнишь, до тебяЯ жил; любя иль не любя,Но по душе… Обоим былоНам хорошо. Я знать, ей-ей,И не хотел, кого дарилаДешевой ласкою своейОна — и с кем по дням кутила.

Во-первых, всех не перечесть…Потом, не всё ль равно?.. Но естьНа свете дурни. И влюбилсяОдин в Полину; был он глуп,Как говорят, по самый пуп,Он ревновал, страдал, бесилсяИ, кажется, на ней женился.

Я сам, как честный человек,Ей говорил, что целый векКутить без устали нельзя же,Что нужен маленький расчет,Что скоро молодость пройдет,Что замужем свободней даже…

И мы расстались. Нам былаРазлука та не тяжела;Хотя по-своему любилаОна меня, и верю я…Ведь любит борова свинья,Ведь жизнь во всё любовь вложила.

А я же был тогда влюблен…Ах! это был премилый сон:Я был влюблен слегка, немножко…Болезненно-прозрачный цветЛица, в глазах фосфора свет,Воздушный стан, испанки ножка,Движений гибкость… Словом: кошка

Вполне, как ты же, может быть…Мне было сладко так любитьБез цели, чувством баловаться,С больной по вечерам сидеть,То проповедовать, то петь,То увлекать, то увлекаться…Но я боялся заиграться…

Всецело жил в душе моейВоздушный призрак лучших дней:Молился я моей святынеИ вклад свой бережно хранилИ чувствовал, что свет светилМне издали в моей пустыне…Увы! тот свет померкнул ныне.

Плут Алексей Арсентьев, мойЛичарда верный{94}, нумернойХозяин, как-то «предоставил»Тебя мне. Как он скоро могОбделать дело — знает <бог>Да он. Купцом московским славилМеня он, сказывала ты…А впрочем — бог ему прости!

И впрямь, как купчик, в эту поруЯ жил… Я деньгами сорил,Как миллионщик, и — кутилБез устали и без зазору…Я «безобразие» любилС младых ногтей. Покаюсь в этом,Пожалуй, перед целым светом…Какой-то странник вечный я…Меня оседлость не прельщает,Меня минута увлекает…Ну, хоть минута, да моя!

А там… а там суди, владыко!Я знаю сам, что это дико,Что это к ужасам ведет…Но переспорить ли природу?Я в жизни верю лишь в свободу,Неведом вовсе мне расчет…Я вечно, не спросяся броду,Как омежной{95} кидался в воду,

Но честно я тебе сказалИ кто, и что я… Я желал,Чтоб ты не увлекалась оченьНи положением моим,Ни особливо мной самим…Я знал, что в жизни я не прочен…Зачем же делать вред другим?

Но ты во фразы и восторгиБезумно диких наших оргий,Ты верила… Ты увлекласьИ мной, и юными друзьями,И прочной становилась связьМежду тобой и всеми нами.Меня притом же дернул чертБыть очень деликатным. ГордЯ по натуре; не могу я,Хоть это гнусно, может быть,По следствиям, — переваритьПо принужденью поцелуя.И сам увлечься, и увлечьВсегда, как юноша, хочу я…А мало ль, право, в жизни встреч,В которых лучше, может статься,Не увлекать, не увлекаться…В них семя мук, безумства, зла,Быть может, в будущем таится:За них расплата тяжела,От них морщины вдоль челаЛожатся, волос серебрится…Но продолжаю… Уж не разВидал я, что, в какой бы часНи воротился я, — горелаВсё свечка в комнатке твоей.Горда ты, но однажды с нейТы выглянуть не утерпелаИз полузамкнутых дверей.Я помню: раз друзья кутилиИ буйны головы сложилиПовалкой в комнате моей…Едва всем места доставало,А всё меня раздумье брало,Не спать ли ночь, идти ли к ней?

Я подошел почти смущенныйК дверям. С лукаво-затаенной,Но видной радостью меняТы встретила. Задул свечу я…Слились мы в долгом поцелуе,Не нужно было нам огня.

А как-то раз я воротилсяМертвецки — и тотчас свалился,Иль сложен был на свой диванАлешкой верным. Просыпаюсь…Что это? сплю иль ошибаюсь?Что это? правда иль обман?

Сама пришла — и, головоюСклонившись, опершись рукоюНа кресла… дремлет или спит…И так грустна, и так прекрасна…В тот миг мне стало слишком ясно,Что полюбила и молчит.

Я разбудил тебя лобзаньем,И с нервно-страстным содроганьемТогда прижалась ты ко мне.Не помню, что мы говорили,Но мы любили, мы любилиДруг друга оба — и вполне!..

О старый, мудрый мой учитель,О ты, мой книжный разделительМежду моральным и плотским!..Ведь ты не знал таких мгновений?Так как же — будь ты хоть и гений —Даешь названье смело им?

Ведь это не вопрос норманской{96},Не древность азбуки славянской,Не княжеских усобиц ряд…В живой крови скальпель потонет,Живая жизнь под ним застонет,А хартии твои молчат,Неловко ль, ловко ль кто их тронет.

А тут вот видишь: головаГорит, безумные словаГотовы с уст опять срываться…Ну, вот себя я перемог,Я с ней расстался — но у ногТеперь готов ее валяться…Какой в анализе тут прок?

Эх! Душно мне… Пойду опять яНа Волгу… Там «бурлаки-братьяПод лямкой песню запоют»…{97}Но тихо… песен их не слышно,Лишь величаво, вольно, пышноСтруи багряные текут.Что в них, в струях, скажи мне, дышит?Что лоно моря так колышет?Я море видел: убежден,Что есть у синего у моряВолненья страсти, счастья, горя,Хвалебный гимн, глубокий стон…

Привыкли плоть делить мы с духом…Но тот, кто слышит чутким ухомПрироды пульс… будь жизнью чистИ непорочен он пред богом,А всё же, взявши в смысле строгом,И он частенько пантеист,И пантеист весьма во многом.

А впрочем, виноват я сам…Зачем я волю дал мечтамИ чувству разнуздал свободу?Ну, что бы можно, то и брал…А я бесился, ревновалИ страсти сам прибавил ходу.

Ты помнишь ночь… безумный крикИ драку пьяную… (Я дикПорою.) Друг с подбитым глазомИз битвы вышел, но со мнойПокойник — истинный герой —Успел он сладить как-то разом:Он был силен, хоть ростом мал —Легко три пуда поднимал.

Очнулся я… Она лежалаБольная, бледная… страдалаОт мук душевных… ОскорбилЕе я страшно, но понятноЕй было то, что я любил…Ей стало больно и приятно…Ведь без любви же ревновать,Хоть и напрасно, — что за стать?

О, как безумствовали обаМы в эту ночь… Сменилась злобаВ душе — меня так создал бог —Безумством страсти без сознанья,И жгли тебя мои лобзаньяВсю, всю от головы до ног…С тобой — хоть умирать мы будем —Мы ночи той не позабудем.

Ведь ты со мной, с одним со мной,Мой друг несчастный и больной,Восторги страсти узнавала,—Ведь вся ты отдавалась мне,И в лихорадочном огнеПорой, как кошка, ты визжала.

Да! вся ты, вся мне отдалась,И жизнь, как лава, понесласьДля нас с той ночи! ДоверяясьВполне, любя, шаля, шутя,Впервые, бедное дитя,Свободной страсти отдаваясь,Резвясь, как кошка, и ласкаясь,Как кошка… чудо как былаТы благородна и мила!

Прочь, прочь ты, коршун Прометея,Прочь, злая память… Не жалея,Сосешь ты сердце, рвешь ты грудь…И каторжник, и тот ведь знаетУспокоенье… ЗатихаетВ нем ад, и может он заснуть.

А я Манфреда{98} мукой адской,Своею памятью дурацкойНаказан… Иль совсем до дна,До самой горечи остаткаЖизнь выпил я?.. Но лихорадкаМеня трясет… Вина, вина!Эх! жить порою больно, гадко!

У гроба Минина{99} стоялВ подземном склепе я… МерцалЛишь тусклый свет лампад. Но былоВо тьме и тишине немойНе страшно мне. В душе больнойЗаря рассветная всходила.

Презренье к мукам мелочнымЯ вдруг почувствовал своим —И тем презреньем очищался,Я крепнул духом, сердцем рос…Молитве, благодати слезЯ весь восторженно отдался.

Хотелось снова у судьбыПросить и жизни, и борьбы,И помыслов, и дел высоких…Хотелось, хоть на склоне дней,Из узких выбравшись стезей,Идти путем стезей широких.

А ты… Казалось мне в тот миг,Что тайну мук твоих постигЯ глубоко, что о душе яТвоей лишь, в праздной пустотеПогрязшей, в жалкой суетеСкорблю, как друг, как брат жалею…

Скорблю, жалею, плачу… Да —О том скорблю, что никогдаТебе из праха не подняться,О том жалею, что, любя,Я часто презирал себя,Что должно было нам расстаться.

Да! что тебе ни суждено —Нам не сойтись… Так решеноДушою. Пусть воспоминанийЗмея мне сердце иссосет,{100}—К борьбе и жизни рвусь впередЯ смело, не боясь страданий!

Страданья ниже те меня…Я чувствую, еще огняЕсть у души в запасе много…Пускай я сам его гасил,Еще я жив, коль сохранилЯ жажду жизни, жажду бога!

Дождь ливмя льет… Так холоднаНочь на реке и так темна,Дрожь до костей меня пробрала.Но я… я рад… Как Лир, готовЗвать на себя я и ветров,И бури злобу — лишь бы спалаЗмея-тоска и не сосала.

Меня знобит, а пароходВсё словно медленней идет,И в плащ я кутаюсь напрасно.Но пусть я дрогну, пусть промокНасквозь я — позабыть я могО ней, о ней, моей несчастной.

Надолго ль? Ветер позатих…Опять я жертва дум своих.О, неотвязное мученье!Коробит горе душу вновь,И горе это — не любовь,А хуже, хуже: сожаленье!

И снова памяти моейИз многих горестных ночейОдна, ужасная, предстала…Одна некрасовская ночь,Без дров, без хлеба… Ну, точь-в-точь,Как та, какую создавала

Поэта скорбная душа,Тоской и злобою дыша…{101}Ребенка в бедной колыбелиБольные стоны моегоИ бедной матери егоГлухие вопли на постели.

Всю ночь, убитый и немой,Я просидел… Когда ж с зарейУшел я… Что-то забелело,Как нитки, в бороде моей:Два волоса внезапно в нейВ ту ночь клятую поседело.

Дня за два, за три заезжалДруг старый… Словом донималМеня он спьяну очень строгим;О долге жизни говорил,Да связь беспутную бранил,Коря меня житьем убогим,Позором общим — словом, многим…

Он помощи не предлагал…{102}А я — ни слова не сказал.Меня те речи уязвили,Через неделю до чертейС ним, с старым другом лучших дней,Мы на Крестовском{103} два дня пили —Нас в часть за буйство посадили.

Помочь — дешевле, может быть,Ему бы стало… Но спроситьОн позабыл или, имеяВ виду высокую мораль,И не хотел… «Хоть, мол, и жаль,А уж дойму его, злодея!»

Ну вот, премудрые друзья,Что ж? вы довольны? счастлив я?Не дай вам бог таких терзаний!Вот я благоразумен стал,Союз несчастный разорвалИ ваших жду рукоплесканий.

Эх! мне не жаль моей семьи…Меня все ближние моиТак равнодушно продавали…Но вас, мне вас глубоко жаль!В душе безвыходна печальПо нашей дружбе… Крепче сталиОна казалась — вы сломали.

А всё б хотелось, чтоб из васХоть кто-нибудь в предсмертный часМою хладеющую рукуПришел по-старому пожатьИ слово мира мне сказатьНа эту долгую разлуку,Чтоб тихо старый друг угас…Придет ли кто-нибудь из вас?

Но нет! вы лучше остудитеПорывы сердца; помянитеМеня одним… Коль вам ееПридется встретить падшей, бедной,Худой, больной, разбитой, бледной,Во имя грешное моеПодайте ей хоть грош вы медный.

Монета мелкая, но всё жВедь это ценность, это — грош.{104}Однако знобко… Сердца болиКак будто стихли… Водки, что ли?. . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . .

<1862>